«Ох, Дурень, что ж мне с тобой делать-то? Куды ж тебя тяперя пристроить? Кабы знала я, што жизня моя так скоро кончится, так поди ж не принесла тебя в дом-то.
Ишь, ластится, стерьва ходячая. Шерстя-то долгая, а ума-то у тебя кот наплакал. Ты, то есть, кот-то. Не мог ты кому другому под ноги кинуться? Кака кумуха меня тады в магАзин погнала, в таку пургу-то. Кинулся бы к кому другому, антихрист тебя забери.
К примеру, к левонтьевской Марии Владимировне. Жил бы себе у Левонтьевых, у них квартера получше моей-то будет. Три ж комнаты, вовсе не то, что моя однушка. Ходил бы себе, как барин, можа тебе и отдельную комнату выделили ба. Лежал бы себе, как султан египетский, на подушках парчовых да жрал бы одне деликатесы. Хозяйка бы ихняя тебя бы чесала да на поводке во двор гуляла.
Опять же, никого оне, окромя себя не любят, мявкнул бы не в строку, так и со двора вон. Собачку вон, в прошлом годе брали. Бешенные деньги отдали, как две пенсии мои. И прозванье-то у нее уж больно чудное, тырьер какой-то, мать его ети. Всё ходили по подъезду да всем бумагой в нос тыкали, вот, мол, родители у него чемпиёны какие-то заморские, нихто с имя рядом не стоял.
А только сдали собачку-то, не стерпели, никто с ней утром гулять не схотел. Это ж Марии Владимировне самой надось раным-рано нарядиться да надушиться да кофею наглыкаться. А скотинка жди да мучайся. Ну, животина где и не утерпит, отметится, живая ж душа. А оне её всё ругали да носом тыкали. А потом и вовсе – увезли вроде как на дачу. Да и оставили там на зиму-то. Вроде как потерялась она у них, убежала. Да внучка ихняя, Маришка, всё рассказала. Мол, бабуличка Матильду из машины выбросила, а она всё за машиной бежала да скулила, а бабуличка не остановилася. Шибко девка убивалась, всё ревела.
А и ладно, что ты, Дурень имя не попался. Кормился бы сейчас мышами, если бы упромыслил. Я хучь тебя деликатесами не кормлю, а каша с молоком всё ж тебе перепадает, кады и с мясом. У, морда твоя пушистая, окабанел на моих харчах-то, не поднимешь. Иди, иди к бабке-то, почешу за ухом. На, вот, колбаски, похрусти, дурень.
Приткнуть бы тебя к Смирновым. Детишки у их больно дружные да ласковые. Уж оне бы тебя истаскали да изнежили. Хозяйка у их хорошая, Ксюша. На моих глазах девка выросла. И судьба у вас схожая. Так же, как тебя, потешилися да и выкинули. Приёмная она у них была-то.
Взяли её из детского дома, Ксюше тогда лет 5 было, может, поболе. Год поигралися в родителев да вдруг Анна понесла. До этого-то двадцать лет всё по больницам таскалась, а никак. А как Ксюшу взяли так и вон оно, получилося. Анна-то, земля ей пухом, не хотела Ксюшу обратно вертать, прикипела к девке-то. Ко мне прибегала, всё плакала, как, мол, Семёновна, сделать-то? Девчоночку приголубила да к себе прилюбила, не могу я её обратно. А мужик ейный упёрся рогом, на кой, говорит, чужая нам сдалася, коли своего носишь? Анна уж и так и сяк, мол, коли Ксюши не было бы, так и ни видать нам своего-то, Господь сподобил, а он ни в какую. Уйду, говорит. Будешь одна куковать, с двумя-то не больно забалуешь.
Ну, с соплями обратно в детдом и повезли. Всю дорогу ругались, на дорогу шибко не глядели. И камазист энтот, аспид, тоже, видать, думку свою думал. Да и шмякнул машину их. Анна с дитём нерождённым да мужик ейный сразу в машине отошли, а Ксюшу Господь припас – сзаду в кресле своём сидела и убереглася.
В детдом её всё же обратно определили. Помучилась, поди, девка там. А всё ж, когда вышла, квартера у неё своя была. Анна-то, видно, всё ладом справила, девку на себя записала. Выучилася девчонка, медичкой на скорой работает, не тебе, кругломордому, чета. Мужик у ей дельный, Санька, тоже, парень, детдомовский. Всё в компьютерах сидит, а путний. Вот, поди ж ты, сошлися. Я всё, старая, думала – не сложится у них. А они тишком да поженилися. Детишек народили, Серёжку да Данилку. Родни-то никого нету, вот и повадилися ко мне шоркаться. Пригляди, мол, Семёновна, за мальцами, а мы тебе поможем когда-нито. Приглядывала, а как же? Они ведь меня и в больницу, и в магазин. И тебя, дурака, в клинику возили, уши твои мохнатые, уколы тебе Ксюша ставила, когда коты соседские брюхо-то тебе вспороли. Видал такое али нет? Тебе, дурню, такое и не снилось. Это небывальщина какая – не кровные, а роднее родных.
Вот, тока подумай об их, а они уж тут как тут.
Ксюшенька, мила моя, вечерую, проходь чаю испить. Лепешки с утра напекла, пацанишкам унеси, побалуй.
Была, милка моя, у врача, была. А хорошо всё, по возрасту, говорят, баушка, нас переживешь. Ты чего это, сударушка моя, слёзы точишь? И ты была? Ну, чего тогда зря болтать, всё, поди, знаешь. Скоко мне осталось-то, месяц, два, ни то? Не убивайся, голубонька, не гневи Господа. Пожила, Антонида Степановна, до 80 годков, пора и честь знать. Ты уж, детонька, кота моего к себе забери потом. А то ведь пропадёт. Дурень он и есть дурень. Ко всем идёт, ко всем ластится, зараза блохастая, Уважь, Ксюшенька, уважь, детка».