1. Вспоминая разные знакомые поэтические строчки, я решил выяснить контекст употребления строки «И эта однократность бытия». Неверно идентифицируя её с Евгением Михайловичем Винокуровым, у этого поэта её я не нашёл, зато вышел на Давида Самойлова, то есть Давида Самуиловича Кауфмана. Ну, что ж, Д. Самойлов так Д. Самойлов, почитаем его, — решил я.
Контекст оказался гораздо хуже, чем мне прежде думалось. Вообще, Д. Самойлов — поэт плохой, несмотря на его прежнюю широкую советскую известность и извечное почитание евреями своих, лишь бы свой хоть сколько-нибудь возвышался над нулевым уровнем горизонта. До А. С. Пушкина или А. А. Блока Д. С. Кауфману как от Среднерусской возвышенности до вершины тибетской Джомолунгмы: и по горизонтали переться немерено, и по вертикали…
Но каков поэт есть, таков и есть. А профнепригодность следует доказывать конкретно, разбирая стихи и показывая, что в них не так… Именно поэтому я, ознакомившись со стихотворением «Память», должен рассмотреть его внимательно и показать Давиду, что он «колосс» на глиняных ногах, то есть два в одном. При этом я не имею к Д. С. Кауфману ничего личного. И продолжал бы жить и не знать его, как он мереть и не знать меня. Но счастливый случай нас столкнул лбами…
Но прежде искр от столкновения — сам стихотворный текст...
2. Текст 1.
Давид Самойлов
Память
Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь.
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут.
И там, в пернатой памяти моей,
Все сказки начинаются с «однажды».
И в этом однократность бытия
И однократность утоленья жажды.
Но в памяти такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит…
Шумит, не умолкая, память-дождь,
И память-снег летит и пасть не может.
1964
3. В 1964 году Давиду Самойлову всего лишь сорок четыре года. Казалось бы, должен быть бодр, ибо сравнительно молод, пусть и прошёл войну.
Вам рано жить воспоминаньями,
Хоть лет прошедших не вернуть…
Но всё дело в том, что поэтическая реальность не совпадает с биографической, хотя материалы для поэтических творений поэт берёт из своего опыта. Однако, опыт может быть непосредственным, как опыт войны, через которую Д. Самойлов прошёл, но может быть и опосредованным, почерпнутым, скажем, из книг, как у Ж. Верна, сидевшего в своём кабинете и листавшего энциклопедии, книги, журналы…
Более того, художественное воображение создаёт образы и вовсе фантастические, к каковым их автор натурально уже никак не может быть причастен, а причастен лишь виртуально.
Запросто молодой поэт может взяться описать опыт старости. Как это у него получится, особенно на вкус стариков, знакомых со старостью непосредственно, — другой вопрос. Но взяться может. И начать копаться в воспоминаниях — тоже может.
Так что когда поэт пишет «Я зарастаю памятью», следует это «Я» идентифицировать не натурально с Давидом Самойловым, в миру Давидом Самуиловичем Кауфманом, а с «Я» лирического героя стихотворения, заросли памяти какового «Я» автор и описывает. Так что отставляем в сторону биографию поэта и возможные мотивы создания текста, сосредоточимся на самом тексте и посмотрим, с чем он нас знакомит и что он нам даёт.
4. Первая пара строк.
Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь.
Поэтически очень опасное сравнение. Зарастать лесом вроде бы хорошо. Новые деревья, новая жизнь… Но что зарастает лесом, тоже ведь важно. Если ты зарастаешь памятью, как лесом зарастает пустошь, то прежде зарастания лесом ты — естественно пустошь. Или, как говорил генерал С. В. Сокол-Кружкин, «Ты вообще живёшь на свете по доверенности. […] Ничего у тебя нет. Ты — голодранец!» Уже в этих начальных строках видна поэтическая непродуманность, отсутствие простой версификаторской рефлексии. Выстраивая сравнения, всегда помни, что всякое сравнение не только хромает, но и бодро бежит, увлекая тебя порой чёрт знает куда...
5. Окончание строфы.
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут.
Э, так у него всё — память: и птицы, и ветер, и деревья… Что подтверждает истину, что «Я» лирического героя — пустошь. И нам уже становится тревожно за его ум и душу.
6. Вторая строфа.
И там, в пернатой памяти моей,
Все сказки начинаются с «однажды».
И в этом однократность бытия
И однократность утоленья жажды.
