оглавление канала
По дороге к дому Лукачихи я напряженно думала. Что-то еще в словах Саныча мне показалось странным. Перебирая в голове все его слова, я, вдруг, поняла. Не его трогательная забота обо мне. Между нами это, как раз было вполне нормально. Мы были хорошими добрыми друзьями, и не только потому, что работали бок о бок. Меня удивило другое. Когда он говорил о знахаре, он сказал: «Дед живет один…». Почему он так сказал? Ведь, вместе с Проном живет и Один, вместе со своим медведем Асхатом. И тут, я начала вспоминать. Никто и никогда не говорил мне о том, что со стариком вместе еще кто-то живет. Неужели в деревне никогда не видели Одина? Наверное, нет. Иначе, о нем в деревне уже бы судачили, сочиняя всякие небылицы, благодаря его необычной внешности. И это было немного странно.
Я так глубоко задумалась, что чуть не проехала дом Лукачихи. Напомнила о том, куда мы едем Люська. Возле ворот бабульки она встала, как вкопанная. Я с удивлением посмотрела на лошадь, и даже начала было возмущаться, пока не увидела знакомые ворота. Похлопав Люську по шее, я ласково проговорила:
- Да ты, девочка, в сто раз умнее меня!!
Лошадь радостно зафыркала и замотала головой. А я усмехнулась. Да, доброе слово и кошке приятно.
Спешившись, я отвязала корзинку с гостинцами, и направилась к дому. Феодосия Аникеевна сидела на крыльце и перебирала лесную клубнику, которая стояла перед ней в большом эмалированном ведре. Увидев, как я иду по дорожке к дому, она тяжело поднялась, вытерла руки о фартук, и с улыбкой проговорила:
- Катенька! Что-то ты зачастила ко мне… Проходи, проходи… У меня как раз щи доспевают, а одной есть уже чего-то и аппетиту нет.
Я поздоровалась со старушкой, оглядывая ее труды. Клубника была крупная, с бордовыми бочками, а пахло от нее так, что голова кругом шла. Я зачерпнула горсть из ведра и отправила ее в рот, прямо с плодоножками, наслаждаясь сладкой мякотью и ароматом ягоды. Старушка с усмешкой глянула на меня.
-Угощайся, угощайся, девонька. Ягода свежая, седни с утра на луга сбегала. Если б не кровососы проклятущие, то и поболее бы набрала. А так, заели совсем, аспидово племя! Да еще и паут объявился, леший его забери! Ты ж знаешь, я всякими мазями то от них не мажусь. Я слыхала, и ты особо химию эту не жалуешь? Не досаждают, в тайге-то?
Я усмехнулась.
- Правильно слыхала. Совсем не жалую. Я с ними договариваюсь. Они меня не трогают, а я их.
Бабка усмехнулась, прищурила один глаз, и проговорила с уверенностью:
- Так я ж и говорю, наша ты!
Потом отодвинула ведро в сторонку, взяла тазик уже с чистой ягодой и пошла в дом. В сенях поставила тазик на лавку, прикрыв его полотенцем.
- Потом доработаю, пойдем, обедать будем. – Вроде как, разговаривая сама с собой, проговорила она.
Я прошла следом за ней в дом, и поставила корзину с гостинцами на лавку.
- Вот, Феодосия Аникеевна, это тебе из лесу гостинцы, зайчик передал… - Проговорила я, чуть смущаясь.
Бабулька с любопытством глянула в корзинку и всплеснула руками.
- Да зачем же столько-то!! Я ведь одна живу, мне столько и не съесть!
Я улыбнулась.
- Ничего, много не мало… Съешь потихоньку. Рыба копченая, ей ничего не сделается. А сало Василич сам и солил, и коптил. Так что, уж не побрезгуй, прими угощение.
Лукачиха меж тем, быстренько помыв руки под рукомойником и вытерев их чистым полотенцем, принялась хлопотливо накрывать на стол, приговаривая:
- Балуешь ты меня, девонька… А сама-то, небось, сегодня еще и не ела… Садись, садись. Сейчас сметанки достану…
Я покорно присела за стол, ожидая, когда старушка тоже сядет. За едой она разговоры разговаривать не любила. Так что я, принялась есть щи, да нахваливать ее золотые руки. Когда обедать закончили, и старушка накрыла стол к чаю, я решила, что выдержала все положенные правила, и осторожно спросила:
- Как новые жильцы? Не досаждают?
Феодосия Аникеевна налила немного горячего чая в большое блюдце, разрисованное желтыми и голубыми полосками, взяла его на пальцы, чуть-чуть подула, и сделала маленький глоточек ароматного напитка, прикрыв от наслаждения глаза. Потом посмотрела на меня поверх него, и с хитринкой в голосе произнесла:
- А тебя они беспокоят, ведь так?
Я смущенно улыбнулась.
- Ничего-то от тебя, Феодосия Аникеевна не скроешь… - А потом, уже серьезным голосом добавила. – Волнуют, не то слово. Видала я таких. Зачем явились – не ведомо. Того и гляди, всю тайгу перебаламутят. А тайга, сама знаешь, она шуму и суеты не терпит.
Бабулька еще отхлебнула из блюдца, поставила его на стол, и потянулась к вазочке за конфеткой. Разворачивая фантик, задумчиво проговорила:
- Права ты, Катюха насчет моих жильцов, ох, как права. Четвертый-то ихний, не простой мужик. Сам не из местных. – Она оглянулась на коридорчик, ведущий в другую половину дома, слегка наклонилась ко мне над столом и шепотом проговорила. – Он из этих, то ли хант, то ли манси. Не разобрала я толком. – И она зашептала еще тише. – А вчерась ночью, у меня на заднем дворе вообще камлать стал. Костер развел и в бубен свой бил, нехристь. Тьфу на него!! Ничего не скажешь, удружил, Саныч. – А потом, переходя с шепота на нормальный голос, закончила. – Вот, помяни мое слово, добром все это не кончится! А тут еще беглые в наших краях объявились. Слыхала уже поди?
Я отпираться не стала, с готовностью кивнула головой, что, да, мол, слыхала. А бабулька продолжила сетовать на современные времена и нравы людские. Я допила чай, и, ссылаясь на работу, стала прощаться, благодаря за обед и угощения. Старушка на прощание, таки умудрилась мне засунуть в руки трехлитровую банку молока.
Всю обратную до базы дорогу, я думала не столько о беглых зэках, сколько о новоявленном шамане, прибывшим с группой наших «этнографов». После того, что поведал мне Прон, эти новости необычайно меня тревожили. И я решила, что мне опять следует ехать к скиту, чтобы предупредить друзей, во-первых, о беглых зэках, а во-вторых, о необычных занятиях четвертого члена экспедиции.