Миновали заснеженную деревеньку, и снова дорога шла меж полей и оврагов. Вдали виднелся лесок. Туда и направлялась вереница крытых полуторок, где под брезентовыми пологами укрывались от студеного ветра новобранки - сельские, в основном, девушки, мобилизованные в действующую армию осенью сорок первого года. Будущие связистки, зенитчицы, бойцы противовоздушной обороны.
Лесок приближался. Именно там, в бывшей помещичьей усадьбе, затерявшейся в бескрайних степях и до войны приспособленной под профилакторий, надлежало им пройти курс молодого бойца и обучиться азам будущей военной специальности.
Наконец, подъехали. Девчата, не дожидаясь команды, горохом посыпались из грузовиков. Не терпелось размяться, потянуть затекшие мышцы. Лесок при ближайшем рассмотрении оказался одичавшим старинным парком, виднелись остовы статуй, полукружье фонтана выглядывало из осевшего сугроба.
-Ой, девочки, тут, наверное, красиво было!- писклявый Зойкин голосок перебило зычное:
-Стройся! Равняйсь! Смирно!
Большой барский дом из белого камня был выстроен в виде каре. В его внутреннем дворе шла погрузка имущества госпиталя, который должен был эвакуироваться глубже в тыл, а сюда, ближе к прифронтовой полосе, откомандировали школу новобранцев.
До темноты успели обустроиться пока в одной освободившейся, видимо, парадной зале с высоченным потолком. Санитарки и сестрички выводили ходячих ранбольных на широкое крыльцо, носилки с лежачими грузили на подводы и в высвободившиеся полуторки.
Пронырливая маленькая Зойка успела побывать на кухне и теперь рассказывала, что сегодня им разогреют на ужин остатки госпитального обеда, а с завтрашнего дня, установив дежурства, они будут готовить сами.
- А я не умею,- тут же выдохнула Зойка.- Я последыш, за старшими в семье росла.
-Распищалась тут!- остановила ее строгая Люба, старшая по команде. - Нет бы, о кипятке сразу договориться. Нам бы постираться в первую очередь. Завтра в шесть построение, завтрак, потом занятия до темноты.
Натаскали воды в самую большую кастрюлю, нагрели. Постирали исподнее, всё в одном тазу, по степени загрязнения. Прополоскали дважды. Куда повесить?
Сменка-то было, им выдали женское солдатское белье – трусы и лифчики. Запасливые девчата и свое сумели сохранить, припрятав от старшины, кто под стельки великоватых сапог, кто в рукава тоже большеватых шинелей. Но мокрое белье куда повесить? Везде солдатики снуют, раненые ходят.
-Айда на чердак!- предложила Мария.- Я лестницу видала и дверца там только на вертушку, похоже, закрыта.
С полным тазом белья девушки вышли во двор. Под самым коньком высокой крыши действительно виднелась дверь. Приставленная массивная лестница не внушала опасения.
Наполненный доверху таз был тяжелый. Доверили его сильной, широкой в кости Шуре. Она обхватила его одной мощной рукой и уверенно стала подниматься. Оказавшись на последней ступеньке, посмотрела зачем-то вниз. Затем, повернув свободной рукой деревянную вертушку, уверенно толкнула дверь. И, вскрикнув, отшатнулась, едва не упала, удержавшись в последний момент.
Пустой таз летел вслед за светлыми мокрыми комками. Девчата едва успели отскочить, когда он шумно приземлился в грязно-серую кашу под ногами.
Весь двор уже был разворочен подъезжавшими и отъезжавшими машинами. Гужевой транспорт добавил своей расцветки.
Трясущаяся Шурка спустилась вниз и всей своей массой рухнула на девичьи руки.
-Там…, там…, там…,- твердила она посиневшими губами и слезы лились из глаз ручьем. А от бокового крыльца к ним бежала санитарка Стеша:
-Нелья туда, нельзя! Куда вы полезли, окаянные!- кричала она.
И, едва отдышавшись, добавила:
-Как земля на штык промерзла, мы все отходы из операционной на чердак складывать стали. В землю не зароешь и так не выбросишь- собаки, волки разнесут. Разве можно! Это ж чьи-то руки-ноги и прочие внутренности.
Успокаивая Шуру, новобранки сами захлюпали носами. Кто-то заплакал навзрыд. Спешно собрали перепачканное белье в таз.
Прозвучала команда:
-Стройся! Равняйсь! Смирно! Доложить обстановку. К отбою – готовь-ссь!…
…Тетя Аня замолчала, задумалась надолго. Брат устал уже ширять меня в бок и шипел в ухо:
-Я ж тебя просил: не давай ей говорить о войне!
-Она сама все время вспоминает. Я, наоборот, о чем полегче хотела. Мол, как у вас быт был устроен, что носили, где стирались… - оправдывалась я.
Золовка накапала в стакан валерьянки. Но не дойдя до тетушки, выпила её сама.
-А мне и не надо, я ничего, - вернулась из воспоминаний наша фронтовичка.- Я закаленная. Чего мне станется? А вот Шурку-то комиссовали. Кричать ночами стала, и руки у ней дрожали. Стрелять совсем не могла.
Командир бранился, набрали, мол, неженок. А она, Шурка-то, трактористкой была. Лучшей в районе! Все горевала, что ее не к танкам определили, а к нам в ПВО.
Потом-то уже, как домой вернулась, председателем колхоза стала. Но замуж не вышла – увечная. Руки-то у нее так и тряслись. Вона как испужалась!
А мы по весне яму в овраге вырыли и все туда с чердака переносили. Камнем потом обложили место то и красные звезды краской сделали. Вроде как братская могила. Там этих рук и ног ампутированных на доброе колхозное звено хватило бы!
А здравых мужиков-то ох как не хватало…
Тетушка вздохнула тяжело. Замолчала. Воспользовавшись паузой, мы включили телевизор. "Клуб путешественников " сейчас будет. Отвлечь надо нашу фронтовичку.
-А, Сенкевич Юрочка!- оживилась тетя Аня, увидев моложавое лицо ведущего.- Это я люблю. Про другие страны. Вот Владимир Шнейдеров тоже вел хорошо. Мы с Лешей всегда смотрели. Но Леша дошел до Берлина, а я нет.
Рассказ из книги "Поговори с собою у источника" Натальи Полыниной, Татьяны Савиной, ранее публиковавшейся в электронном формате на ЛитРес.
Другие истории из фронтовой жизни моей тети Савиной Анны Николаевны: