Музыка отца Леванди
Никогда прежде положение мое не было столь странным. Однажды вечером,неожиданно для самого себя, я оказался приклеенным за правое крыло к потолку в доме Левандии в одной из никогда не виденных мною прежде комнат. Не сошел ли ты с ума, мальчик? – скажете вы, нахмурив брови. – Какой ещё потолок ? С чего ты взял ,что ты в доме Леванди? Почему вечером?
Вечером,потому что свет был вечерний, теплый, слегка желтоватый, тот самый, который придает всему окружающему ровный тон, тот, который любой закоулок своим благородным цветом способен превратить в нечто похожее на картину.
Дом же Леванди я узнал по специфичному , ни на что не похожему гудению крана.
Сам я, по всей вероятности, был чем-то вроде мухи, застрявшей на клейкой ленте. У меня были лапки, которыми я мог беспомощно двигать и относительно свободное левое крыло. Я не испугался. Потому что не поверил. Я подумал, что смотрю очень интересный сон. Мне, знаете ли , редко снятся хорошие сны.
Обычно мухи прилипают к ленте лапками, подумал я. Но бывают и странные исключения. Иногда мне доводилось находить таких мух, которые прилепились к мухоловке крылышками, - утешил я себя.
В вечерней теплой комнате напротив окна с белыми занавесками на широком деревянном стуле с округлой спинкой сидела девочка лет пятнадцати. Вздёрнутый носик, мягкие тёптые веснушки по всему лицу и слегка рыжеватые светлые волосы делали ее похожей на весну. По весеннему широко раскрытое окно заливало ее теплым светом . Девушка была в белом платье. А платье , кажется, было из той же ткани,что и шторы, перехваченные по бокам шоколадной лентой. И ленты на косах были те же, что и на шторах.
Девушка сидела на стуле совсем по -домашнему. В руках ее была тетрадь, краешек обложки которой она нетерпеливо теребила. В метрах так двух от девушки стоял большой старый деревянный стол, на котором были разложены акварельные краски , баночки для промытия кистей, палитры. Подсыхала на нем и картина. Ирисы. Темные в вечерней траве насыщенные цветки. Они были написаны решительно хорошо. И решительно не этой девочкой, которая в своем чистенько белом платице вряд ли осмелилась бы подойти к этому столу. И стол и девочка ждали. Ждали краски. Множество оттенков синего в кюветах, на палитре. Все ждали. Всё ждало. И я тоже ждал Анну. И наконец она появилась.
- Так ты поешь песни Варана? – нетерпеливо спросила Весна.
- Да, ответила Анна . Песни Варана. Того,каким я его помню. Каким я хочу его помнить, - произнесла Анна, поставив чистую воду на стол и присаживаясь к ирисам.
- Что с ним потом стало? Почему он ушел?
-Я не знаю,почему он ушел.
Голос Анны был другим сегодня. Он казался более низким и глубоким, чем обычно. В нем была непривычная мне глубина. Такие голоса часто встречаются у жителей Алтая,- подумалось мне. Или у бурятов. Это голос колыбельной песни с ее страшными для детского сердца прискасками после которых не будет ничего кроме пугающей тишины черной ночи.
Теперь они сидели каждая погрузившись в свое дело. Анна поправляла листики головок ирисок, девочка что-то читала в тетрадке.
Анна была в своем занятии спокойна и бережна,точно оно было для нее медитацией. Девочка теребила косички ,покусывала пальчики и иногда глядела в окно. Очевидно оно интересовало ее больше, чем тетрадка. Свет менялся. Холодел пейзаж, холодел воздух за окном. Пахло сиренью . Уже почти ничего не было видно. Анна писала, точно не замечая никаких изменений. Девочка давно перестала пытаться разобрать, что написано а тетради. Она глядела в окно, глядела на Анну, точно та была частью ночи и этого интерьера, этого пейзажа там, где-то рядом, за рамой. Было совсем тихо.
- Расскажи мне про своего брата, - строго и решительно попросила девочка
-Хорошо, раздался из сумерек голос Анны, которая наконец перестала писать
- Когда мы были маленькими он был очень нежный и очень талантливый мальчик. Папа, всю свою жизнь увлеченный различными теориями о гармонии, со всеми ее оттенками вроде concirdia discors, дисциплина concors , пропитанный сознанием того, что гармония суть большое проявление Господа, как любовь, способная объединять противоположности, очень страдал от того, что ему не доступно одно из ее прекраснейших проялений-музыка. Не скажу, что он и впрямь был к ней неспособен. Он скорее был занят другими вещами. История великой империи Рима долго терзала его дух сочетанием своей огромной силы со своим безбожием. Он не мог успеть все. И решил дать своим детям то, что тайно оставалось его большой мечтой . Он решил дать нам, как он выражался, музыкальное образование.
