Здравствуйте, Друзья! Сегодня вашему вниманию биографичная запись непростой судьбы одной собаки в 5 коротких частях. Буду рада выслушать ваши комментарии/ критику для данного рассказа!
** 1 **
Зима… Холод собачий. Ни за какую коврижку я не отойду от будки. Совсем недалеко болото, темное и страшное. Заворачиваешься в клубок еще больше. А рядом хозяйская будка светится, фонари включаются на крыльце, Усатый иногда дымить выходит. Вчера Усатый подложил мне сена охапку да старое стеганое одеяло. Теперь не дует. Скоро растает все и закончится моя воля. Опять двуногие будут вольер закрывать.
«Не бегай, супостат, по картошке! Слоняра вымахал!»
Да кто ж бегает-то? Это я-то виноват, что ли, когда кот облезлый и даже ничейный к нашей фифе ходит? Для вас же… Да ну… Зимой раздолье мне, лучше зимой. Вольер открыт, бегай не хочу! Валенки Усатого грызи- не хочу! Проверишь все уголки родной стороны. Утром Усатый вынесет кастрюлю с объедками, выпустит из тюрьмы моей, а я шмыг и к соседским домам, а там и того лучше: я бровки домиком, взгляд жалобный, а они ведутся: сухари из белого хлеба дают, а иной раз даже печенюшку. Ух, как печенюшки я люблю…
** 2 **
Летом вон приезжает Зеленая Куртка, выведет меня из вольера, даст печенюшку, сама сядет на два колеса и едет. Я за ней: понимаю, что если деру дам, то не выпустят долго. Прецеденты то были… Как в тюрьме лето ваше, ей-богу. А мы по полям бегаем: я на четверых, она на двух круглых… К реке подъедем, напьюсь воды, уток погоняю…Мчим и по селу: а как заливается знакомый Палкан, да балонка Жорка на другом конце села. Злятся, завидуют. Не моя это сторона, да я нарочно ход сбавляю, повиляю хвостом у забора, да побегу дальше гарцующим жеребцом. Красота… К вечеру едва плетусь домой, уставший. А иногда берут в лес, густой и настоящий. И садят в металлическую будку. Сначала таким монстром она показалась: как заревет, как покатится! Привык. Зато теперь у меня в ней отдельное место есть. И пусть кто-нибудь сядет мигом на него улягусь и изживу, мое место. А как я радовался крайней поездке: не выл, а пел всю дорогу! Носишься по лесу, ягоды ешь…
** 3 **
Да, правда случаются же истории. Лежишь на опушке, никого не трогаешь, как чувствуешь резкую боль в ляшке шерстяной. Глаза открываешь, а там волчица! Что же там было-то? Помню, как отбивал меня Лысый, сын Усатого. Да потом штуки всякие пихали мне в пасть, горькие. Ох и тяжко было, да хорошо, что выкарабкался и на том спасибо. Нога заросла, а история напоминает лишь шрамом под хвостом. Прячу его, засмеет Палкан…
Хлопок двери. Что это там? Усатый вышел пыхтеть. Усатый…
** 4 **
Я помню теплый, шерстяной живот матери. Молоко и вездесущий материнский язык. Пришел Усатый, достал из коробки, пропахшей матерью, и вертит. Я как завою! А он смеется… Положил меня обратно и ушел. А потом, поздно вечером, пришел Охотник. Все его так называли. «Амуром», – говорит, «будешь». Взял он меня под шубу и понес в дом свой. А дома старый-старый Пес. Вот я возмужал, вставал твердо на лапы, как внезапно взял меня Охотник, опять в пальто сунул и поехали мы. Как оказалось в лесную избушку, охотничьему навыку учиться…
Было так хвостовилятельно! А потом страшно… Ушел Охотник, да позабыл нас. Долго же не возвращался, Псу хуже все становилось, не ели мы, исхудали. Вот, однажды утром распахнулись двери, глоток свежего воздуха попал в легкие мои, и вошли они… Но не Охотник, нет. Несколько двуногих было, среди которых и Усатый. Пес лежал и едва поднимал голову. Один мужик взял меня за шкирку и думал вслух с другими что же со мной делать теперь.
– «Да прибить, чтобы не мучался да и вся любовь». Усатый же бурно вступился «Нельзя так, мой будет. Да и забрать хотел еще от мамки». Мужики пожали плечами. «А как там Охотник назвал то его?». «Да вроде Алтай». «Ну, Алтай, так Алтай». И меня снова унесли за пазухой, а Пса я больше никогда не видал.
** 5 **
Так и живу с Усатым. Вот уж 4-ый год. Поскорее бы все-таки весна… Усатый докурил цыгарку. Сплюнул, да захлопнул двери. Я прикрыл глаза, как слышу опять хлопок. И Скрип. Скрип. от снега. Я поднял шерстяные веки и увидел Усатого. Хвост мой завилял так, что начал бить мои теплые бока. В руке Усатого был большой ломать белого хлеба. Он погладил мою пушистую шубу и пошел обратно.
Хлопнула дверь, свет в доме выключился. Лишь фонарь на крыльце стал ночником для меня в эту зимнюю ночь. Пропали все страхи, глаза налились дневной усталостью, и вот я уже бегу по лесным просекам, оглядываясь, как бы не встретить хитрую волчицу.
