Глава 1
Эта доподлинная и печальная история приключилась с Николаем Григорьевичем Пахмутовым прямо после его пятидесятилетия, которое он мирно отпраздновал в узком кругу самых близких ему людей. Однако же я считаю, что начать её следует с более раннего времени, дабы у читателя сложилось об этом человеке и его жизни наиболее полное впечатление.
Пожалуй, к повествованию своему я приступлю с того наиважнейшего момента, когда у двадцатипятилетнего Николая, в ту пору ещё бодрого и свежего голубоглазого паренька, и его двадцатидвухлетней возлюбленной Марии, прекрасной сероглазой шатенки с густыми, курчавыми локонами, появился на свет замечательный ребёночек – крепкий и крикливый мальчуган, коего вскоре нарекли Володей. Обручился Николай с сиротинушкой Марией ещё за шесть месяцев до сего радостного происшествия: как только влюблённые узнали о скором своём пополнении.
Обосновались они у будущего отца семейства в его собственном доме, который незадолго до этого достался ему по наследству. Домишко был сооружён из кирпичей, облицован серой фактурной штукатуркой типа «барашек» и состоял из четырёх отдельных комнат. Под зелёным высоким фронтоном располагались окна с голубыми рамами, обрамлёнными незамысловатой белой гипсовой лепниной. Имелась в данном строении также просторная и светлая веранда, что выходила вместе с широким крыльцом прямо в продолговатый двор, над большей частью которого горбато высились металлические арки, причудливо обвиваемые ползучей виноградной лозой. Двор положено прикрывали зелёные решётчатые ворота с узенькой калиткой, а за невысоким забором размещавшегося перед домом палисадника одновременно росли два молоденьких вишнёвых деревца и один лиственный куст неизвестного никому наименования. Позади благоустроенного дома, на небольшом участке плодородной почвы, ещё Николаевым отцом был организован ухоженный сад, где мирно сосуществовали абрикосовые, грушевые и черешневые деревья, а также несколько кустарников крыжовника и чёрного паслёна.
Жила молодая семья не богато, но дружно и спокойно. Мария нянчилась с ребёночком и хлопотала по хозяйству, муж её посуточно трудился оператором на местном хлебозаводе и всегда после очередной смены, ближе к часам десяти утра, возвращался домой порядком уставшим, но неизменно с какими-нибудь свежими ватрушками, кренделями или сдобными булками, которые так нравились его супруге, впрочем, в излишней пышности она была замечена лишь во время беременности. Когда же главе семейства удавалось выхлопотать себе отпуск в тёплое время года, ездили они всей семьёй к зеленоватому морю, где безмятежно наслаждались ласковой водой и полезным воздухом, а также безмерно упивались каждой минутой, проводимой вместе.
Длилась, однако, эта счастливая семейная жизнь лишь до поступления маленького Володи в первый класс. Той же осенью, когда приятный и освежающий ветерок резко сменился шальными ноябрьскими порывами, Марию лихо продуло во время обычной получасовой прогулки и накрепко приковало к постели на долгих три недели, две из которых она провела в лёгочном отделении местной лечебницы. Николай её такой и запомнил – лежащей на больничной койке, нестерпимо кашляющей и слабым голосом просящей лишь об одном: заботиться об их сыночке и хранить о ней память.
Глава 2
Сразу после похорон скорбящий вдовец взял на работе недельный отпуск и принялся заливать своё горе огненной водой, безвыходно пробыв в беспамятстве около трёх тяжёлых суток, до того момента, пока оголодавший и заплаканный мальчик не разбудил отца поздним вечером и умоляющим голоском по-взрослому не произнёс: «Папа, не пей, пожалуйста, мне тоже её не хватает…»
Прямо со следующего дня и до самой своей кончины Николай более на грудь не принимал. Даже все его знакомые, к которым он когда-либо в течение своей последующей жизни приходил на всяческие празднования, знали, что при сервировке стола обязательно нужно учесть один набор, рядом с которым непременно требуется поставить объёмный графин с натуральным виноградным соком – излюбленным напитком «необычного» гостя.
