...Ниночка впала в состояние прострации, казалось, совершенно разучившись реагировать на происходящее. Она целыми днями лежала, не шевелясь, уставившись безумными, широко открытыми глазами в низкий серый потолок камеры, не слыша, не отвечая на обращенные к ней вопросы. Конвоирам приходилось подолгу тормошить ее за плечи, орать, прежде чем она, наконец, поворачивала к ним белое безжизненное лицо, смотрела, не мигая, не в силах понять, кто они и зачем пришли. Ее стаскивали с нар, ставили столбиком, грубо толкали в спину, вели на допрос. Она усаживалась напротив следователя, смотрела на него с тупым бессмысленным выражением, не слыша даже его голоса. Подозревая в симуляции, ее «воспитывали». Но шок от ареста был так силен, что Ниночка оказалась нечувствительной даже к физической боли. Ее катали по камере, насиловали всеми подручными средствами, а она, как старая растерзанная театральная марионетка, не предпринимала даже малейших попыток защититься или заплакать.
Ей не повезло - ее не успели убить. И вдоволь покуражившись, правоохранители догадались, наконец, отправить ее в психиатрическую больницу.
...Возвращение Ниночки к действительности было страшным. Теперь тихое ее безумие сменилось буйным. Не в силах смириться со своим новым положением, она визжала, дралась с персоналом, исступленно шептала почерневшими от лекарств и «профилактики» губами: «Не верю...» Иногда, просыпаясь ночами, она прижималась к холодным грязным стенам карцера, перебирала тонкими изможденными пальчиками глубокие на них трещины, пыталась и не могла понять: было ли все это явью, или только дурным кошмарным сном... Желая проснуться, она щипала, царапала некрасивое, сразу очень постаревшее лицо, просто отказываясь верить, что именно с ней это все и случилось. Когда же способность мыслить вернулась к ней окончательно, она стала вести себя очень достойно, больше не опускалась до бессмысленных в таком положении сцен и вранья. Она честно признала свою вину, раскаялась, стала добросовестно сотрудничать со следствием. Ее возвращению к жизни способствовала простая философия: да, она «влетела»; да, она будет сидеть, но разве она одинока в таком несчастье? Разве мало людей, даже из числа очень известных, да что там - великих и знаменитых! - томилось в тюрьмах?.. Разве именно со «сроком» приходит конец? Да и что за срок, прости господи, тьфу... Стоит ли по этому поводу так убиваться?.. Ниночка теперь с особой теплотой думала о депутатах, которые, принимая законы, словно примеривали их на себя, определяя за подобного рода преступления почти смехотворное наказание. Ну а если к тому же найти «правильный» подход к ее бывшим и пока еще благополучным коллегам, то и те недолгие несколько лет можно свести к условному наказанию. А там... Разве она бедна и окажется без куска хлеба перед разоренной, как у некоторых, действительностью?.. Да с такими деньгами как у нее ей и сам черт не брат!
Ниночка представляла, как выйдет на волю, организует свое дело, сделается бизнес-леди, займется политикой (а что? и модно, и выгодно, и престижно...) Она создаст свою партию, и на волне борьбы за демократию достигнет таких высот, что ее имя, возможно, золотыми буквами будет вписано в историю новой обновленной России. Иногда ее заносило... Фантазируя, как будет бороться за возрождение страны, Ниночка видела себя то депутатом, то министром, то самим Президентом. Вся Европа, да что там, - весь мир! - будут лежать у ее ног, заискивая и ища ее дружбы. Теперь она с особой недоброжелательностью думала об американцах, обещая, придет время, разобраться и с ними... Она словно впервые увидела окружающий мир, буквально гибнущий без ее твердой руки. Досадуя, что мысль о политике отчего-то не приходила ей в голову раньше, что она упустила время, Ниночка теперь размышляла о том, что все случившееся с ней есть, возможно, всего лишь необыкновенный поворот к новой настоящей жизни, к истинному ее предназначению. Порою она так увлекалась, что забывала, где и по какому поводу находится. Сочиняя новую для страны конституцию, она сердилась, когда ее отвлекали, вели на очередной допрос. Озабоченная скорой блестящей карьерой, Ниночка уже почти без смущения думала о предстоящем суде и своем позоре: сведение политических счетов было в России делом обычным... Обретая, наконец, душевное равновесие она только об одной вещи не могла вспоминать спокойно...
Переживания о муже, хотя и не были уже такими болезненными, по-прежнему заставляли ее краснеть. Ее единственная попытка произвести на него впечатление, продемонстрировать в денежном, так сказать, выражении свои «достоинства», закончилась тюрьмой... Дядя Рустема по-прежнему где-то прокурорил, получал «благодарности», оказывал землякам честь простым рукопожатием, а она, Ниночка, с таким апломбом рассуждавшая о собственной значительности, кормила теперь на нарах вшей, нуждаясь в копеечных передачах. Ей не дали как дяде денег, а на глазах у любимого человека надели наручники, поволокли «куда следует», очень некрасиво пиная в затылок и задницу. Эффект, что и говорить, был полным...
