Очень трудно писать о судьбе царевича Алексея. Чисто по-человечески трудно. Жалко. Петра Великого жалко, которому пришлось пережить такое, и если бы моё повествование было сказкой, то сейчас я бы употребил выражение «пришла беда, откуда не ждали». Но беда пришла с той стороны, откуда её ждали.
Царевич Алексей взрослел, но продолжателя своих дел, своего наследника Петр видел в нем всё меньше и меньше. Под всякими предлогами Алексей увиливал от учебы и службы государству.
…Сам Петр своё положение самодержавного монарха рассматривал как обязанность постоянного служения России и к службе относился более чем серьезно. Свою военную карьеру он начинал барабанщиком в потешной роте, военно-морскую – денщиком у одного иностранного капитана (впоследствии на роль этого капитана претендовало сразу несколько человек). Петр даже на себя самого тратил только те деньги, которые получал в качестве жалованья российского офицера и корабельного мастера. Учредив в 1698 году первый, высший и единственный в России на тот момент орден св. Андрея Первозванного он даже и не подумал наградить себя ни первым, ни вторым. Кавалером ордена капитан-бомбардир Преображенского полка Петр Алексеев стал лишь в 1703 году одновременно с гвардии поручиком Меншиковым, после того, как они вместе с двух сторон на лодках возглавили и успешно провели абордажную ночную атаку двух шведских военных кораблей, неосторожно вставших на якоря в устье Невы. Примечательно, что позднее, будучи контр-адмиралом флота, Петр однажды обратился в Сенат с прошением о присвоении ему чина вице-адмирала. И Сенат царю в этом отказал, указав на недостаточность его заслуг. Вице-адмиралом Петр Алексеевич стал лишь после победоносного Гангутского морского сражения, в котором он командовал русской эскадрой…
Алексей – сын Петра, но сын, не разделяющий забот отца и его интересов. Продолжателя своего дела Петр в нем не видит, и оставлять престол ему не хочет. Алексей это знает и, вроде бы готов смириться, что трон унаследует его сродный брат. Вроде бы он готов отречься от престола, вроде бы поздравляет отца с рождением сына от Екатерины, вроде бы готов по желанию отца постричься в монахи, вроде бы готов по его требованию ехать в армию… Всё время – «вроде бы».
Возле себя Алексей сформировал кружок единомышленников и, постоянно оправдываясь перед отцом нездоровьем, бухал с ними по-черному. Все попытки Петра уговорами или битьем заставить сына всерьез учиться военному делу и науке государственного управления ни к чему не приводили. Взаимоотношения отца и сына всё больше обострялись, не были тайной для окружающих, и вокруг Алексея стала группироваться оппозиция. Мотивы у этих «оппозиционеров» были разные, но наиболее близким для Алексея человеком стал Александр Кикин.
Кикин Александр Васильевич; сын стольника. В 1693 году был бомбардиром в потешном полку, в азовском походе сопровождал Петра I в звании денщика, затем в 1697 году отправился в Голландию вместе с Великим посольством и учился там кораблестроению на ост-индской верфи. По возвращении из-за границы Кикин работал на верфях под ближайшим наблюдением Петра. В 1705 году Кикин имел чин гвардии сержанта, но, несмотря на небольшой чин он, согласно письмам Петра, выполнял его весьма ответственные поручения. В 1707 году Кикину поручено было управление петербургским адмиралтейством. В 1712 году он был произведен в адмиралтейские советники. В этом же году был шафером на свадьбе Петра и Екатерины. Все это время Кикин был в очень близких отношениях к государю. Но в 1715 году раскрылось его участие в аферах, связанных с поставками хлеба для армии. Кикин был арестован за взяточничество и хищения и приговорен к смерти. Однако Петр помиловал его, заставив заплатить большой денежный выкуп и конфисковав дом Кикина в Петербурге, где разместилась затем Морская академия.
