(книга «Больше, чем тире»)
Когда появляются новые святые, старые уже не творят чудес.
Признаться, очень долго не мог подыскать правильное и справедливое название к этой части, которая будет и завершающей в этом ротном эпосе. Название я позаимствовал из известной испанской поговорки, по смыслу подходящей к русской пословице: «Новая метла всегда метёт по-новому». Просто в этой главе речь пойдёт об одном добром, мудром и уважаемом всей нашей ротой человеке, и которого никогда язык не повернётся назвать «новой метлой».
Поэтому автор, с вашего позволения позволит себе немного отлистнуть назад и описать, так сказать, предысторию всего.
Но, вернёмся к тем дням, когда ротная шхера наконец освободилась от цепких и липких пут капитализма и из в подпольного казино с «Монополькой» снова превратилась в прежнюю спокойную и таинственную комнату, полную чудес и неожиданностей. Кажется, был тогда уже март или даже апрель, когда на одном из общих построений начальник училища объявил об упразднении института старшины роты из числа пятикурсников. Отныне старшинами роты будут назначаться мичманы с учебных кафедр профильных факультетов или ещё откуда-нибудь, которые будут вести своих подчинённых до самых - до лейтенантских погон. И в этом был мудрый (чего уж там скрывать) и глубокий смысл – если командир наш папа родный, то старшина – нам старший брат, который по-братски сможет и обучить и прикрыть и не то чтобы пожурить, но и влепить по его самое Северное Фонтебло, если виноват. Именно поэтому в нашем выпускном альбоме появился один остроумный коллаж про нашего старшину.
Мичмана всем ротам достались самые разные, весьма импозантные и даже необычные. Например, у роты, что была годом взрослее нас, старшиной назначили того самого кругленького и слегка злющенького мичмана – верховного правителя училищным свинарником, о котором я упомянул вскользь в рассказе про "подвальный ужас". Сами понимаете, какое прозвище он получил от курсантов той роты. Да и относился он к ним, как и к прежним своим подчинённым – ну, по старой своей животноводческой памяти, ибо привычка – вторая натура.
Нашей же роте повезло гораздо больше. Нам в старшие братья назначили старшего мичмана – инструктора пеленгаторного направления с 31-й учебной кафедры. Сейчас похвастаюсь - об этом я узнал самым первым в нашей роте. А произошло это так. В тот эпохальный день я был свободным дневальным, когда командир роты послал меня на 31-ю кафедру в главный учебный корпус по какому-то неотложному делу в помощь одному инструктору – старшему мичману Полеводе Ивану Михайловичу. Я охотно направился на кафедру, потому как знал Михалыча ещё ранее. Это был скромный, добрый и умудрённый жизнью человек. На практических занятиях по специальности он часто приходил курсантам на помощь и охотно делился с ними своими знаниями. Держал он себя всегда корректно и терпимо, не панибратствовал, но и не вредничал. Главной его особенностью была чистая и добродушная улыбка, никогда не покидавшая его лицо даже в самые грустные и печальные минуты. В тот день на кафедру поступили какие-то большие ящики не то с аппаратурой, не то с ЗИПом, и Иван Михайлович, в плане предварительного ознакомления со своими будущими подчинёнными, попросил у нашего командира себе в помощь свободного дневального, коим и оказался Ваш покорный слуга.
Мы вдвоём перетаскивали полученный груз в учебные классы, затем их вскрывали и переносили всё их содержимое в кафедральные шхеры. Работа затянулась аж до самого обеда. И вот в процессе совместной работы мы и разговорились с Полеводой, который, почему-то немного смущаясь и сообщил мне по секрету, что приказом начальника училища его назначили к нам старшиной роты вместо прежнего пятикурсника кгс Васильцова. И в скором времени он уйдёт с кафедры и приступит к исполнению своих новых обязанностей. Признаться, в тот момент я очень обрадовался за всю нашу роту – нам очень повезло с таким вот старшиной. Он в свою очередь тоже очень обрадовался, когда я сообщил ему что в настоящий момент я являюсь ротным шхерщиком. И после обеда мы договорились вновь встретиться уже на «моей» территории, так сказать в ходе ответного визита вежливости. Ротную шхеру он нашёл очень уютной и аккуратной и в сердцах он откровенно поделился своими мыслями, что ему отдельный кабинет не особенно-то и нужен, а вот ротная шхера его вполне устраивает и в перспективе она вполне удовлетворит его совсем скромные запросы. Мда. В ту скорбную минуту у меня неожиданно ёкнуло где-то внизу и неприятно засосало под ложечкой – кажется, наступают времена постепенного угасания шхерной империи.
