- Мой покойный шурин Борух Гершензон как-то рассказывал, что в недрах Боровицкого холма существует целое крысиное королевство. Будто бы крысы живут в глубинных коридорах, заброшенных ещё во времена князя Ивана Третьего и охраняют какие-то известные только их племени тайны.
- От кого охраняют-то? – лениво осведомился Ростовцев. Он сидел на досках, сваленных в углу соляного подвала . Остальные – гасконец, Янкель, Прокопыч, да и я сам, устроились рядом и медленно приходили в себя после сумасшедшего бега по подземным коридорам.
Как мы сумели выбраться в сравнительно обжитую часть подземелья, откуда было уже рукой подать до соляных подвалов, с которых началось наше путешествие – я до сих пор не мог понять. Божьим попущением, не иначе.
- От людей, от кого ж ещё? - удивился Янкель. – Борух человек мудрый, зря языком трепать не станет. Недаром он был шойхе́том, резником[1] московской общины, пока не удалился на покой.
- А на кой чёрт крысам понадобилась библиотека Иоанна Васильевича, он не рассказывал? – осведомился я, осторожно меняя положение. Ноги немилосердно ныли, как и пятая точка, неоднократно отбитая при падениях на каменный пол. – Вроде бы наша тайна, человеческая, а не крысиная?
- Вы ещё молодой человек, пан офицер, и многого не понимаете. – Янкель наставительно поднял грязный палец. Я усмехнулся – знал бы он, какой я «молодой» на самом деле.
- Только не говорите бедному Соломону, что вы что-нибудь слышали за крысиный театр графини Дашковой! – продолжал меж тем Янкель. Я оживился - эта тема числилась в списке столичных городских легенд, вызывавших в своё время мой живой интерес. Помнится, ещё историк Ключевский писал, что «Когда графиня разошлась с Екатериной и удалилась в частную жизнь, то стала нелюдимой и, поселившись в Москве, редко с кем виделась, еще реже с кем разговаривала и ничем не интересовалась. Чтобы заполнить свой досуг, она, президент Академии наук, приучила к себе несколько домашних крыс, которые составляли ее общество. Смерть детей ее трогала мало, но судьба крыс делала ее тревожной на целый день…»
Впрочем, вряд ли Соломон Янкель читал сочинения Ключевского, тем более, что их автор ещё даже не родился. А потому – не стоит его разочаровывать. Вдруг, и правда, расскажет что-нибудь интересное?
- Не слышал, врать не буду. О самой Екатерине Дашковой знаю, о том, что она сочиняла пьесы и ставила их в придворном театре – тоже. Но чтобы крысы…
- Вот! – На этот раз грязный узловатый палец закачался чуть ли не у самого моего носа, и я с трудом подавил желание отстраниться.
- Вы ещё молодой человек и не можете знать…
- Не могу, не спорю. – согласился я? - А что именно я не могу знать?
Янкель помолчал, осторожно потрогал расцарапанную до крови щёку.
«…И когда это он успел?..»
- Когда графиня Дашкова незадолго до своей смерти – а скончалась она недавно, всего два года назад - удалилась в своё подмосковное имение, то выпустила на волю своих хвостатых питомцев. Но не просто так выпустила, а поручила им заботиться о скрытой в недрах холма библиотеке царя Иоанна, поскольку на детей своих положиться не могла. Дашковские крысы были гораздо умнее и крупнее обычных обитателей недр Боровицкого холма. Они быстро захватили власть в Крысином королевстве и с тех пор свято блюдут завет своей покойной хозяйки.
- А на кой графине Дашковой беречь царскую библиотеку? – спросил Ростовцев. – Только не говорите, что это была какая-нибудь семейная клятва…
И он выразительно покосился на д'Эрваля. Гасконец сделал вид, что ничего не заметил – он баюкал на руках кожаный футляр с «катарским свитком», словно мать, баюкающая уснувшего младенца.
- А как вы об этом узнали, пан поручик? – удивился Янкель. – Борух таки да, уверял, что об этом никому неизвестно…
- Кроме него самого и ещё двух-трёх дюжин жидов московской общины? – насмешливо спросил Ростовцев. Его явно забавлял этот разговор.
- Чтобы да, так нет! – Янкель сделал испуганные глаза. – Это настоящая тайна, пан поручик, и бедный Борух поведал её мне только на смертном од=ре, в марте прошлого года…
Что-то многовато развелось в последнее время тайн. – буркнул Ростовцев. – давай, выкладывай, что он там тебе поведал?
Янкель тяжело вздохнул.
- Отец графини Дашковой, генерал-аншеф Рома́н Ларионович Воронцо́в был масоном, одним из основателей петербургской ложи. Не спрашивайте меня, как узнал об этом Борух, но только он уверял, что создавая ложу, он принял на себя клятву беречь чернокнижные тома из библиотеки московского царя. Вроде бы в ней содержался пергамент, в котором сказано, где хранятся христианские святыни, вывезенные из Святой Земли ещё крестоносцами. Масоны только из-за них искали библиотеку, а найдя – поручили Воронцову сохранять и передавать своим потомкам эту тайну.
