Андрей Кончаловский. Он снимает кино, где демонстрирует то, что исповедует. Если он и счастливчик, как полагают многие, то из тех, кто заплатил за это такую цену, такую цену… Сегодня ему 85. Первое интервью с ним я опубликовал в своём НОВОМ ВЗГЛЯДЕ ещё 30 лет назад, по моей просьбе записал беседу наш начинающий обозреватель Отар Кушанашвили (это было едва ли не первое редакционное задание амбициозного грузина). Про только что вышедшую картину,,,
Фильм “Ближний круг” рассказывает историю одного человека — Ивана Саньшина, который был киномехаником Сталина. Он работал на Сталина с 1939 года и до смерти вождя. Основные действующие лица — сам Иван, его жена Анастасия и соседка, еврейская девушка Катя. Родителей Кати репрессировали, и она оказалась привязанной к Анастасии. В судьбе Ивана Саньшина происходит настоящая трагедия — его жена становится любовницей Берии и далее её судьба несколько туманна. Примерно через год она возвращается к Ивану беременной и кончает жизнь самоубийством. Иван же, несмотря на это, остаётся преданным режиму и Сталину лично. Его сосед Бартнев с горечью замечает, что именно благодаря таким наивным и добрым людям держится тоталитарный режим, основанный на культе личности.
– Андрей Сергеевич, вы полагаете, что, сняв “Ближний круг”, вы новое слово сказали?
– А вы назовите мне картины на эту тему, которые были бы не о том, какой Сталин был плохой, какой он был лиходей и бяка. Которые хотя бы пытались объяснить, разобраться первым делом в том, отчего он так долго был обожаем. Я – попытался, потому что для меня это мучительнейший и интереснейший вопрос.
– И какой вы нашли ответ?
– А вы посмотрите… Во всяком случае у меня есть уверенность, что зрителю картина придется по душе, тронет его, потому что я пытался свои мысли преподнести облеченными в самую популярную форму – форму эмоций. Я не скрываю своего горячего стремления быть понятым как можно большим количеством зрителей.
– Я слышал, премьера фильма в самих Штатах прошла “не так чтобы очень”.
– Как водится в подобных случаях, реклама “подкузьмила”. Прокат ведь это такая вещь… Но отзывы прессы были очень благожелательные… И в России уповать на сколько-нибудь серьезный успех без рекламы и очень точного просчета всего было бы наивно, дополнительно учитывая беспрестанные какие-то пертурбации. Хотя, повторяю, если работа физически дойдет до людей, ее, я уверен, примут.
– Растолкуйте мне, отчего с такой ехидцей, в лучшем случае, сдержанно относится отечественная критика к вашим работам, особенно тем, что делались в Голливуде?
– А тут все совершенно очевидно: критика на самом-то деле имеет касательство не к фильму, но к человеку, фильм снявшему, тут важны его облик, его гены, его мировоззрение, родители, известный пункт. Вы понимаете? Я, грешным делом, и сам если смотрю картину человека, который мне неприятен или ненавистен, я на подсознательном уровне выискиваю недочеты, изъяны, огрехи… Поэтому я отношусь ко всему этому спокойно. У меня от критики мозоли натерлись! Но я вам скажу: успех и неуспех равно иллюзорны, и фиаско или афронт для меня не будут более болезненными, чем удаление зуба без наркоза.
– Андрей Сергеевич, а вы не догадыватесь, почему я об этом спросил?
– Не догадаешься тут, когда об этом спрашивает едва ли не каждый и чуть не каждый день.
…Наверное, это так: многое в отношении ко мне определяется отношением к отцу, к моим корням… Хотя даром что Никита как раз и есть папин сын, я же – мамин, на брате это мало сказалось… Но жизнь распорядилась так и не иначе, и глупо на нее таить обиду. Тем более в мои годы.
– Когда вы принимали решение остаться во Франции, были уверены, что все “сойдет с рук” опять же ввиду особого положения отца? И как он воспринял этот шаг?
– Нет, как раз я-то осознавал, что все могло быть гораздо хуже. А обошлось потому, я полагаю, что все-таки такую семью – с такими культурными корнями (Суриков, Кончаловский) трогать не отважились. А отец… Для отца это было, как конец света, и он никогда не скрывал, что относится к этому поступку как к предательству… Так что я тогда не тешил себя надеждой, что отец, ну что ли, “самортизирует удар”.
– Насколько верно расхожее суждение, что вы и Никита Сергеевич – “ходячие полярности” в том смысле, что вы – западник, а брат ваш, стало быть, славянофил?
– Мы, это правда, на разных полюсах, мы очень разные люди. Он артист во всем, он поэт, у него эмоции выше рацио. Он просто обожжен своей любовью к прошлой России… Он страстен, поэтому думаю, что он более русский. И думаю же, что он искренен в этом, он не играет, когда на абсолютном серьезе рассматривает свою роль в судьбе Отечества.
Я – другой. Я не просто чуждаюсь – я боюсь российских обожателей, потому что могу догадаться, чем это кончится… Я вообще полагаю, что не сделал бы картину “Ближний круг” такой, какая есть, когда бы не пожил вдалеке и не попытался исследовать русский характер, о котором все в один голос твердят, что он либо с Богом, либо с дьяволом, – не пожив там, не осознав, что такое суть русский… Все выворачивается наизнанку, но философия, по которой живет Россия, неизменна.
А, кстати, вы знаете, что я спорадически ощущаю себя “совком”?.. Об этом долго можно говорить, здесь много нюансов, понятных тому, кто испытывает нечто подобное там… Когда ты, например, не слушаешь собеседника, перебиваешь его, талдыча свое, – это ведь чисто российская черта. Я это с огромным опозданием осознал там… Объяснение этому не никудышное воспитание, хотя и здесь не без греха, но в тех же эмоциях, которые превыше всего. И в определенном менталитете.
Там – стремление к диалогу, воля к тому, чтобы он получился; здесь – единственно монолог, прочее – вполуха. И так – во всем.