Прекрасно понимая, что первое помилование Петра будет и последним, как это уже случалось ранее с другими, Александр Кикин стал активно сближаться с царевичем и, будучи человеком действия и имея весьма сильный характер, начал оказывать на того очень большое влияние. Одновременно он шпионил за Петром, подкупив камер-пажа Баклановского и уплатив последнему 20 тыс. рублей.
Устно и письменно Петр неоднократно пытался образумить сына, пока прямо не пригрозил ему лишением права наследовать престол. Алексей отговаривался тем, что становиться царем сам не желает и примет такой указ отца не только с покорностью, но и с радостью. Как и всегда в семейных делах, Петр проявлял несвойственную ему, в общем-то, нерешительность. Окончательное решение он предоставил принять самому Алексею и либо прекратить валять дурака, либо самому отказаться от прав на престол и постричься в монахи. Алексей тянул время, а Кикин быстренько сгонял в Австрию и вместе с резидентом (посолом) в Вене Авраамом Веселовским договорился о предоставлении там царевичу убежища. Осенью 1716 года тот, будучи вызванным отцом из Москвы в действующую армию, сбежал. Австрийскому вице-канцлеру Шёнборну Алексей объяснил причину побега вовсе не тем, что не желает унаследовать после отца российский престол, а, наоборот, опасением, что жестокий Петр из самодурства лишит его законного права на царство: «…Меня хотят погубить, меня и бедных моих детей хотят лишить престола».
Вот – оно. Алексей и не думал отрекаться, он и не думал отказываться от борьбы за престол для себя и своих детей. Он лишь в безопасном месте хочет дождаться удобного для этого момента.
Нам нынче трудно понять всю опасность сложившейся при этом ситуации. А тогда совсем ещё исторически недавно по России пожаром прокатилось Смутное Время, когда интервенты пришли в Москву под знаменем царевича Дмитрия Иоанновича. И царевича Алексея Петровича легко можно было сделать картой в политической игре, знаменем внутренней смуты и иностранной интервенции. Его собственное желание при этом большого бы значения не имело, и с этого момента Алексей становится опасным не только Петру, но и всей России. Даже если он в момент побега за границу ещё ни о чём подобном не помышлял, это был именно тот случай, когда хвост легко мог начать крутить собакой. Желающие устроить в державе гражданскую войну вполне смогли бы обойтись одним только его именем. Был бы к этому имени приложен реальный царевич, стало бы уже не так и важно.
На поиски сбежавшего наследника (и, между прочим, дезертировавшего из армии в военное время офицера) были отправлены гвардии капитан Александр Румянцев и тайный советник Петр Толстой. Несмотря на то, что австрийцы под вымышленными именами прятали Алексея сначала в Тироле, а затем в Неаполе, посланцам Петра удалось найти беглеца. К тому часу и Алексей уже в письмах к своим сторонникам намекал на возможную военную помощь со стороны австрийцев, и первый министр и фаворит Карла XII барон Георг фон Герц уже носился с планом переправить Алексея в Швецию. Но сила и авторитет России тогда достигли такого уровня, что австрийский император все же не посмел запретить Толстому вступить с Алексеем в переговоры, и царевич опять занял позицию «и хочется, и колется, и маменька не велит». В конце 1717 года Толстой уговорил Алексея вернуться в Москву.
В начале 1718 года в Кремле в торжественной обстановке Петр объявил манифест, в котором лишал Алексея права на престолонаследование, но прощал ему побег за границу при условии, что тот искренне и в полном объеме сообщит обо всех обстоятельствах этого побега и всех лицах, причастных к нему. Началось следствие, которым руководил все тот же Толстой.
Не задумываясь ни на секунду, царевич стал сдавать на допросах всех, а своего друга Кикина – в первую очередь. Баклановский через курьера успел предупредить Кикина о приказе на его арест, но по пути из Москвы в Петербург этот курьер отстал от курьера Толстого на считанные минуты, и когда Кикин хотел бежать, его дом уже был окружен драгунами Меншикова. Были арестованы и некоторые из других единомышленников царевича, которых тот сам назвал в ходе следствия. И здесь выяснилось, что Алексей вовсе не был – по слабости характера – послушной игрушкой в их руках (как это сначала представлялось Петру). Оказалось, что процесс сговора был встречный.
