Русский отец американского «глянца»
Алексей Вячеславович Бродович (1898-1971)
Глянцевые журналы, их герои воспринимаются теперь символами исполнившейся мечты. Слово «мечта» тянет за собой — «американская»: фразеологизм. Забавно, что на становление американского глянца, а значит, и американской мечты едва ли не самое сильное влияние оказал выходец из России, где его имя практически неизвестно. В мировой же индустрии глянцевых журналов, рекламы, графического дизайна, модной фотографии Бродович является такой же культовой фигурой, как, скажем, Эйзенштейн для кинематографа. Он из тех людей, без которых эпоха была бы другой.
Чем занимался в России
Алексею Бродовичу исполнилось шестнадцать лет, когда началась Первая мировая война. Он отправился воевать. С фронта беглеца вернули родителям. Те послали его изучать военную науку в кавалерийское училище. Потом Бродович окончил Пажеский корпус и был-таки направлен на фронт. Получив звание капитана, вступил в Добровольческую армию. Был тяжело ранен в боях за Одессу.
Причины побега
Восемь месяцев пролежал в госпитале в Кисловодске, откуда при наступлении большевиков был эвакуирован вместе с другими ранеными сначала в Новороссийск, а затем — обычным путём белой эмиграции — в Константинополь.
От первого лица
«Дизайнер должен вести себя просто с хорошими фотографиями, но должен уметь выполнять акробатические трюки, когда фотографии плохие», — говорил он.
Что он сделал в Америке
В 1920-ом году Бродович с семьёй оказался во Франции, обосновался в районе Монпарнас на юге Парижа. Жена его стала швеёй, сам Алексей — маляром. А творческий путь Бродович начал декоратором в антрепризе Сергея Дягилева. Благодаря этой работе он близко сошёлся с художественной элитой французской столицы — Пикассо, Матиссом, Кокто, Дереном. Это сыграет потом не малую роль в его творческой карьере. Именно тогда, за кулисами театра Дягилева, он сделал свою первую фотосерию «Русских балетов», которые теперь считаются классикой «абстрактной» фотографии. Первый успех в области дизайна молодому художнику из России принёс конкурс плакатов для некоего благотворительного бала: он стал победителем, оттеснив на второе место самого Пабло Пикассо. Спустя всего несколько лет Алексей Бродович становится одним из самых авторитетных дизайнеров и фотографов в Европе. Сам он себя фотографом не считал, но нельзя не вспомнить слова Ирвинга Пенна, его лучшего ученика, а потом и помощника: «Все фотографы, знают они об этом или нет, — ученики Бродовича».
В 1934 году Кармель Сноу, редактор американского журнала «Harper’s Bazaar», увидел работы Бродовича и тут же пригласил его на ответственный пост арт-директора. Так начался период, продлившийся около трёх десятков лет, которые перевернули устоявшиеся понятия о журнальном дизайне. Бродович не просто делал журнал — он привил американцам вкус к европейскому авангарду, заказывая работы ведущим европейским художникам, иллюстраторам и фотографам, таким, как Сальвадор Дали, Анри Картье-Брессон. Его новаторский подход к дизайну заключался в том, что он воспринимал журнальную страницу не как чистый лист бумаги, а как трёхмерное пространство, открывающее безграничные просторы для творчества. Бродович был первым арт-директором, сделавшим текст и фотографии единым целым. До него американские журналы использовали текст и иллюстрации отдельно, разделяя их широкими полями. Благодаря его оформлению «Bazaar» стал не просто журналом о моде, но о стиле жизни, он раздвинул пределы моды так, что она стала включать в себя почти все стороны бытия.
