Утро сегодня явно не задалось. Едва поднявшись с кровати, Таня прошлёпала босыми ногами к окну. Напрасно. Окна дома напротив были пусты, и настроение девушки стало похожим на мелкий и грустный апрельский дождик за окном. Глаза предательски защипало, и, два раза всхлипнув, Таня усилием воли подавила желание по-девчоночьи разрыдаться во весь голос. Что значил для неё этот парень, она и сама не понимала, но подсознательно ждала каждой утренней встречи.
Понуро потупившись, Татьяна поплелась на кухню готовить себе кофе и завтрак. На столе, все так же, уже третий день, стояло блюдо с соседкиными ватрушками. Творог на них пожелтел и покрылся коркой, сами ватрушки подсохли и выглядели крайне не аппетитно. Внезапно разозлившись, Таня рывком открыла тумбочку под мойкой, где стояло мусорное ведро, и, схватив блюдо, высыпала ватрушки в него. С трудом преодолевая желание отправить туда же и саму тарелку, девушка победоносно присвистнула, успокаивая себя.
— Да ну его всё, — сказала она сама себе вслух и принялась за обычную утреннюю рутину: кофе, завтрак, сборы на работу.
Уже в прихожей, надевая чёрные полусапожки на высоком каблуке с кожаной бахромой, Танька услышала звонок в дверь. Не зная почему, она в этот раз не посмотрела в глазок, а резко распахнула дверь. Так и есть, на пороге стояла Лидия Николаевна Гробовая, собственной персоной. "Тут как тут," — подумала Таня, а вслух произнесла:
— Доброе утро!
— Здравствуй, Танечка! А я к тебе за тарелочкой преувеличенно бодро заговорила соседка. — Ну как тебе мои ватрушечки?
— Очень вкусные, — кисло ответила Таня и без малейших угрызений совести, соврала:
—Все съела, — до одной. Спасибо Вам большое! Сейчас принесу тарелку!
— Ага-ага, — поспешно закивала Лидия Николаевна, и её глазки удовлетворённо заблестели.
Таня пошла на кухню, а Лидия Николаевна вдруг сообразила, что положить заколку на место в верхний ящик тумбочки она не успевает. Тогда женщина бросила её в один из ботинков, стоящих рядом. "Ну, хотя бы так," — подумала она, и, надев на лицо самую сладкую, какую могла выдавить из себя, улыбку, повернулась к вошедшей с блюдом в руках Тане.
— А я тебе пирожков с яблочным джемом сделаю в следующий раз, — "обрадовала" она Таньку.
— Спасибо, но больше не надо. Много мучного — вредно для фигуры, её беречь нужно, — попыталась отшутиться девушка и нетепеливо и выжидающе уставилась на Лидию Николаевну. Соседка открыла было рот, чтобы ещё что-то сказать, но Таня не дала ей:
— Вы меня извините, Лидия Николавна, но я очень спешу на работу!
— Уже ухожу, — ответила женщина, и, как показалось Татьяне, злорадно ухмыльнулась.
"Что за чёрт!" — мелькнула у девушки мысль, а соседка, повернувшись, держа блюдо перед собой на почти вытянутых вперёд руках, словно поднос с ключами от сдавшегося вражеского города, торжественно вышла за порог.
Таня с досадой закрыла за ней дверь. Длинная тоска, слезливая грусть и ощущение чего-то непоправимого с новой силой накатили на Таню, вызывая чувство тошноты и безысходности.
Сама не зная, зачем, Таня вдруг решила переобуть сапожки. Сняв с себя чёрные с бахромой, она взяла в руки стоявшие рядом с тумбочкой тёмно-синие, с жёлтыми металлическими пряжками. Внезапно она почувствовала, что внутри одного из них что-то есть. Сунув руку в сапожок, девушка нащупала какую-то знакомую вещь... Заколка?! Да, это была её любимая заколка, тёмно-коричневая, резной кости, в виде затейливого кораблика с парусами.
— Странно, как она могла оказаться здесь, — спросила сама себя вслух Татьяна и, не найдя ответа на этот вопрос, машинально положила заколку в карман плаща.
Спускаясь по лестнице и проходя мимо квартиры Лидии Николаевны, Таня буквально затылком почувствовала, что мать Вадима внимательно смотрит за ней в дверной глазок. Девушке вдруг захотелось показать соседке язык, но, сдержав себя, она пошла по лестнице вниз.
Лидия Николаевна улыбалась. Всё её тело охватил радостный зуд. Хотелось что-то делать, куда-то бежать. "Получилось!" — буквально вопило всё её существо. И, напевая себе под нос какую-то дурацкую песенку, Гробовая Лидия Николаевна важно проследовала на кухню.
***
Чёрные крылья с лёгким свистом резали холодный ночной воздух. Упругий поток, словно бы омывая перья, доставлял Вадиму необыкновенное удовольствие. Расправив крылья, Вадим легко спланировал на тонкую ветку клёна, росшую возле самого окна на третьем этаже девятиэтажки. В окне горел свет, и за кухонным столом сидела семья из трёх человек: мать, отец и мальчик лет девяти. Они пили чай, и ребёнок что-то вдохновенно рассказывал отцу, размахивая руками. Склонив голову набок, Вадим некоторое время наблюдал, как, болтая, мальчишка то и дело смешно круглил глаза, пытаясь придать той самой ребячьей важности своему повествованию.
Дождавшись момента, когда мать семейства сняла с плиты кипящий чайник и повернулась к столу, Вадим пронзительно каркнул. Ребёнок от неожиданности задел рукой чайник, а мать, не удержав его в руках, выронила на сына. Раздался тонкий пронзительный крик, и мальчишка полетел на пол, катаясь по нему и протяжно воя:" А-а-а-а!"
Что-то закричала мать. Испуганно вскочил отец и на мгновение замер, не зная, что делать.
Всплеск людской боли и испуга тонкой тягучей нитью влился в приоткрый клюв птицы, и, мягко взмахнув крыльями, Вадим взлетел с ветки в тёмное облачное небо. Всё, что осталось за освещённым окном, его уже не интересовало.
Продолжая полёт, Вадим почувствовал прилив сил. Птичье тело, и так ловкое и сильное, словно бы раздулось от жгучей мощи. Вадим напрягся и стрелой понёсся за город.
***
В ночном лесу стояла оглушающая тишина. Маг летел, спокойно ориентируясь в темноте. На маленькой поляне, куда прилетел он, была особая, чернильная, темень. Любые звуки гасли в ней, давя на голову могильной плитой. Пахло на поляне застарелой подвальной сыростью и гнилью.
Опустившись на землю в двух шагах от старого потухшего кострища, обложенного по кругу гладкими сырыми камнями, ворон нахохлился, потом как-то неестественно скособочился на правый бок и вдруг, сверкнув чёрной вспышкой, превратился в стройного юношу лет двадцати, с чёрными, воронова крыла, волосами до плеч.
Хищный нос, острый подбородок и чёрные глаза придавали его облику немного отталкивающий вид. Обнажённое до пояса тело было мраморно-белым и мускулистым. Белизна его резко выделялась на фоне тёмных деревьев. На груди, на цепи из жёлтого металла со звеньями в форме семиконечных звёзд и с камнями красного цвета внутри каждой, висел большой круглый амулет. По краю его обрамляла вязь непонятного письма, чем-то отдалённо напоминавшего индийский санскрит, а в середине была изображена голова козла с витыми рогами. Пасть козла была открыта в глумливой ухмылке, а глаза смотрели с нечеловеческой злобой.
