27 лет тому назад мы переехали из Казахстана в Россию. Наша жизнь поменялась в корне. Раньше мы жили в просторной трёхкомнатной квартире с горячей водой и телефоном, а теперь поселились в тесном доме с печным отоплением и удобствами во дворе.
Нас поразило, насколько непритязательно жили многие россияне в нашем городке. Серые некрашеные или давно выцветшие деревянные дома без газоснабжения, на улице водопроводные колонки, к которым на тележках с флягами подъезжали за водой люди в «адидасовских» костюмах. Унылые покосившиеся заборы, неасфальтированные улицы...
Почему во многих домах не было не только газа, но и воды, почему население мирилось с подобными неудобствами, почему десятилетиями люди ходили и в дождь, и в гололёд по воду к уличным колодцам с вёдрами и флягами? Местные пожимали плечами и говорили, что дорого всё это провести в дом.
Мы вспоминали Казахстан, где газ был подведён даже к баням, не говоря уже о каменных беленьких чистеньких домах. Там тоже жили не миллионеры, но люди уже давно обустроились с комфортом, и не только в больших городах, но и в сёлах тоже. А здесь народ жил, как в прошлом веке. И нам, русским людям, было обидно за державу.
Ярким примером стоического отношения россиян к быту была наша соседка Ульяна Харитоновна. Впрочем, так её стали звать только мы, приезжие. Женщине было далеко за 60, а все соседи звали её Ульяшкой. Выглядела она очень колоритно. Моя пятилетняя дочь Евгения сразу назвала Ульяну Харитоновну Бабой- ягой.
Соседка действительно была похожа на сказочную старуху. На ногах круглогодично кирзовые стоптанные сапоги, две-три юбки надеты поверх какого-то старого линялого платья, кофта будто собаками изорвана, на голове тёплый платок в яркую крупную клетку. Из-под него выбивались густые, задорные, хотя и седые, пряди.
На самом деле Ульяна Харитоновна была красивой женщиной. Её глаза лучились необыкновенной синевой, кожа оставалась белой, несмотря на преклонные годы и постоянное пребывание на улице, нос был маленьким и аккуратным, а беззубость её не уродовала. Но одевалась - вот так.
С ранней весны до поздней осени Харитоновна жила на огороде или на лужайке со своими козами. Домик её был крошечным, построила она его сама из глины и камыша. Одно окошечко почти у земли, от времени заваливающийся набок коридорчик без фундамента. Как она там помещалась? Однажды моя мама из любопытства заглянула внутрь, потом изумлённо вынесла вердикт: в войну люди жили лучше.
Из мебели у соседки были железная кровать и сундук - ни телевизора, ни холодильника. Когда зимой шёл снег и из печной трубы валил дым, оконце сказочно светилось и казалось, что в домике живут гномы.
Соседке было всего 17, когда она с Украины от немцев пригнала сюда скот, да так и осталась жить здесь, в железнодорожном посёлке. И работала всю жизнь на железной дороге, была даже бригадиром. Замуж почему-то так и не вышла, мы её об этом не стали расспрашивать.
С работы она ушла со званием «Почётный железнодорожник» и приличной пенсией. Когда-то, очень давно, ей предлагали квартиру в первых построенных многоквартирных домах посёлка, но отказалась, жаль стало своего просторного огорода, примыкающего к камышам и замечательному лугу. Так и осталась жить в слепленном в войну домике. Еду готовила на костерке. Летом спала под огромной алычой да с козами на лужайке.
Иногда соседку было не узнать. Разодетая в синюю юбку- плиссе, зелёный жакет и красивый фиолетовый платок с кистями, она гордо вышагивала по улице. Шла Харитоновна к болевшему брату, несла подарки «внучку» - его сыну. Подарки были хорошими: то велосипед, то машинка. Так продолжалось до смерти брата, а потом мальчонку увезли родственники матери. Так что козы стали единственной роднёй Ульяны Харитоновны. Она заботливо пасла их на лужайке, поила водичкой, резала серпом камыш на зимнее пропитание. С ними она разговаривала часами и весело смеялась.