Ах! А ведь как славно было прежде! Такая своеобразная подпольная вольница. Ведь я не только всласть занимался фотографией, и не только имел некоторые привилегии, вращаясь в старшинском кругу, но и всячески помогал и своим однокашникам. Кто-то просил меня на время лекции предоставить ему ночлег и приют. Часто втихаря по просьбе товарищей открывал ротный душ и устраивал помывки с чаепитиями и полуночными посиделками под бормотанье радиоприёмника.
Даже было и так (и я об этом говорю впервые), что порой старшины-ЗКВ у меня спрашивали – какой взвод в субботу послать на переборку картошки, а какой - отправить дежурным подразделением на ночь. Свой взвод я всегда отправлял на переборку картофана (и кстати, с ними на переборке картофана я тоже был всегда – не отлынивал. И про это у меня описано в рассказе «Картофельная рапсодия»), ибо в то время я прагматично рассуждал, что лучше пару часов поковыряться в подвальном гнилье, и потом с чистой совестью уволиться в вечерний субботний город, нежели всю ночь ходить чистеньким во внутреннем патруле (читайте рассказ «В ночном дозоре»).
И вот постепенно проходит пора вечерних посиделок и ночных бдений в красноватом полумраке в обнимку с раскалённым фотоувеличителем. Отмирает лёгкая вольница и утренняя дремота на полках стеллажа вместо зарядки…
А Иван Михайлович продолжал обход своего будущего кабинета. Заглянув в один из «трамваев», он довольно хмыкнув, произнёс:
- А вот здесь я повешу свою форму и парадку тоже. А это почему здесь? – и он улыбаясь указал на притулившуюся в углу баночку.
- Да так, - я уклончиво пробормотал, – на всякий пожарный случай.
- А не шхеришься ли ты там? – всё с той же улыбкой спросил меня мичман.
- А что? Так разве было можно? – тогда это был единственный способ откреститься от подозрений и неудобных интимностей от ещё не назначенного, но уже входящего в свою должность старшины роты.
Иван Михалыч ничего не ответил и прошёл в старшинскую, где познакомился со всеми ЗКВ, попутно аккуратно выдворив из неё пару зависших комодов и тут же, но не царапая, выдрал остальных обитателей комнаты за жуткий табачный дым. Полевода терпеть не мог курильщиков, ибо сам вёл исключительно трезвый и здоровый образ жизни, чего искренне желал и всем курсантам. После этого он прошёл в канцелярию к командиру.
А вечером.
Перед самым ужином.
На ротном построении начальник курса торжественно представил нам нового старшину роты, что вызвало большое вдохновение и энтузиазм у 32-й роты. Следующим же утром ровно в семь утра старший мичман Иван Михайлович Полевода молодцевато ворвался в ротную шхеру, весь увешанный вешалками и формой в одной руке, и с тревожным чемоданом - в другой. Один трамвайный отсек был тут же занят его вещами, баночка выдворена навсегда из шхеры, а ротный писарь был почти навсегда лишён своего традиционного места (не говоря уже о «мотороллере»). Теперь это было рабочее место Ивана Михайловича. С первыми днями вселения Михалыча в шхеру старшины, конечно же не занимали по утрам плацкарты, и с большим неудовольствием стали посещать утреннюю физзарядку, терпеливо выжидая время и предоставляя новому старшине немного пообвыкнуться в его новых владениях. Конечно, же по вечерам, когда командир и старшина расходились по домам ротная шхера вновь возвращалась к своей прежней жизни, но теперь уже с заметными ограничениями. Теперь обитатели и покуривали совсем немножко, ибо назавтра Михалыч обязательно учует табак и устроит разбор ночных полётов. И после ночных посиделок надо было непременно навести идеальный порядок к приходу старшины, который гордился тем, что за всю многолетнюю службу он ни разу не опаздывал на работу. А после фотопечати, когда уже под самое утро слипаются глаза и ужасно хочется спать, но нужно было непременно разобрать фотоувеличитель, вымыть все фотокюветы, и обязательно отглянцевать фотки и всё рассовать по своим штатным местам, а не как раньше - отложить глянцевание на следующий день, оставив отпечатки плескаться в обрезе в водопроводной воде до утра. Не известно, как может отнестись к фотохобби новый старшина, может и вовсе изъять ключи, и тогда всё - пиши «пропало». Так что мы все присматривались и принюхивались. Михалыч – к нам, мы – к нему.
