Первоначально мы планировали сделать материал о царскосельских скачках 1867 года, которые привлекли внимание «столичного общества» даже больше, нежели аналогичные мероприятия в Париже или в Англии, но попалось нам глаза одно письмо, проникнутое осенней мизантропией неизвестного автора. И показалось оно нам настолько симптоматичным, что решили привести из него большой отрывок. Тем более что у нас уход летней жары особого сожаления не вызывает.
Скачки в Царском Селе - это уже осень. Грешный город Петербург и во времена Божьего года считает по-нечестивому. Не то чтобы вспомнить конец Успенского поста, не то чтобы, примечать осень по падающим листьям. Листья желтеют и падают, даже в Царском Селе, где они держатся значительно дольше, чем на Заречной стороне Петербурга. По поводу падения листьев, сказано много назидательного. Человеку досадно, что лето проходит, что полно любоваться деревьями, надо запасаться дровами и вот поэты, эти великие лжецы человеческого себялюбия, в минорном тоне сожалеют о бедных деревьях, о бедных листьях. Правда, наши поэты не пишут более в этом жалобном роде, а если которые и пишут, так журналистика сильно допекает его. Но иные, далеко от нас живущее поэты всё ещё пишут о таких материях.
Всякая поэзия - не что иное, как узоры человеческого эгоизма. Да и птица в этом не лучше человека. Когда пенье её достигло практической цели, когда спито гнездо и выводятся детеныши — птица перестает петь. Так точно барышня, выйдя замуж, бросает фортепьяно; фортепьяно достигло цели.
Так-то и элегии по поводу падения листьев, как все элегии, в сущности, не что иное, как нравственное завывание над самим собою. Лес седеет по-своему, как седеют во второй раз некоторые старики: он желтеет. Иссохшие волосы леса сыплются на землю, когда его бесцеремонно чешет ветер. Мало-помалу макушки пейзажа обнажаются и природа плешивеет. А человеку грустно. Ему жаль. Чего жаль? Не природы ли? Известно, что человек только портит природу, во-первых, самим собой, во-вторых, своими любезностями.
Видите вы цветок, надо сорвать, есть у вас в руках трость, главное употреблять её в саду хлестать по листьям. А когда они падают сами, вам жалко? Нет не природы жалко вам, не оцепенения громадной массы организма, не гибели мириад насекомых, которые жили листьями и на листьях. Вам жалко себя, как и во всех ваших элегиях и поминках.
Баба завывает на могиле мужа и голосит по установленной на это форме. Что говорит она умершему мужу: каково-то тебе, покойничек, в могилке? Нет, она голосит: „на кого-то, родимый, ты меня оставил, вдову бедную, беспрестанную, да с ребятушками, сиротинушками". Точно так вы грустите о падении листьев, да и своим поэтам наказываете грустить.
Желтый лист на дубу напоминает вам седой волос на вашей голове, кружение листьев которые уносить ветер, припоминает вам ваши дни, многие дни невозвратимые, дни которые время вырвало из вашей жизни, как кассир вырывает билеты из тетрадки. Число билетов в тетрадке вам неизвестно, но вы знаете, что оно определенно, что когда-нибудь вырвется и последний билет... И вы вздыхаете. Пустая элегия! Стоит ли еще представление тех усилий, которые вы делаете, чтобы сохранить ваш билет. Несчетные поблекшие листья, недаром и вы кружитесь и прячетесь то за забор, то под крышу. Видно и нам не хочется лететь туда, куда всем ветер попутен. Но если уже так установлено судьбою, что вас унесет куда-нибудь непреодолимая сила, то летите с дубов, и лип, и берез к новым местам — устроенным в настоящем году для скачек, от которых меня занесло куда-то.