Она стыдилась этих воспоминаний, своих амбиций, глупого хвастовства, когда наобещав кучу денег, ни только не помогла мужу и копейкой, но подвела его, накликала на его голову очень большие неприятности. Ниночка тихо стонала, до крови закусывала губы, пыталась и не могла представить, как посмотрит теперь ему в глаза. В такие минуты даже мысли о предстоящем президентстве, когда она железной рукой станет наводить в стране порядок, не утешали, не грели ей душу. Она тосковала. Чтобы отвлечься, Ниночка вспоминала телевизионные сюжеты из жизни политиков, представляя в главной роли себя. …Вот она, добившись признания, расправляется со своими врагами (их список был у нее уже готов), собирает весь дипломатический бомонд, генералов и министров, едет на очередной саммит, прихватив с собой Рустема. Он - наивный и неразвитый - млеет от ее могущества и всесильности, гордится ею, важничает перед дикой и затрапезной своей родней. Ниночка снисходительно улыбалась, представляла его счастье и свой триумф, еще сильнее желала его видеть. Рустем же, не догадываясь о столь блистательной для него после суда над женой перспективе, по всему заметно, не искал с ней встреч вовсе. Следователь, подобревший от Ниночкиных чистосердечных признаний, только передернул плечами, когда она, уже освоившись, прямо спросила, отчего ей не разрешают свиданий.
- С кем?
- С мужем.
- Так он и не просит об этом.
Все еще на что-то надеясь, она давила в себе тягостные предчувствия и, полагая, что Рустем боится вмешиваться, чтобы как-то нечаянно еще больше не навредить, ждала.
Ждать пришлось недолго...
Ефим Израилевич Цицерман, которого она наняла только в качестве парламентёра для «тех самых» с правосудием переговоров, принес ей не очень радостные известия: невероятно, но факт, суды отказывались от ее немалой «благодарности», предпочитали вести дело по закону.
- Почему они не хотят брать деньги?
Защитник помрачнел, отвел глаза.
- Что?! Что?! Есть проблемы?
Ефим Израилевич кивнул. Она придвинулась ближе, старалась поймать его взгляд.
- В чем заморочка?
- Они боятся.
Ниночка адвоката не поняла. Она уставилась в его лицо, с глумливым недоумением хохотнула.
- У них там что, месячник по борьбе с коррупцией объявили?!
- Нет. Их просто «по-хорошему» предупредили...
Адвокат поднял потемневшие, без тени улыбки глаза, и Ниночка, едва взглянув, как по писаному прочла в них свой приговор. Совершенно раздавленная этим новым страшным открытием, она только секунду сидела, вглядываясь в чужое холодное лицо, потом судорожно сглотнула, коротко прохрипела.
- Кто?..
- Ваш муж.
Ниночка слегка качнулась, поморщилась и, словно смеясь над абсурдностью только что услышанного, тихо ехидно переспросила.
- Кто-кто?!
- Вас заказал ваш муж, и ни один суд не станет с ним спорить...
Она тупо смотрела на сочувственно молчавшего защитника, который, давая ей время прийти в себя, выдержал необходимую паузу.
- Не мне вам объяснять в каком положении вы сейчас оказались... Вам следует серьезно обдумать это. Официальная система едва ли поможет - у тюрьмы свои законы... Но, возможно, у вас остались где-то друзья, - вы же столько лет отдали работе в органах...
Она, не слушала, перебила.
- За что?.. За что он меня?..
Адвокат вздохнул, поёжился.
- Я думаю, он скоро объяснит это и сам. Мне же остаётся только догадываться... - Он помолчал. - Помнится, в свое время, было одно резонансное дело. Некто Абдурахман Алмазов не дожил до суда, унес в могилу тайну своего общака. Они считают, что это вы помогли ему «уйти», присвоили имущество целой «семьи». А Рустем - сын того самого Алмаза...
Прикипев к стулу, Ниночка бессмысленно повела вокруг себя глазами. Серый потолок камеры закачался, пополз вниз и, крутанувшись вокруг невидимой своей оси, вдруг обрушился на бедную без всяких мыслей ее голову, выдавливая из всех дыр кровавые брызги.
...Ей снова не повезло: она не умерла от тяжелой инсультной атаки, скоро поправилась, восстановилась как раз к началу суда.
...Они с заметной брезгливостью рассматривали ее болезненную несимпатичную натуру, удивляясь ее живучести и мужеству. Уже зная всю подноготную этого процесса, Ниночка обстоятельно рассказывала о своем преступлении, не оставляя обвинению и суду ни единого повода для сомнений в ее искренности. Она не отвлекалась на разглядывание присутствовавшей в зале публики, только боковым зрением отмечая, что она есть и очень солидная. Помимо таракановской братвы были здесь представители и других «семей», следивших, чтобы все было «по закону»...
…Она только улыбнулась, получив огромный срок, еще раз убеждаясь: правосудие, как презерватив, - его может «натянуть» любой купивший...
(продолжение следует...)