Пока Иван Михалыч не спеша вводил себя в курс нашего курса, мы также не спеша и слегка обречённо готовились к великому прощанию с ротной шхерой и её вольницей.
И всё бы ничего, но вот с каких-то пор наш старшина каждым утром стал приходить на службу в роту к самому подъёму, чтобы лично проконтролировать своих подчинённых и оценить выполнение ими утреннего распорядка дня. Шхерщик и старшины-ЗКВ стали вставать намного ранее и тайком пробирались на свои плацкарты, где и затихали до возвращения роты с зарядки.
В семь утра в роту приходил наш старшина – как штык! Заходил в шхеру, где снимал с себя шинель и выходил на центральный проход роты, отслеживая дружный выход курсантов на зарядку. Потом он возвращался в шхеру, навсегда теперь превратившуюся в его личный кабинет и, сидя за столом при томном освещении настольной лампы, он негромко включал радиоприемник, настроенный на канал «Юность», доставал из портфеля свежую газету «Калининградская Правда», и принимался читал её вплоть до возвращения курсантов с зарядки. Заслышав шум, Иван Михалыч тут же включал яркий верхний свет, который разом уничтожал весь интимный домашний уют шхеры, выключал настольную лампу и, аккуратно сложив газету, тут же выходил вместе с ней на центральный проход для пущего контроля за подчинённым ему личным составом. Как только дверь за ним захлопывалась, то тут же со стеллажей выпрыгивали ЗКВ, из запасного трамвая (что располагался у самого окна) выползал ротный писарь и все поочерёдно тихонечко так просачивались и в старшинскую комнату. Все были не выспавшимися, потому как в напряженном испуге и оцепенении все лежали на полках, боясь выдать себя неосторожным шевелением или вздохом. Поэтому всё это время никто в шхере не спал и почти не дышал. Не выдержав таких невероятных душевных мук, ротный писарь выпросил у шхерщика ключ от ротной душевой и там - на широкой длинной лавке-скамейке организовал себе лежбище из запасных одеял и подушки. И всё бы ничего, но однажды всё-таки это случилось. Случилось болезненно и неожиданно. Как раз уже перед самым летним отпуском.
Накануне старшины что-то дружно отмечали и только под самое утро угомонились. Потом все дружно убирались, отмывались, чистились и проветривали шхеру. К семи утра всё было безупречно чисто и омерзительно свежо. По традиции за десять минут до прибытия старшины, в шхере все уже разложились по своим спальным местам и принялись ждать. Иван Михалыч, как и прежде вошел в шхеру, снял с головы ослепительно-белоснежную фуражку, сел за стол и принялся изучать свежий утренний номер «Калининградской правды». Находясь на весьма почтительном расстоянии от старшины, я всё же не выдержал и, неслышно отодвинув в сторону занавеску на сантиметр, стал следить за старшиной. Мирно бубнил радиоприемник, Михалыч мерно шуршал газетой и тут…
Вот же, блин, угораздило же одного из ЗКВ так глубоко заснуть на полке… Внезапный храп, такой с присвистом и бульканьем сначала заставил всех находящихся в шхере вздрогнуть (ну, кроме храпевшего, разумеется). Вздрогнул всем телом и наш старшина. Он покрутил колёсико настройки приёмника, искренне надеясь, что это лишь радиопомехи, а не то, во что ему ох как не хотелось верить. Но музыка в приёмнике сменялась шипением, бульканьем, голосами, а храп почему-то не проходил. Причём этот храп такой громкий и явственный доносился не из динамика, а откуда-то сверху. Холодея не то от неожиданного открытия, не то от внезапного откровения и злости, Михалыч резко встал из-за стола, повернулся к шкафам и отдернул ближайшую занавеску.