Вскоре Бродович основал собственный журнал — Portfolio. Все этапы работы над журналом он подчинял своим дизайнерским интересам. Например, он заказывал авторам тексты исключительно в объёме двух журнальных страниц, чтобы ему было удобнее верстать номер. Максимально свое творческое credo он и выразил в своём журнале Portfolio — воплощении искусства ради искусства, или, точнее, дизайна ради дизайна; три вышедших в 1949-1950 годах номера стали абсолютной классикой глянца. В сущности, Бродович придумал гламур, мир потребительского дизайна — если не в одиночку, то на пару с Александром Либерманом из Condé Nast, уроженцем Киева и вторым мужем Татьяны Яковлевой (той самой, из стихов Маяковского). Фотограф и художник, ставший, благодаря участию в его судьбе Алексея Бродовича звездой своего времени, Харви Ллойд, так говорил о своём кумире: «Бродович постоянно говорил ученикам: „Поразите меня“. Он презирал подражание прошлому и учил нас быть такими, как русский космонавт Юрий Гагарин — рваться в будущее со всей страстью и отвагой. Бродович был гигантом, опередившим своё время. Семена творческого поиска, посеянные им в наших сердцах, были подобны зубам дракона, посеянным Ясоном. Они были готовы в полном вооружении вырваться из земли, чтобы поразить публику».
В искусство фотографического дизайна и редакционного макетирования «он привнёс дерзость, граничащую с революционностью, непревзойдённое видение и вкус к авангардным экспериментам, которые более тридцати лет внушали благоговение всем, кто когда-либо имел привилегию быть им руководимым», — говорил о Бродовиче знаменитый писатель Трумэн Капоте. После Portfolio художественные издания подобного рода стали возникать в Америке сотнями. В 1959 году он оформил Observation — считающийся эпохальным альбом фотографий Ричарда Аведона с литературными комментариями упомянутого классика американской литературы Трумэна Капоте. К тому моменту авторитет Бродовича был так высок, что прославленный писатель покорно переделывал свои тексты, чтобы все абзацы начинались с нужных дизайнеру букв.
«Он научил меня быть не терпимым к посредственности», эту основополагающую для всякого творчества заповедь, по мысли другого выдающегося фотохудожника и дизайнера Арта Кейна, продемонстрировал своей жизнью русский отец американского глянца Алексей Бродович.
В конце пути
В 1958 году Бродович ушёл из «Harper’s Bazaar». Жизнь вне работы стала в тягость ему. Вскоре помещён был он в психиатрическую лечебницу, где его пытались лечить от глубочайшей депрессии — последствия алкоголизма. Он и тут скрытой камерой фотографировал больных: его творческая жизнь заканчивалась так же, как началась, — необыкновенной, полной абсурда серией фотографий. Гений и безумие недалеко отстоят друг от друга. Скончался Алексей Бродович в возрасте семидесяти трёх лет. После его смерти по всему миру прошли выставки, посвященные памяти Бродовича. Его имя выбито на стене в Зале Славы нью-йоркского Art Directors Club,а.
Портрет в несколько штрихов на фоне времени
Из интервью знаменитого журнального фотографа того времени Ришарда Горовица:
— Бродович был моим идолом. Познакомился с ним в первые годы моего пребывания в Нью-Йорке. После ознакомления с моими работами, Бродович предложил мне стипендию из своих средств. Он произвёл на меня огромное впечатление как фотограф, художественный редактор и, что самое важное, научил меня верить в собственный талант. Через его школу (в дальнейшем он организовал целую сеть дизайнерских лабораторий — Design Laboratories) прошли почти все крупнейшие американские фотографы и дизайнеры. Полный список занял бы несколько страниц.
***
Однако при всей революционности его подходов к изданию журналов у него не было чётко сформулированной теории или системы. Даже стойких адептов Бродовича раздражало его полное неумение формулировать мысли… Его английский вообще был очень беден: в общении с коллегами и студентами жёлчный и раздражительный Бродович оперировал лишь небольшим набором кодовых слов. Так, для определения своей дизайнерской стратегии он использовал глагол irritate (раздражать, бередить), а для обозначения субстанции, с которой работает дизайнер, — существительное flow (поток). Как педагог он в основном работал, по словам его учеников, «с помощью телепатии. Единственным, что можно было вынести с занятий, была сама его сущность».
***
Его гениальный ученик и соавтор Ричард Аведон не без горечи сказал как-то: «Он так и умер, ни разу не похвалив меня».