Когда начиналась ранняя весна, мы ещё только присматривались из окон к сырым грядкам, а соседка уже копала вилами свой огород, постанывая и кряхтя. С рассадой у неё тоже не было проблем. Мы бегали на базар, втридорога покупая помидорную рассаду, а у соседки под алычой стояло старое корыто, в котором густо теснились тонкие стебельки, выращенные, по её словам, из остатков солёных помидоров: вот просто размяла оставшиеся с зимы помидоры в банке и высыпала в корыто. Они и взошли, зёрнышки-то. Морковь у неё стояла рядами, как солдаты. Тюльпанов были целые полянки, а однажды весной среди кустов заполыхали алым пламенем крупные цветы незаслуженно запрещённого мака.
Часто, копаясь на грядке, я пугалась бесшумному появлению Харитоновны за моей спиной. Та попросту переходила на наш огород и, некоторое время понаблюдав за моей работой, задавала вопрос:
— Чего копаешь?
Узнав, чего, удовлетворённо хмыкала.
Харитоновна часто приходила к нам и, усевшись на веранде, наблюдала, как я готовлю обед.
— Да-а, семья... - время от времени уважительно говорила соседка и терпеливо ждала, когда я поставлю перед ней большую тарелку супа.
Сама она редко что-либо себе варила. С аппетитом поев и напившись чаю с булочкой, Харитоновна отправлялась к нам в большую комнату отдыхать. Мы ей предлагали полежать на диване, но она ложилась просто на полу, с наслаждением растянувшись на паласе, и мирно засыпала на часок. Ей не мешали разговоры, впрочем, мы старались говорить тихо. Когда она уходила, в комнатах оставался неистребимый козий запах.
Мы всегда звали её на праздники, и Харитоновна с каким-то весёлым бахвальством демонстрировала, как легко она может выпить три рюмки водки.
Вот так мы и жили. Чуть ли не через день Харитоновна подходила к нашей калитке и настойчиво стучала по ней клюкой. Наша умная и добрейшая овчарка Дэйзи исходила истошным лаем, переполошив всю улицу. Если не открывали, Харитоновна стучала долго и с отчаянным упорством. Всё бы ничего, да заболела мама.
— С ней же надо разговаривать, дочка, - говорила она мне. - Если бы Харитоновна просто поела и ушла, но она приходит часа на четыре, а я сильно устаю...
Харитоновна же «отказ от дома» восприняла с обидой и продолжала яростно стучать в калитку, когда я была на работе.
В те времена жили мы очень трудно, и Харитоновна часто нас выручала. То денег в долг даст, то немного растительного масла, то стакан сахара. Правда, продукты мы старались у неё не брать. Даже деньги у неё пахли мышами и затхлостью, а уж еда... Однако давала соседка всё с радостью, ничего не жалела. Но и обедать приходила регулярнее и как бы уже на законном основании.
А однажды моя мама, побывав на посиделках с соседками, вернулась оскорблённая. Оказывается, Харитоновна рассказывает всем, что она «спасает от голода многодетную семью, кормит и поит, если бы не она, пропали бы киргизы...» (русских людей, приехавших из Азии, местные почему-то называли киргизами). Мама сильно обиделась, и Харитоновне было окончательно отказано от дома. Вскоре мама умерла, и Харитоновна даже не пришла с ней попрощаться.
Ещё несколько лет она продолжала возиться на огороде, но тоже стала болеть, сдавать. Последние годы, одетая в какой-то жуткий плащ-дождевик, часто сидела, как побитая ворона, на солнышке возле дома, угрюмо глядя на прохожих, пугая своим экзотическим видом детей и собак. Но вечерами и ночами соседка отчаянно стонала, почти рычала от какой-то боли. Она продолжала ночевать на улице, хотя времена изменились и это было просто небезопасно.