Шаблонные дни пролетали размеренно и монотонно, раскрашивая свою серость лишь успехами подрастающего и смышлёного ребёнка, в котором для Николая теперь только и остался единственный смысл его неожиданно поблекшей жизни. Учился мальчик прилежно, стал увлекаться бегом и физической культурой в целом, вечерами читал классическую литературу и порой задумчиво сидел в саду под своим любимым абрикосовым деревом, к этому времени уже порядочно искрученным временем, словно пожилой, но всё ещё стойкий атлет.
Окончив с отличием основную школу и став уже молодым парнишкой, Володя уехал в столицу поступать на сотрудника внутренних дел на базе девяти классов. Отучившись там примерно и получив желаемые знания, навыки и необходимую грамоту, через три года он вернулся в родной город к отцу и вскоре без труда занял место выходившего на заслуженную пенсию участкового. Принялся за работу усердно, но без оголтелого фанатизма: к людям относился по совести и по закону, ежели кто навредил другому незначительно, то всегда советовал сторонам конфликта разрешить их тяжбу мирным соглашением и не доводить дело до суда.
Через пару лет познакомился Володя со скромной и порядочной девушкой Лизой, с которой свела его судьба волею «баснословного» случая: в одну из майских ночей какие-то негодники-вандалы побили камнями почти все стёкла в местной библиотеке, а Елизавета поутру сие безобразие обнаружила, так как работала там библиотекарем, и сразу же вызвала участкового. История с порчей имущества завершилась уже через несколько дней, виновные малолетние сорванцы отыскались сами собою, так как вовсю хвастали своим «подвигом» среди ребятни в одной из городских школ. Слухи эти быстро долетели до директора учебного заведения, и она тут же оповестила об этом Володю. Дело было закрыто, с хулиганистыми ребятишками провели разъяснительную работу, их родителям выписали общий штраф на возмещение убытка, и можно было бы обо всём забыть, однако молодому участковому очень уж приглянулась светловолосая Лизонька, и стал он еженедельно захаживать к ней в библиотеку под предлогом необходимости ему новой книги. А вскоре девушка и сама назначила свидание скромному посетителю. Так и сошлись, и через несколько месяцев Володя переехал к своей будущей жене и стал жить вместе с ней.
Николаю Григорьевичу к этому времени исполнилось сорок семь. Уже не юноша, но подтянут телом, без вредных привычек, работящий, чем не завидный мужчина для какой-нибудь незамужней женщины? Последний наказ от своей Марии он всё так же помнил: «Заботиться об их сыночке и хранить о ней память…» – да душа уж изрядно тяготилась одиночеством, а ещё и Володя упорхнул строить свою личную жизнь. Вот и стал Николай Григорьевич внимательнее присматриваться к кареглазой брюнетке Надежде – миловидной бездетной вдове, у которой нередко покупал на рынке свежую рыбу, а она всегда приветливо интересовалась его делами и заводила ненавязчивый разговор на житейские темы.
Глава 3
Когда Николай Григорьевич всё же решился на более близкие и доверительные отношения с этой женщиной, овладела им юношеская застенчивость: не мог он придумать, как пригласить Надежду на свидание.
«Да какое там свидание? – беспокойно размышлял он. – Что это мы, за ручки возьмёмся, как школьники, и станем по паркам прогуливаться? Тьфу ты, неловко-то как…» – стеснительно маялся мужчина некоторое время, а в один прохладный осенний день всё же придумал способ подступиться к объекту своей симпатии.
Придя в очередной раз на рынок и приобретая у Надежды свежую рыбу, обманчиво посетовал он на то, что, мол, и рецептов-то особо никаких кулинарных не знает, а всё жарит да жарит эту «проклятую» рыбу… Женщину за язык тянуть не пришлось: как и предполагал проницательный и расчётливый покупатель, она сделала удивлённый вид и принялась ему рассказывать о возможных вариантах приготовления рыбных блюд, однако, дабы довершить задуманное, Николай Григорьевич обворожительно улыбнулся и многозначительно произнёс: «Может быть, мы вместе приготовим?»