***
Удивляла его вполне беззастенчивая способность «заимствовать» всё у всех для личных творческих нужд и загораться чужими идеями. Он не был банальным плагиатором (хотя его ученица Лилиан Бассман высказала неудовольствие тем, что однажды Бродович напечатал её плакат под своим именем), но все соглашались с тем, что он просто обладал даром делать из хорошего чужого новое великолепное своё.
***
Удивляла виртуозность его подходов к оформлению книг. Очень плодотворными были его подходы к совместной работе художника и поэта, как случилось, например, со сборником произведений Пьера Реверди «Песнь мёртвых», который оформлял Пабло Пикассо. Красные линии, кости скелета и черепа проступали между строчек и на полях и становились дополнением слов. Пикассо сделал более сотни цинковых гравюр за несколько дней. Это был абсолютный рекорд и по скорости, и по количеству иллюстраций к одной книге. Вместо типографского текста использовался рукописный авторский оригинал.
***
Его ассистенты и редакторы сто вспоминали, что самым долгим и волнующим этапом подготовки номера был момент, когда Бродович раскладывал будущие журнальные страницы на полу своего кабинета и начинал тасовать их в только ему понятном порядке, орудуя ножницами и безжалостно избавляясь от ненужного.
***
Он вообще был безжалостен. К авторам, которых заставлял загонять все свои сюжеты и идеи в размер исключительно двух полос. К фотографам, чьи снимки подвергались безжалостному кадрированию. «Бродович говорил: “Чем больше белого листа, тем лучше”, — рассказывала свидетельница его вдохновения Диана Вриланд. — И отказывался “портить” макет даже самыми красивыми кадрами Картье-Брессона».
***
Хиро (Ясухиро Вакабаяши), легендарный фотограф Harper's Bazaar, один из «подопытных» (так Алексей Бродович называл фотографов, работавших с ним), приводит пример остроумия Бродовича, касавшегося бытового содержания жизни: «Однажды ему пришла мысль бросать в коктейль не лёд, а пролежавшие в морозилке пластмассовые кубики — тогда напиток будет охлаждаться, не теряя крепости. В те годы пластмасса еще была новинкой».
***
Из его лаборатории вышли самые знаменитые фотохудожники XX века: Хойнинген-Хьюн, Мэн Рей, Мункачи, Лесли Гил, Даль-Вульф и, конечно, его любимец Аведон. Он говорил, что у них нет права быть просто ремесленниками. «Если ты берёшься за камеру, то должен быть и редактором, и дизайнером, и репортёром. Даже когда фотографируешь пару стоптанных башмаков — это уже репортаж», — учил Бродович и тут же показывал, как изменится снимок, оказавшись внутри макета. Даже его главный идейный противник, еще один великий русский эмигрант Александр Либерман, работавший в Vogue, признавал: «Бродович был истинным отцом глянца, что не мешало ему оставаться высокомерным сукиным сыном».
***
Боб Като, выдающийся дизайнер своего времен говорил о нём: — Насколько я помню, Бродович придумал термин «графический журнализм». Термин точно описывал его самого. Он был персонификацией этого метода. «Графический репортёр», человек, который, как он говорил, «держал руку на пульсе времени».
***
Ричард Аведон, один из самых выдающихся учеников Алексея Бродовича: — Он был гением, и с ним было сложно. Это сейчас с ним всё просто. Нужно оказывать ему почести, которые он так ненавидел при жизни и от которых он теперь не может отказаться. Он был моим единственным учителем. Я многому научился благодаря его нетерпеливости, высокомерию, недовольству и требовательности.
***
Ирвинг Пенн, фотограф: — Меня часто спрашивают, как удалось Бродовичу стать великим человеком и воспитателем выдающихся мастеров своего дела, который мог взрастить семена таланта даже в тех людях, которые не знали, что они у них есть… Атмосфера вокруг него никогда не была легкой и тёплой, там не было места весёлости и даже простой человечности… Но в этих строгих и недружелюбных условиях, когда его ученику каким-то образом удавалось совершить прорыв, Бродович хмуро, даже нехотя, давал понять, что да, наконец-то было сделано что-то по-настоящему выдающееся. И казалось, что сама эта редкость его одобрения придавала глубокое значение и важность достигнутому, наполняло наш труд значением и вдохновляло…