Рассмотрение сути того, что Ницше удачно назвал «противочувствованием», удобно начинать как со стороны лежащей в его основании запутанности, так и со стороны теоретических плодов ресентимента, в которых мы сегодня вполне бессознательно обитаем. Но для этого ресентименту нужно придать историчностное измерение, т.е. объяснить почему с определённого момента Ницше выбирает его в качестве диагноза своей эпохе.
Википедия, как и большинство источников здравого смысла, толкует ressentiment бытовым образом - как «озлобленность», бессильную зависть по отношению к превосходящему «врагу», которая приводит к «созданию ценностей». Толкователи поизысканнее добавляют: это сублимация злобы в систему моральных ориентиров, направленных против потенциального противника.
Разумеется, оба эти токования оказываются невменяемы той сложности, которую удавалось удерживать Ницше, поскольку философ сразу замечает: бессильная озлобленность сама по себе - это явление сугубо «реакционное» и сущности ресентимента никак не объясняет. Нужно ещё понять - а что вызывает такую озлобленность, которая не похожа ни на что другое и способна «создавать ценности»?
И если наивные толкователи видят ситуацию образом прямым: вот господин совершает насилие по отношению к рабу, и вследствие этого раб озлоблен и жаждет мести, то Ницше никогда себе такой глупости не позволяет. Всё гораздо сложнее: ресентиментной бессильной злобе предшествует непонимание.
Насилие само по себе ещё не создаёт прецедент - в конце концов, с ним могут согласиться, если оно оформлено в рамках закона и производится с символического одобрения. Вспомним средневековые казни и методы ведения следствия: со всем этим могли не соглашаться, но такое насилие не вызывало запутанности, которая характерна для ресентимента. Поэтому неверно думать, словно человека нужно утопить в несправедливом угнетении, чтобы вызвать бессильную озлобленность: это не «чувство», оно не вызывается количеством или интенсивностью творимых с ним бесчинств.
Толкование с сублимацией оказывается здесь лишь немного более продуктивным, поскольку улавливает верное направление: искать истоки озлобленности следует не в том вполне реальном насилии, на которое можно указать пальцем, а в запутанности, для которой конкретное насилие становится лишь одним из множества примеров в общем ряду.
Другими словами, раб прежде всего не понимает своего положения, и уже реакцией на эту запутанность становится бессильная злоба. Он неправильно понимает своё место, и поэтому всё его видение ситуации оказывается Воображаемым: его мысли о насилии, о том, кто это насилие совершает, о причинах этой несправедливости.
А это говорит только об одном: раб, охваченный чувством вины, в ресентиментной злобе говорит только сам с собой. Источник злобы исходит из его непонимания, а не из той реальной ситуации, в которую он погружён. Иначе говоря, здесь имеет место бессознательное.