Я не выдержал и подмигнул д'Эрвалю. Тот сделал вид, что нисколько не интересуется рассказом Янкеля – но я заметил, как дрожат его пальцы, сжимающие футляр.
- Эк всё запутано, перемешано… - подвёл итог Ростовцев. – Вот и говори потом, что не бывает случайностей!
Я встал. Измученные ноги, как и пятая точка, бурно протестовали против такого насилия.
- Полагаете, поручик, что это случайность?
- А что ж ещё?
- об этом мы потом поговорим, когда выберемся из Москвы. А сейчас – не кажется ли вам, господа, что мы тут слегка засиделись? Наверху уже вечер, темно, самое время уходить…
***
С Янкелем мы расстались на Варварке, в половине квартала от обугленных брёвен на месте Глебовского подворья. Я вручил ему бывшему проводнику заветный свиток Торы, и надо было видеть, как полезли у него глаза на лоб. Да и Ростовцев не стал скрывать удивлённой гримасы.
- Вряд ли вы, Соломон, и ваши соплеменники полезут теперь раскапывать библиотеку. – торопливо пояснил я. Да и нам, вроде, незачем. Вот кончится война, сообщим о библиотеке хоть в Московский Университет – пусть добиваются, раскапывают, ищут. Ещё и тебя, Соломончик, позовут, чтобы нужное место показал!
- Но как же так? – Янкель, похоже, никак не мог взять в голову, как можно по своей воле отказаться от такого богатства. – Ведь там столько всего ценного! Золото с переплётов инкунабул, каменья, жемчуга…
Я хмыкнул.
- Не разочаровывай меня, Соломон. О духовном надо думать, а ты всё о золоте с каменьями. Вот твоя Тора – неужели её ценность на деньги меряется?
Янкель не ответил, лишь пожал узкими, измазанными подземной пылью и глиной плечами. Как бы не рванул под шумок куда-нибудь в Германию или, скажем, в Прагу, подумал я. Уж наверное, земляки и единоверцы ребе Лёва и Майера Ротшильда не пожалеют золота за такой раритет…
Впрочем, немедленно устыдил я себя, не стоит думать о человеке плохо, пока он сам не дал к тому повода. До сих пор Янкель нас не обманывал – глядишь, и правда, поспособствует спасению библиотеки. Найти-то теперь её несложно, было бы желание…
- Так что, Соломон, можешь верить, можешь не верить, но мне совершенно неинтересны ни инкунабулы со свитками, ни тем более какие-то там каменья и жемчуга. что было нужно нашему гасконскому другу, - я кивнул на д'Эрваля, - мы нашли. Что до меня то я, пожалуй, ограничусь вот этим сувениром.
Я взвесил на руках толстенный том - переплетённый в кожу с потускневшими от времени серебряными уголками.
- Блаженный Августин, «О граде Божием». Прокопыч подхватил с пола, когда твой тюк с кнгами рассыпался.
- Взглянуть дашь?
- Смотри, коли охота. - я протянул книгу поручику. О он осторожно перевернул несколько страниц и принялся рассматривать необычайно искусно исполненные миниатюры. Казалось, время пощадило краски, нанесённые безымянным рисовальщиком невесть сколько веков назад.
- Что, такая большая ценность?
- Ничего, подходяще… - неопределённо ответил я. Вдаваться в подробности не хотелось, иначе пришлось бы объяснять, что труд прославленного богослова и философа некоторые учёные считали одной из самых ценных в библиотеке Иоанна Васильевича.
- А что с той книгой, из сундучка с цепями? - спросил Ростовцев. –Она, вроде, была у тебя под мышкой, когда мы выходили из склепа?
- Дал подержать Опиньяку, а, бедолага, он возьми да угоди под обвал в том коридоре. Так что, о книге можно забыть, как и о нём самом.
Следующий вопрос поручик задал не сразу.
- Если не хочешь – не отвечай, конечно… но мне показалось, что ты знал, что эта книга в библиотеке? Что в ней такого особенного – не расскажешь?
- Не расскажу. – Я покачал головой. – Не потому, что хочу скрыть, а потому что сам не знаю, как это объяснить. Но да, ты прав, я рассчитывал обнаружить нечто в этом роде. Но вот – не повезло…
- Не знал. Но рассчитывал обнаружить что-то подобное.
- Ну, воля твоя. - Ростовцев мотнул головой, словно отгоняя прочь какую-то незваную мысль. – Надо идти, пока совсем не стемнело, а то объясняйся потом с патрулями… А ты, Соломон, прощай и не поминай лихом!
Он протянул Янкелю глухо звякнувший мешочек с серебром, повернулся на каблуках и в сопровождении Пропкопыча и гасконца зашагал по Варварке в сторону Богоявленского переулка, где во дворе флигеля дожидались нас заблаговременно накормленные лошади.
