– Пропал Прошка, - рыдала Глафира у Скороручки. Прибежала к ней через неделю после исчезновения любовника, когда уже не могла сдерживать страха.
- Бедовая ты, с чего решила, что пропал, может, и правда, съехали?
- Нет, я долго тогда у окна стояла, видела, как вернулись в дом.
- И не рассмотрела кто?
- Какое там, ночь же, темно, снег во дворе растаял.
- Бросила бы ты его, Глашенька, - старуха подняла на женщину выцветшие глаза. – Все понимаю, ты еще молодая, а Спиридон не по этой части, он деньгами заражен. Но ведь венчаны, и без того по кривой дорожке катимся. А Прошка, он лихой, для него острастки нет, ничего не боится. Заведет тебя, милая, эта любовь в пропасть.
Но не желало слышать любящее сердце, от каждого стука в ворота вздрагивала Глаша, от каждого скрипа колес.
Прошка появился в мае, когда сиреневый куст, росший под ее окном, наполнял комнату пьянящим ароматом. Спиридона не было, после той, мартовской ночи, он часто пропадал из дома на день – два. Подавая любовнику, не могла сдержать счастливую улыбку. Ночью ждала под дверью. Он пришел только под утро.
- Прошенька, забери меня, увези, как в тот раз.
Почувствовала, как напряглось его тело. Слегка отстранил ее, доверчиво лежавшую на его плече, приподнял голову и, всматриваясь в лицо, светлеющее в рассветных сумерках, произнес:
- Не будет как прежде, Груня. У меня с твоим Спиридоном дела, не могу я у него жену увезти.
Она еще успела подумать, что растрепанная, что видит, как постарела, прежде чем горячие слезы обожгли щеки.
- Ты же обещал, помнишь, когда из отчего дома выманил?
- Выманил, - усмехнулся Прошка, - ты сама бежать хотела, и манить не надо. И что из себя девицу строишь, будто не сама по барыгам шастала, сошлась со старухой – воровкой. До сих пор к ней бегаешь, все о тебе знаю. Спиридошу-то, поди, не на юбки холщовые подцепила, одевалась барыней, жила в меблированных комнатах, а не в лачуге.
- Проша, как ты можешь, ты же сам меня бросил?
- Не бросил, оставил, с собой не потянул. Не бросил бы – вдвоем на каторге маялись.
- Спиридон знает про меня?
- Если только сама ему нашептала ночами жаркими, - засмеялся любовник. А потом вдруг замолчал, схватил женщину за шею, притянул к себе и зашептал:
- Помогать нам будешь, а откажешься, муженьку твоему расскажу и про прошлое, и про настоящее, Грунечка.
Оттолкнул и вон, а Глаша зарылась в подушку и проревела до утра.
Раз в несколько месяцев Прошка останавливался в их доме, Спиридон Иванович переименовал постоялый двор в Гостевой дом. Иногда приезжал не один. В такие ночи Глаша не спала, ждала у окна, когда Спиридон и Прошка понесут в старый ледник страшную ношу. Она давно поняла, зачем супруг велел выстроить новый погреб, поняла, что старый превращен в склеп. Вскоре и сама стала помогать, подливала Наташке и гостям сонного отвара, отмывала комнаты.
Закрыла сердце на замок, выжгла жалость с тех пор, как осознала, Прошка к ней в комнату больше не постучится. Лишь однажды екнуло что-то, когда увидела очередного гостя, которого привез бывший любовник. Молодой дворянин, с жидкими, пробивающимися усиками, был сильно пьян и по-детски хихикал.
- Спиридон, зачем вам этот мальчишка? Посмотри на него – ребенок. Неужели у него с собой столько денег, чтобы оправдано было?
- Глупая, - зашептал хозяин Гостевого дома, - разве мы за кошели? Родственнички заказали юношу, наследство делят. А нам все одно, платили бы! Ох, Глафира Корнеевна, деньги – самое сладкое в жизни, ничего нет слаще денег. Чем больше в сундуках – тем крепче на ногах. Идешь по улице, кланяются, почтение выказывают. А коли денег много, никакой суд не страшен.
- Разве Божий…
- А есть он Бог-то, Глашка? Коли был, попустил бы жизнь, которой мы живем?
Продолжение следует.