Александр Герасимов. Выстрел в народ. (Покушение на В.И. Ленина 30 августа 1918 года). 1961
Из воспоминаний об эсере Дмитрии Донском (1881—1936), разговор с ним происходил в Бутырской тюрьме в феврале 1922 года:
«С Дмитрием Дмитриевичем у нас сразу как-то сложились добрые отношения. Мы нередко беседовали с ним на разные темы, перебрасывались шутками. Он был весёлым и остроумным собеседником, притом очень деликатным и всегда умевшим рассказать массу интереснейших фактов из области естественных наук, особенно своей любимой медицины.
Я подошла к нему и попросила разрешения ненадолго присесть рядом.
— Дмитрий Дмитриевич, — сказала я, с трудом скрывая волнение, — позвольте говорить с вами вполне откровенно. Я хочу получить ответ на тревожащий меня вопрос. Вы вправе мне не ответить, но если ответите, отвечайте правду...
— Спрашивайте, — коротко сказал Донской.
— Скажите мне, как могло случиться, что эсерка Фанни Каплан по заданию ЦК пошла убивать Ленина? — выпалила я одним духом.
Донской молча смотрел на меня, потом положил руку мне на плечо и сказал:
— Вы так уверены, что Каплан была эсеркой?
— Но ведь об этом писали и пишут все газеты, и наши, и зарубежные... И говорят на каждом перекрёстке!
— Так вот, милочка, прежде всего установим: никогда Фанни Каплан не была членом нашей партии. Кем она была, с уверенностью сказать не могу — не то анархисткой, не то беспартийной... Но ни на каторге, ни позднее её среди нас не было, и вообще почти никто, кроме каторжан-акатуйцев, её не знал. Это первое обстоятельство. Теперь второе. Она действительно приходила к нам, и именно ко мне лично, с предложением послать её убить Ленина. Посмотрел я на неё тогда — женщина довольно красивая, но, несомненно, ненормальная, да ещё с разными дефектами: глухая, полуслепая, экзальтированная вся какая-то. Словно юродивая! Меньше всего мне приходило в голову отнестись к её словам серьёзно. Я ведь, в конце концов, не психиатр, а терапевт. Уверен был — блажь на бабёнку напала!..
Он помолчал немного.
— Помню, похлопал я её по плечу и сказал ей: «Пойди-ка, проспись, милая! Он — не Марат, а ты — не Шарлотта Корде. А главное, наш ЦК никогда на это не пойдёт. Ты попала не по адресу. Даю добрый совет — выкинь это всё из головы и никому больше о том не рассказывай!» Ну, потом, как вам известно, она, к великому несчастью, всё же привела свой безумный план в исполнение и тем немало нам навредила!..»
(Из воспоминаний эсерки Б.А. Бабиной, публикация В. Захарова / Минувшее. 1990. Феникс. Вып. 2. С.24-25).
Есть, правда, большое и обоснованное сомнение, что в такой критический момент, накануне большого судебного процесса над эсерами, Д. Донской говорил Бабиной правду по одному из ключевых вопросов обвинения. Но, как говорится, «не верим — примем за сказку».
Меньшевик Александр Иоффе примерно тогда же, 11 мая 1922 года, опубликовал в эмигрантской газете «Голос России» письмо об обстоятельствах покушения Каплан. Иоффе свидетельствовал, что в августе 1918 года Фанни Каплан почти каждый день приходила в Кремль, где содержалась под арестом весьма пёстрая компания: бывшие царские министры, сам Иоффе, левая эсерка Мария Спиридонова. И почти каждый день во время прогулки к ней приходила побеседовать её подруга по каторге Фанни Каплан. Конвоиры не мешали этим встречам. А к арестованному Иоффе подходил поболтать по старому знакомству... сам председатель Совнаркома Владимир Ильич Ленин. Во время оживлённых бесед со Спиридоновой «Каплан высказывалась за террор против большевистских вождей. Одна из таких особенно горячих бесед произошла накануне ранения Ленина...» — 29 августа. Именно в тот день Иоффе с Лениным около двух часов проговорили на прогулке в сопровождении двух конвойных-латышей. «Незадолго до ухода Ленина я заметил, как Ройд-Каплан незаметно, как всегда, прошла через площадь к арке и из-за колонн внимательно смотрела за картиной «прогулки председателя Совнаркома со своим пленником при конвоирах»... После ухода Ленина я на галерее встретился с Ройд-Каплан, которая с бешено горящими глазами стала выражать мне своё возмущение по поводу того, что я так «миролюбиво долго беседовал» с Лениным, «Вашим палачом», и принял его руку, «обагрённую Вашей и моей кровью»... «У меня руки чесались тут же его застрелить, но я пожалела Вас и вот этих несчастных рабов», — говорила она, указывая на мирно любовавшихся видом на Москву-реку латышей-конвоиров. Выразив ещё раз своё недоумение по поводу того, что и правый с.-р., и Спиридонова не одобряют теперь такого террора, Ройд-Каплан сказала: «Нет, Мария Александровна сама признаётся, что в дни её июльского восстания убийство Ленина было бы целесообразным, а я нахожу, что лучше поздно, чем никогда...»
Мария Спиридонова. «Мария Александровна сама признаётся, что в дни её июльского восстания убийство Ленина было бы целесообразным»
Каплан продолжала: «Увы, я теперь вне партии, как анархистов, так и с.-р., но когда партия с.-р. не знала деления на правых и левых эсеров, а были только революционеры — они не задумывались снимать головы вот этим живым истуканам, — говорила она, ткнув ногой валявшуюся огромную бронзовую голову развинченной фигуры Александра II (памятник тогда снимался)... — Они не задумывались убивать палачей и за это им теперь ставят памятники, — указала она на место постановки Каляеву. — А теперь палачи убьют и правых и левых эсеров, а партии говорят не сопротивляться злу насилием, и среди них не находится старых революционеров, которые тряхнули бы стариной...»
1918 год. Москва, демонтаж царских памятников
Фанни Каплан. Фотография после ареста в 1918 году
«На мой вопрос, не потому ли именно она и хочет быть Шарлоттой Корде, она ничего не ответила. В это время проводили мимо нас с прогулки министров Протопопова и др. Впереди шёл высокий тучный с сильно поднятым брюшком Хвостов. Указывая на него, Ройд-Каплан сказала: «Я эту пузу не столько ненавижу, как ту лысину, кровавую руку которой Вы только что пожимали...» Отвечая на мои замечания, она говорила: «Я не Шарлотта Корде, но жить без действия надоело. Надо встряхнуть старых революционеров от спячки».
Бывший министр внутренних дел Алексей Хвостов в вицмундире чиновника I-IV классов
Памятник И.П. Каляеву был установлен в ноябре 1918 года. В день, когда Каплан беседовала с Иоффе, на месте покушения на великого князя стоял только закладной камень о будущем монументе