О! Боги! Плебеи и фавны, фурии также и остальные гетеры! Уж лучше бы Иван Михалыч нас тогда обложил всех густым морским матом или от души отпинал. Но нет. Наш мичман никогда не позволял себе применять к кому бы то ни было обсценной лексики, ни тем более – рукоприкладства и физического насилия. Он уничтожил нас всех и разом морально-и психологически. Отдернув все занавески, Полевода вытащил всех, как сраных котят - этих прелюбодеев-хитрецов и тщательно отчитал за их неподобающее и непристойное поведение. В результате тут же состоявшегося чрезвычайной и генеральной ассамблеи была принята резолюция из двух пунктов:
- Всем ЗКВ объявить решительный протест с вручением соответствующей дипломатической ноты верховному начальнику курса;
- Ротный шхерщик отныне объявляется персоной нон-грата и обязан в ближайшие 24 часа не только сдать всё спальное запасное имущество факультетской баталерше, но и, собрав все свои манатки, выслать себя за пределы ротной шхеры обратно в кубрик без возможности реабилитации и прощения. Епитимья сему отроку полагается пожизненная.
С тех пор показатели присутствия курсантов 32-й роты на утренней физзарядке были самыми высокими на факультете: отныне по вокруг плаца стали бегать и тусоваться все ЗКВ роты и ротный шхерщик. А вот писарю всё же удалось вовремя сделать дубликат от предбанника и душевой, где он безболезненно ещё долгое время занимался физподготовкой по индивидуальному плану – переноской скамейки на своей спине. Ну до тех пор, пока в один из дней Полеводе не пришло в голову провести с самого утреца ревизию и вверенного ему душевого вооружения роты.
Так и окончилась та невероятная вольная эпоха ротной шхеры. Оглядываясь порой назад даже и не верится, а было ли это на самом деле?
Но ротная шхера, каких бы загадочных и невероятных форм она не принимала, не может не иметь ротного шхерщика. Поэтому в новые ротные шхерщики Иван Михалыч взял тихого и скромного курсанта четвёртого взвода по имени Рагиб. Мы уже стали курсантами третьего курса и его назначение пришлось как раз перед нашим самым первым дальним походом. Ну и натерпелся же он тогда, получая всякое шкиперское, навигационно-учебное имущество и новое обмундирование для всей роты… И в те дни я очень даже радовался наложенной на меня пожизненной епитимьи.
Но именно с тех пор весь неповторимый эмоциональный аромат шхеры улетучился, сакральность и таинственность навсегда исчезли и из волшебной комнаты, полной чудес и ужасов она превратилась в банальное складское помещение, которое в последствии приобрело очертания обыкновенного служебного кабинета, пропахшего нафталином, мылом и гуталином.
Да и, говоря по совести, на третьем курсе положение ротной шхеры уже было не таким уж и престижным, потому что третий курс уже сам по своему статусу вышел на тот самый уровень «шхерной вольницы» первого и второго курса, когда подобные посиделки уже организовывались в каждом кубрике (рассказ «На грани фола»). Рагиб же теперь имел только номенклатурный статус ключника и приборщика шхеры… вернее - кабинета старшины роты. А дубликаты от предбанника и ротной душевой, благодаря усилиям и заботе прежнего шхерщика, теперь имелись в каждом взводе и отныне каждый мог себя побаловать водными процедурами в любое удобное ему время.
А торжественное возвращение бывшего ротного шхерщика в объятия родного взвода как раз совпало с его днём рождения, когда он принёс на ужин четыре торта «Сказка» - на каждый стол по тортику. Ну это у нас была такая добрая традиция –на день варенья угощать-потчевать своих одноклассников тортиками. Тем более было особенно приятно, что в тот день наш класс был дежурным взводом, а меня в честь дня рождения не только освободили от службы, но и предоставили внеочередное увольнение в город – за тортиками.
© Алексей Сафронкин 2022
Другие истории из книги «БОЛЬШЕ, ЧЕМ ТИРЕ» Вы найдёте здесь.
Если Вам понравилась история, то не забывайте ставить лайки и делиться ссылкой с друзьями. Подписывайтесь на мой канал, чтобы узнать ещё много интересного.
Описание всех книг канала находится здесь.
Текст в публикации является интеллектуальной собственностью автора (ст.1229 ГК РФ). Любое копирование, перепечатка или размещение в различных соцсетях этого текста разрешены только с личного согласия автора.