Так, стало известно, что своему духовнику протопопу Якову Игнатьеву Алексей признался на исповеди, что думает о смерти отца, как о желаемом исходе. И услышал в ответ «Бог тебя простит; мы и все желаем ему смерти для того, что в народе тягости много!» Но это же - не исповедь. Это - два потенциальных заговорщика прощупывают настроения друг у друга. Обсуждая перспективу пострижения в своём кругу, Алексей слышит от своего приятеля Александра Кикина, что «клобук не прибит к голове, можно его и снять». Знали окружающие, что можно такое сказать царевичу, он и сам эти слова хотел от них услышать.
В начале лета следствие было закончено, и Алексей взят под стражу. Вновь, как и в 1689 году с сестрой Софьей, Петр Алексеевич не стал сам решать судьбу своего сына и учредил для этого специальный суд из ста двадцати шести человек, куда вошли как сенаторы и генералы, так и простые офицеры Петербургского гарнизона. Ознакомившись с материалами розыска и проведя собственное дополнительное расследование, судьи вынесли царевичу смертный приговор.
Тогда законы, - и не только в России, - государственной изменой признавали уже сам факт обсуждения кого-либо с кем-либо вопросов желательности смерти монарха и последующей возможности престолонаследия в обход его воли. Ну, и побег за границу, где этого можно дождаться, спрятавшись за иностранные штыки… Этого тоже ни один закон ни в одной стране добродетелью не считал. Совсем напротив.
И специальный суд осудил царевича без какого-либо принуждения со стороны Петра. В своих письмах духовенству и судьям отец отказался решать судьбу сына, сравнивая себя с врачом, который, сколь искусен бы не был, не может лечить себя сам. Судьям он написал:
«Прошу вас, дабы истиною сие дело вершили, чему достойно, не флатируя (или не похлебуя) мне и не опасаяся того, что ежели сие дело легкаго наказания достойно и когда вы так учините осуждением, чтоб мне противно было, в чем вам клянуся самим Богом и судом Его, что в том отнюдь не опасайтеся, також и не разсуждайте того, что тот суд ваш надлежит вам учинить на моего, яко государя вашего, сына; но не смотря на лицо, сделайте правду и не погубите душ своих и моей, чтоб совести наши остались чисты в день страшнаго испытания и отечество наше безбедно».
Это – не пустые слова царя-антихриста-лицемера, уже принявшего решение и собравшего суд лишь для придания ему законного вида. Это – крик души отца. Но отца не только своему сыну Алексею, но и всей своей державе.
Петр не лукавил. Отказавшимся принимать участие в суде и подписании приговора фельдмаршалу графу Б. П. Шереметеву, его брату В. П. Шереметеву и генералу князю М. М. Голицыну, их отказ никогда позднее неприятностями не аукнулся.
И не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы между строк этого письма прочитать мольбу Петра судьям о снисхождении к его сыну. Был он живым человеком, а не литературным персонажем, и не мог сказать Алексею: «Я тебя породил, я тебя и убью». И судить его отказался, зная, что обязан приговорить за измену к казни. И знал, что судьи обязаны присудить человека, чуть не опрокинувшего Россию в пучину гражданской войны, к смерти. Но всё равно надеялся на чудо.
26 июня 1718 года царевича Алексея не стало. По официальной версии, объявленной народу, он, узнав о приговоре, умер в камере Петропавловской крепости от инсульта. По неофициальной – был задушен капитаном Румянцевым по приказу Петра, не желавшего публичной казни. Правды сейчас не знает никто. После его смерти Петр Алексеевич приказал собрать и опубликовать все документы по этому делу, включая собственную переписку с сыном, материалы Тайной канцелярии и протоколы суда.