С той самой поры и стали они на лавочках в парках прилюдно сидеть, и по променаду неспешно прохаживаться, и даже за ручки держаться при этом, словно юность свою вспомнили. Воодушевлённо тогда встрепенулась душа Николая Григорьевича уже давно позабытыми чувствами, завела сызнова одурманивающую разум, прекрасную песню. Впрочем, всепоглощающей страсти уже не чувствовалось, однако были цветы, походы в кинотеатр, субботние вечерние посиделки в кафе, уже наполненные неким жизненным опытом глубокомысленные разговоры и редкие, но приятные вылазки по красочным местам нетронутой и восхитительной природы.
Жили Николай Григорьевич и Надежда Александровна первый год порознь, лишь изредка оставаясь друг у друга на ночь, а спустя год, когда всё-таки расписались, новоявленная жена переехала к новоиспечённому мужу, а свой скромный домишко, располагавшийся на отшибе, стала сдавать в аренду и получать за это какую-никакую выручку, которую, впрочем, тратила лишь на свои личные нужды. К слову сказать, Николай Григорьевич никогда за это свою супругу не попрекал, так как сам имел неплохой заработок и с благодарностью принимал время от времени предлагаемую сыном материальную помощь.
Прожила счастливая семья таким размеренным и умиротворяющим образом около восьми лет, и в конечном итоге, как это и бывает в большинстве подобных случаев, скатилось всё в обыкновенную серую рутину, хотя и с искренним взаимоуважением, но уже без ярких чувств и эмоций: дом-работа, работа-дом, – поди, вспомни теперь, о чём мечталось в юности, а к носу уж и очередной юбилей подкатывает…
Глава 4
Как уже упоминалось в самом начале сего рассказа, своё пятидесятилетие Николай Григорьевич отпраздновал в узком кругу самых близких ему людей. Сын Володя, который явился на праздник без своей жены, подарил отцу подарочный сертификат на кругленькую сумму в рыболовный магазин, а супруга порадовала почтенного юбиляра тёплыми цветастыми вещами: свитером и шарфом, что собственноручно связала из самой качественной шерсти, какую ей только удалось отыскать у местных торговцев. Посидела дружная компания за горячим, выпила чаю, отведала фруктового торта, и на следующий день жизнь снова возвратилась в своё обыденное и рутинное русло, однако решительно и кардинально поменялась в том же году, в один из дней поздней осени, когда Николай Григорьевич вернулся с очередной смены на хлебозаводе, поел сытного борща, поблагодарил супругу за угощение и… поднявшись из-за стола, явно почувствовал в ногах своих мгновенную слабость и невольно опустился на пол, словно его подкосила некая невидимая сила. После того как Надежда Александровна отволокла его к кровати и помогла улечься, она вызвала доктора, который, прибыв на место вызова и осмотрев занемогшего, с искренней горечью в голосе сообщил дурные вести о том, что отныне онемение ног у Николая Григорьевича может происходить кратковременно или возымеет длительный эффект. Добавил он также, что для более полной картины необходимо провести стационарное обследование, но тут же пояснил, что с сего момента ослабший никаким образом не сможет работать и за ним в будущем потребуются постоянный уход и всеобъемлющая помощь.
В самом скором времени Николай Григорьевич уволился с работы, предварительно взяв больничный, прошёл необходимые медицинские исследования и получил полагающуюся ему при его болезни группу инвалидности, дабы до пенсии по возрасту получать хоть какие-то деньги. Надежда Александровна тоже ушла с рынка и стала ухаживать за поражённым коварной болезнью супругом, хотя тот и не был прикован к кровати, но уверенно передвигаться без посторонней помощи уже не мог. Деньги от сдачи в аренду своего дома Надежда Александровна теперь уж тратила не на себя единолично, а на семью, стал чаще помогать и Володя. Вместе в горе и в радости – жизнь продолжалась, и можно было бы жить, однако всё чаще Николай Григорьевич стал накручивать себя мыслями о своей скорой кончине и чуть ли не ежечасно вспоминать наказ своей первой супруги о необходимости заботы об их сыночке – Володеньке.