Память, как мы только что выяснили, не только перната, но и ветрена, но и лесиста… Но поэт решил поведать о пернатом аспекте своей памяти. И что же он нам рассказывает?
Что «Все сказки начинаются с «однажды»». Иными словами, что начало однообразно, хоть и случайно по временной привязанности сюжета.
А что дальше? А дальше идёт поэтическая нелепость.
И в этом однократность бытия
И однократность утоленья жажды.
Почему в однообразном повторяющемся начале сказок сказывается однократность бытия и даже однократность утоленья жажды? Казалось бы, repetition est mater studiorum, повторение — мать учения… К чему же тут привинтить однократность бытия? Товарищ не верит в метемпсихоз? Атеистически, может, и похвально. Даже полунадрывно экзистенциально. Но единство поэтической речи и поэтического же выражения нарушено. Что не повышает статус поэта даже в рейтинговых поэтических боях.
Понятно, автор попался в этимологическую ловушку слова «однажды». «Однажды» происходит от «один раз». Но поскольку у него все сказки начинаются с «однажды», и сказка не одна-единственная, сказок множество, постольку и «однажды» неизбежно обобщается в «многократно» и «всегда».
Кстати, если однократность бытия вне контекста стихотворения вполне приемлема, то однократность утоленья жажды притянута за уши к ковшику со студёной ключевой водой. Всем понятно без обращения к «Двадцатилетнему опыту объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных» физиолога академика И. П. Павлова, что жажда утоляется человеком многократно, хотя и могут быть драматические случаи обезвоживания организма, как, к примеру, у Туко Бенедикто Пасифико Хуана Марии Рамиреса, также известного как Крыса или Злой, в фильме Серджо Леоне «Хороший, плохой, злой» (1966). Но после драматического общения с колодцем Злой пил много ещё всякого.
7. Третья строфа.
Но в памяти такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит…
Шумит, не умолкая, память-дождь,
И память-снег летит и пасть не может.
Иными, прозаическими, словами, мощь памяти обеспечивает её постоянство, полное забвение беспамятства и непрерывность образов воспоминания. То есть пустошь заросла лесом и лес уже не вырубит ни Смерть с Косой, ни Великая Деменция, ни Галантный Альцгеймер. Пустоши больше нет. Лирический герой живёт исключительно воспоминаниями. В своём настоящем он полностью погружен в прошлое. Будущего у него нет.
8. По внимательно рассмотренному содержанию этого неумелого стихотворения я не вижу, что здесь ценить и чем восхищаться. Автор плохо владеет русским языком и настоящая русская поэзия ему попросту недоступна.
Сущая скромность поэтического дара проявлена, в частности, в том, что автор не счёл для себя возможным рифмовать все строки, он наращивает присутствие рифм от первой, совсем нерифмованной и почему-то пятистрочной, строфы ко второй, однократно рифмованной, и, наконец, к третьей, двукратно рифмованной.
9. Если уж помянут в начале этой статьи Е. М. Винокуров, не грех рассмотреть его стихотворение на сходную тему — тему памяти. И растительные метафоры там почти такие же, как сравнение у Д. Самойлова.
10. Текст 2.
Евгений Винокуров
Весною новой новая трава
Не знает ничего о прошлогодней.
Ей память для чего? Она жива, —
Ей хорошо без прошлого. Свободней.
А мне-то как: забрёл в дремучий лес
Воспоминаний и не выйду к свету…
Мир прошлого! Да он давно исчез!
Его на самом деле нету!
Был, да пропал, подобно миражу.
Прошло с тех пор уж лет пятнадцать этак…
А я брожу в густом лесу, брожу
С рубцами на лице от бьющих веток.
1959
11. Тема памяти — совершенно та же. Встреча с воспоминаниями для лирического героя не менее значима, чем для героя Д. Самойлова. Но герой совершенно иначе общается с памятью, чем лысый персонаж с бытием однократным, а не как у кошки с её семью жизнями.
Человек, в отличие от травы, не лишён памяти, живёт с памятью, но иногда она подступает к нему особенно требовательно и тогда приходится ворошить воспоминания, бродить по дремучему лесу памяти. Он не отказывается от памяти, не призывает беспамятство избавить его от порой тяжёлых воспоминаний. Но он остаётся человеком, человеком настоящего, пусть и «с рубцами на лице от бьющих веток» того или иного воспоминания.
12. Ясны отличия мастера слова от литературного штукаря.
2022.08.16.