- Береги себя, Соломон. Глядишь ещё и встретимся. - сказал я. Янкель криво улыбнулся в ответ. Я повернулся и направился за своими спутниками.
«…в самом деле: пора, пора выбираться из Москвы, пока не закончилось наше везение…»
***
- Куда же теперь?
Мы остановились возле аванпостов на Камер-Коллежском Валу. Службу здесь несли пехотинцы Семнадцатого лёгкого полка; пока д'Эрваль беседовал с лейтенантом, показывал ему свои бумаги (заранее выправленные во время вчерашнего визита в Кремль) мы с Ростовцевым лениво переговаривались, сидя в сёдлах. Наше обличье – мы по-прежнему были в вюртембержских мундирах, несколько, правда, потрёпанных после подземных приключений – подозрений у стрелков не вызывали. Прокопычу было велено держать язык за зубами, а мы с поручиком обменивались фразами, старательно изображая немецкий акцент.
- Минуем Калужскую заставу, отъедем от Москвы вёрст на десять и свернём где-нибудь. – ответил Ростовцев. – А дальше, просёлками – в Тарутино, в ставку. Надо только избавиться от этого тряпья, а то нарвёмся на казачков – доказывай им потом….
И он с отвращением ткнул в свой зелёно-голубой конноегерьский сюртук.
Я кивнул. Русские мундиры ждали своего часа в саквах, как и наше собственное оружие, и тянуть с переоблачением особо не стоило. Казачьи разъезды волками рыщут вокруг Москвы и вдоль всех трактов - громят фуражирские обозы, перехватывают отправленные на рекогносцировку отряды. И мы в своём нынешнем виде имеем все шансы получить меткую пулю из придорожных кустов прежде, чем успеем хотя бы слово сказать.
Ростовцев вытащил ноги из стремян, перекинул правую через седло, уселся боком, давая седалищу отдохнуть перед дальней дорогой. Высокую кожаную с гребнем-гусеницей каску он пристегнул к луке седла и наслаждался тёплым осенним ветерком, последним дыханием позднего в этом году бабьего лета, насвистывать весёлую французскую песенку. А я сидел и думал тяжкую думу, не дававшую мне покоя с того момента, как мы расстались с Янкелем на Варварке.
Дело, конечно, в «запретной» инкунабуле с изображением загадочного кресла. Ошибка, случайное сходство, совпадение исключались – я достаточно хорошо рассмотрел рисунок, чтобы с уверенностью сказать – да, кресло то самое, в котором мне довелось посидеть в «туманной комнате». И – да, это, вероятно, та самая ниточка, за которой я полез, очертя голову в недра Боровицкого холма – полез, отыскал каким-то чудом и совсем уже, было, держал в руках, когда случился тот обвал. Нет, никаких случайностей, конечно: сработал механизм, встроенный в потолок и стены склепа, где пряталась от людских глаз «чёрная» библиотека. Ломая дверь, мы привели его в действие, а что нас не засыпало в тот же самый момент, то тут дело, скорее всего, в том, что настороженные на незваных гостей ловушки не вполне выдержали испытание временем. Недаром, пока мы торчали в склепе, разбирая древние свитки, в потолке и стенах что-то зловеще потрескивало, живо напоминая мне фильмы про Индиану Джонса…
Между прочим, бесстрашный археолог ухитрялся выбираться невредимым и с добычей не из таких переделок – так почему бы не предположить, что и Опиньяку тоже повезло? В конце концов, мёртвым никто из нас его не видел, а надежда, как известно, умирает последней. Раз нам самим удалось выбраться из-под обвала живыми – учёный математик вполне мог проделать такую же штуку. А значит, есть шанс что запретную инкунабулу он тоже сохранил. Вот только – где теперь его искать, особенно с учётом того, что французы вот-вот оставят в Москву и двинутся по Калужскому тракту на юг – и невоенный люд, какого немало при ставке Бонапарта, двинется вместе с ним?
Кстати, нам ведь ещё предстоит передать Кутузову захваченный у адъютанта Нея пакет. Ростовцев полагает это первейшим нашим долгом, а кроме того, рассчитывает разузнать последние новости о Сеславине и о нашем будищевском отряде – не зря же перед нашим отъездом он приказал оставленному на командовании Веденякину регулярно пересылать для него депеши в ставку светлейшего? Отсутствовали мы довольно долго, около полутора недель - и за это время много чего могло произойти.
Готово, мсье! Можем отправляться!
Я обернулся – гасконец, стоя на крыльце придорожной покосившейся избы, приспособленной французами под кордегардию, размахивал какой-то бумажкой. Пехотинец – маленький, чернявый, босой, в драных полосатых штанах, шапочке-бонетке и солдатской куртке сюртуке на голое тело подвёл ему коня. Ростовцев весело крикнул что-то по-французски, вдел ноги в стремена и рысью направился к тракту. Я проверил рукоятку нагана, привычно засунутого за голенище сапога, и дал лошади шенкеля.
Дорога предстояла долгая.
[1] Забойщик скота и птицы в еврейской общине