В один из хмурых февральских дней следующего года, когда Надежда Александровна вынужденно уехала на целые сутки к своей троюродной сестре и мужчина остался один, вызвал он к себе невзрачного пожилого нотариуса и продиктовал ему своё обдуманное завещание, которое считал нужным составить незамедлительно и, как ему казалось, подлинно справедливо, а в тот день, когда вернулась супруга, оповестил её об информации, которую уместил на нотариально заверенном документе, состоявшем всего из одного листа бумаги, и пояснительно добавил:
– Ты обиды на меня не держи, Наденька, у тебя свой домишко имеется, вот я и завещаю всё своё имущество Володе. Мало ли что может случиться, кто знает, как его семейная жизнь обернётся… перессорятся не на шутку, и выставит его Елизавета… куда тогда денется, где обитать будет?
– Ты что это, Коленька, – немного помолчав, тихо произнесла женщина, сидя на краюшке кровати, на которой лежал Николай Александрович, – действительно думал, что я с тобой из-за дома твоего живу?
– Нет, но… – хотел было объясниться мужчина, – просто я…
– Старый ты болван, Николай Григорьевич! – не позволив ему продолжить, вставила Надежда Александровна и стала говорить громче и напористее. – Если бы ты хоть немного поинтересовался, то узнал бы у сведущих в этом деле людей, что после твоей кончины у меня никаких прав на этот дом и не было бы, так как достался он тебе ещё до нашего супружества! Всё и так отойдёт твоему сыну, но если уж на то пошло… – в этот миг женщина на несколько секунд задумалась, вытерла предательски выступившие слёзы и продолжила, – восемь лет… целых восемь долгих лет мы с тобой прожили, и я даже на одну самую тёмную комнатушку в этом доме не претендую…
– Надежда, послушай… – решительно вставил Николай Григорьевич, но ему снова не позволили закончить.
– Но мне и не надо от тебя ничего, Коленька… совсем ничего не нужно и даже ты сам! – вспылила Надежда Александровна и поднялась на ноги.
– Надя! – хрипло выпалил мужчина, но его супруга уже направилась к выходу из комнаты. – Надежда, постой! – ещё громче обратился он к ней, но обиженная женщина уже вышла в широкую прихожую, оставив его в одиночестве и горькой растерянности.
Глава 5
На следующий же день Надежда Александровна собрала свои самые значимые вещи, вызвала машину такси и, с демонстративным пренебрежением посмотрев на своего супруга и сообщив ему о скором официальном окончании их брака, переехала обратно в свой дом, где три недели ютилась в одной комнатушке, пока временные жильцы вынужденно и впопыхах подыскивали себе новое жильё.
Заходил к ней в это время и Володя, по-доброму беседовал, пил чай с печеньем, приносил извинения от отца, просил вернуться, искренне шутил, что Николай Григорьевич прокоптит небо ещё сто лет и переживёт всех вокруг, и уверял также, что не выгонит он её, даже если и решит когда-либо возвратиться в отеческий дом, который определённо продавать не собирается.
– Тётя Надя, вы же его знаете, бывает, выдумает себе что-нибудь… – ласково говорил он, стоя в прихожей и сердечно прощаясь, – вам же хорошо вместе было, простите его и возвращайтесь, совсем захиреет без вас…
– Будет видно, Володенька, будет видно, – расплывчато ответила женщина и обняла на прощание весёлого участкового.
– Обещаете подумать? – шепнул он ей на ухо.
– Обещаю, Володенька, обещаю, – мягко ответила она и затворила за своим гостем дверь.
***
В один из скорых дней марта, когда на улице стояла светлая и приятная оттепель и радостные птицы весело чирикали на ветках, в отделении полиции, где работал участковым сын Николая Григорьевича, раздался дребезжащий телефонный звонок. Возбуждённая женщина на другом конце провода необходимо представилась Марфой Валерьевной и судорожно поведала о том, что нынче поутру обнаружила остывший труп своей соседки, после чего сообщила адрес, который соответствовал месту проживания Надежды Александровны…
Николай Григорьевич пережил эту страшную весть тягостно, но стойко, как пережил и смерть своей первой супруги, и прожил в своём великолепном и безмолвном доме, где за ним время от времени ухаживала приходящая неучтивая сиделка, которую всё это время был вынужден оплачивать Володя, ещё целых пятнадцать лет, становясь день ото дня всё изнурённее, молчаливее и несчастнее.