По саду Харитоновны деловито забегала пронырливая цыганка Катька. Вскоре она, имевшая на руках пятерых малолетних детей, взяла старуху к себе. Понятно, из корысти: пенсия у Харитоновны была хорошая. Соседки просили меня похлопотать, чтобы забрать Ульяну у цыган, потому что её там якобы толком и не кормят, и поместить в дом престарелых.
Цыгане выломали и унесли к себе маленькую печурку, всю жизнь спасавшую Харитоновну в холода, но неправильно её установили, и стена в деревянном цыганском доме загорелась. «Лежбище» Харитоновны оказалось рядом с горящей стеной. Пока заметили, пока оттащили больную старуху, она уже получила сильнейший ожог ноги.
Мест в доме престарелых не оказалось, и тогда мы нашли новую опекуншу - приличную тихую женщину Галину, администрация помогла передать ей Харитоновну. Старой почётной железнодорожнице власть купила новый халат и пакет подгузников. И на том спасибо.
Каждый вечер мы созванивались с Галей. Она мягко, интеллигентно рассказывала, как вкусно кормит и заботливо лечит Ульяну Харитоновну, как поют они вместе вечерами, какая у нашей соседки чистая постель и как тепло у них в доме.
Мои соседи решили навестить старуху. Дом оказался запертым. Соседки Галины сказали, что хозяйки почти никогда нет дома - как уйдёт с утра, так по каким-то делам и бегает до вечера. Они сомневаются, топит ли она по утрам печь - дыма, во всяком случае, не видели. Вечером по телефону я потребовала у Галины отчёта. Оказалось, и ей была нужна только пенсия Харитоновны да её жалкий домик с землёй. Однако домик старая Ульяна дарить отказывалась - значит, плохо ей было у Галины.
Что же оставалось делать? Мне её взять было некуда, остальным моим соседкам тоже не позволяли обстоятельства - кому здоровье, кому семья. Совсем скоро Галина позвонила и буднично сообщила о смерти Харитоновны. Я была в шоке от её рассказа.
— Она так тяжело дышала весь вечер, - говорила Галина, - у неё было такое страшное лицо. Я поняла, что она умирает, и накрыла ей лицо платком. Она из последних сил пыталась этот платок сбросить, отодвинуть рукой. Так и умерла. Я позвала соседку, и мы вынесли старуху на улицу. А что ей теперь? Полежит на морозе, не ночевать же с ней в доме.
В ту ночь я почти не спала. Всё представляла, как в борьбе за последний глоток воздуха, которым всегда так свободно дышала моя соседка, беспомощной рукой она пыталась отодвинуть наброшенный на лицо платок.
Утром мы собрали деньги на похороны. Гроб с телом Ульяны Харитоновны стоял у Галины на улице. Так и ушла на тот свет моя странная, удивительная соседка, дитя природы, солнца и ветра. Как жила на свободе, с ранней весны до поздней осени ночуя на улице, так и последнюю ночь на нашей земле она лежала под зимними звёздами. Галина горевала, что не пожила бабка нужный срок, чтобы её пенсией рассчитаться с долгами.
Администрация разделила участок Харитоновны между соседями, так как и домик, и двор были забиты мусором и дровами, что без хозяина представляло угрозу пожара - летом стояла страшная сушь. И каково было наше удивление, когда мы в этих залежах хлама нашли кучу наших когда-то пропавших вещей вроде складных стульчиков, бухты кабеля, шлангов, чашек... Сын был поражён: как ей удалось уволочь такую тяжеленную бухту? Как не надорвалась бедная женщина?
Ну да, как она надорвётся? Ведь сколько страшно тяжёлой работы выдержали за долгую жизнь её плечи! Всё, как Плюшкин, тащила к себе женщина, очень одинокая в этом мире и, может быть, совершенно правильно не доверявшая никому.
Мир праху твоему, Харитоновна!