Не могу сказать, чтобы мы оправдали его надежд. В его голове музыка была чем-то теоретически, абстрактным, чем-то вроде большого и прекрасного трактата о гармонии. Мы поняли ее иначе. Мы поняли ее как песню своих душ .
Отец нас не понял. Но отец нас любил и давал нам свободу.
Он и мама позволяли нам подолгу гулять по лесу и берегу реки почти до самой полуночи . Тёплыми вечерними вечерами мы вдыхали ароматы запечённых на солнце трав и подолгу слушали журчание воды в реке. Так Варон начал писать стихи. А я стала их петь.
- Ты вспоминаешь о Вароне, когда пишешь свои цветы? Ты никогда не пишешь ничего кроме цветов.
- Да. Вспоминаю.
На несколько минут установилось тишина. Где- то вдалеке загорелся фонарь.
- Знаешь,а уже тогда можно было догадаться, что так все и выйдет. Мама слишком его любила. Как-то совсем слепо. Хвалила его за каждый его успех. А сколько было этих успехов… Сначала ансамбль в школе. Он-автор песен. Затем клавишник. Затем руководитель этого маленького ансамбля. А затем это издание его книги стихов…
Анна вздохнула.
Восторг матери с лихвой перекрывал тайный, сознательно скрываемый от окружающих скептис отца. Отец считал наше занятие несерьёзным. Для матери серьезным было всё то,что вызывало отклик у окружающих. Они во всем были разными. Отец был непрактичен и всегда предпочел бы ,к примеру, обладать неким большим мастерством в чем-либо , даже если мастерство это никому не нужно. Мать предпочла бы уметь делать нечто малое,но что-то такое, что оценили бы люди. Люди были ей важны. Отец жил идеями.
Его путь был опасен гордыней. Её- тщеславием.
Странно,что он никогда этого не видел. Как и не смог даже попытаться найти с ней ту самую гармонию, которой так бредил в теории.
Анна ещё раз вздохнула.
- Варон точно окончательно их разделил. Как какое- то химическое вещество которое,проникнув в стакан, расслаивает разнородные элементы.
Когда Варон стал подрастать,превращаться в высокого красивого юношу с низким , глубоким и таким по особенному богатым голосом, на него стали обращать внимание девушки. Он не принадлежал сердцем ни одной из них, но нельзя было не заметить, как ему нравится их внимание. Он приносил домой листки бумаги, которые носили попытку сотворить его портрет. Все эти портреты делали девушки из художественной школы, что находилась с одном здании со школой музыкальной, в которой он брал уроки фортепиано.
Дипломы, награды, хвалебные речи матери,снова дипломы. Все это,казалось бы, должно было кончиться с началом учебы в консерватории. Вопреки моим опасливым ожиданиям, что он он, привыкнув в славе последних двух лет своей школьной жизни , вконец разделившись, не сможет взять себя в реки и снова, точно новичок, начать трудиться на уровне на более высоком, он со всем старанием взялся за дело. Отметки его были хорошими, хоть и не отличными , жизнь размеренной, спокойной. Так, во всяком случае,казалось по его письмам, ведь он теперь жил не с нами.
Когда же он приехал на каникулы, то казался очень серьезным, довольно таки даже холодным, что мне не очень понравилось. Но я списала его поведение на трудности адаптации к новой жизни. В то лето мы почти не общались. Я начала брать специальные уроки по вокалу и у меня не было много свободного времени.
Потом он уехал. А через месяца так три-четыре соседка Тина, которая иногда забегала к матери поболтать, рассказала нам,что видела Варона по телевизору, и не на концерте, а за столиком с дорогим алкоголем и женщиной не из простых на открытии некого дорогого ресторана. Мы были повергнуты в шок. Такого не ожидал никто из нас .
Так оно и было дальше – рестораны, женщины, дорогие вина.
Учеба заброшена. Деньги папы промотаны. Семья наша распалась из-за постоянных ссор отца с матерью. Мама ушла. А потом пропал и Варон. Просто исчез.
Ладно, Варвара. Я устала говорить. Все это вещи довольно печальные. Можно я зажгу свет?
- Да, конечно, - тихо отозвалась Варвара,точно очнувшись ото сна.
Свет загорелся, а вместе с ним в комнату вошло что-то будничное, и это что- то будто бы пыталось стереть историю Варона. Анна подошла к шкафу, достала из него полотенце, подала его Варваре.
- Возьми. Все твое сохранилось.
Девочки вышли из комнаты,погасив свет. Долгое время еще раздавались гудящие звуки крана, девочки мылись. Ложечки били стенки кружечек, девочки пили чай. Девочки шумели, девочки смеялись. И не было дома никого кроме них.
Весь текст на
