Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Самый яркий из осенних месяцев, господа! Ещё не холодно, почти все деревья сохранили листву, дубы - ржавеют понемногу, красавцы клёны наливаются желтым и красным, а воздух приобретает свойства хорошего мужского парфюма: "специи+старое дерево". Мы, конечно же, заранее предвкушаем, как все постоянные персонажи нашего цикла непременно съедутся в свои столицы, и начнутся балы, а те, кого осенняя распутица застигнет в имениях или ещё где в провинциях, будут писать много и обильно, дабы дать нам благодатную почву для нашего октября 1822-го... Разочарую, однако. Ничего этого сегодня не будет! Зато и помотает же нас по необъятным просторам Империи! Вот мы нынче о чём:
- Кто о чём, а Гоголь всё о деньгах
- Практичный А.Я.Булгаков: экономические контрмеры
- "... Медведь бросился на меня... поднялся на задние ноги, начал рявкать, плевать, бросать в меня каменья..."
- Малоизвестный Грибоедов: "... Стенам... кое-что читаю изредка свое или чужое, а людям ничего, некому..."
- Импортозамещение по-петербургски: пей донское!
- Нечто о славолюбии от "поэта месяца"
- Анонс публикаций "Русскаго Резонёра" на октябрь
10 октября 1822 года тринадцатилетний ученик Нежинской гимназии Гоголь-Яновский вновь одолевает родителей настойчивыми просьбами. В августе ему надобны были бархат и деньги. Нынче - всё те же деньги, скрыпка и... еда.
Дражайшие родители, папинька и маминька.
Извините, что столь долгое время не мог писать к вам, причиною сему было, что я опасно был болен. Но теперь уже почти выздоровел.
Учитель танцования и музыки будет к нам в последних числах сего месяца, и для того нам объявлено, что кто хочет учиться на каком-либо инструменте, должен писать, чтоб ему прислали оные инструменты, услышав что, и пишу, чтоб вы прислали мне скрыпку, на которой я хочу учиться.
К нам прибыли множество новых воспитаников и пансионеров.
Прошу вас, дражайшие родители, прислать мне сколько-нибудь денег, потому что у меня они вовсе сошли, так что я найдусь принужденным занять да и взаймы достать негде, а мне надо ужасно, а особливо в теперешных моих обстоятельствах.
Также ежели б еще прислали чего-нибудь из съестных припасов, как маминька еще тогда обещались прислать сушеных вишен без косточек. Но мне хоть чего-нибудь и похуже, а много ежели это.
Впрочем с истиным почтением и преданостию честь имею быть вашим покорным слугою и послушнейшим сыном. Николай Гоголь-Яновский
Сколько мы не читали в рамках цикла его писем, меня всё время изумляет некоторая... разбросанность мальчика. То он языкам желает обучаться, то рисовальную книгу непременно, то игре на фортепиано, то вот - на скрыпке. Но - с другой стороны - чего это я взъелся? Бедный обласканный родными ребёнок, один, болеет часто, постоянно впроголодь... Неужто жалко? И - бархату-то прислали, что два месяца назад прошен? Вот ужо погодите: вырастет - речь не о таких суммах пойдёт, попомните, как дитяте бархату со скрыпкой пожалели...
Мы вот к братьям Булгаковым привыкли этак... со снисхождением относиться: мол, вертопрахи, папийоны, всё по балам, да усадьбам... Однако, это ещё не всё, что их волнует! Вот, к примеру, поехал московский Александр Яковлевич в своё Граблино, что в Велижском уезде Витебской губернии... А там!
17 октября 1822 года
- Горестно нынче брать перо в руки, чтобы описывать тебе жалкое положение наших дел здесь. Один худой и два совершенно голодные годы очень нас расстроили. Я все молчал, надеясь на лучший урожай, хотел тебя ныне обрадовать и тогда о прошедшем говорить как о сказке; но Божие наказание продолжается! Край сей сильно его ощущает. Везде видна нищета, последствие трех неурожаев, и никто на нее не обращает внимания. Бедный наш губернатор ожидает отставки как благодеяния и сказал... что он не может более быть свидетелем несчастия сего края и видеть равнодушие, с коим принимаются все его представления. Уверяют здесь, что предводителю губернскому, который в слишком смелых выражениях отзывался о недостатках, внушено оставить свое место. Но все это не наше дело. Станем говорить о себе самих. Наши арендаторы-жиды, из коих многие поселены со времени пожалования батюшке деревень и всегда исправно вносили кварту, все нам задолжали, а один из Хилина на сих днях бежал, задолжав нам 700 рублей, – и им делать нечего: торгу нет. Мужику не пойдет на ум вино, масло, молоко и проч., когда хлеба не на что купить. Деньги здесь так редки, что корова, стоившая прежде 35 и 40 рублей, теперь продается за 20 рублей, да и ту никто не покупает. Многие мужики, не имея сами хлеба и зная, что у нас также ничего не родилось, боясь голода, разбежались; но большая часть, вероятно, возвратится. Человек 20 пришли, узнав, что я велел нуждающимся помогать. Опыт печения хлеба из мха очень удался: везде набирают его во множестве, и я сам лично всем мужикам подтверждаю запасаться мохом, обещая дать нужное количество ржи; ибо в хлеб, 11 фунтов весу, входит 4 фунта ржаной муки, а 2 фунта этой мховой муки; делают и по равному количеству обоих, но не так хорош хлеб. Наши белорусские дураки предпочитают хлеб мякинный, в коем одна тяжесть, а питательности никакой нет, но теперь образумливаются, и Ефим говорит, что мякины мало уже, и все принимаются за мох. Его у нас очень много, хотя и не самой лучшей доброты. До сего делали хлеб даже из гнилого дуба, отчего появились и болезни, особенно опухоли во всех членах. Несмотря на эту подмогу от мха, все надобно будет дать мужикам четвертей 600 ржи; а здесь она по 18 и 20 рублей, а в Витебске, говорят, по 28 рублей четверть. Ужасная цена! К этой беде еще и вино, которое мы должны поставить, остается только еще 4000 ведер: 1000 в подвалах, а 3000 надобно выкурить к декабрю; надобно купить ржи; бог знает, как извернемся...
------------------------------------------------------
Пригодился-таки Булгакову августовский "хлеб из моху"! Но что примечательно: куда подевалась та беспечная легковесность Александра Яковлевича, с которой он порхал по московским залам? Не до жиру, господа, копеечка счёт любит, да и о мужике сейчас не позаботишься, дальше лишь хуже будет. Тем рачительный хозяин и отличается от дурного. И давайте уже развеем популярный миф о "корове за 5 рублей". 35-40! Практичный Булгаков брату не соврёт!.. Уже 22 октября он в Смоленске, и вновь пишет Константину:
... Все, что можно было сделать в пользу мужиков, мы сделали; до моего приезда дано им было на пропитание 270 четвертей ржи, нашим хлебом засеяны их поля, а9 теперь для прокормления их до весны и для гонки вина нужно будет купить еще около 1000 четвертей ржи. Цены ужасные: в Велиже по 20 рублей четверть; мы посылали в Вязьму и там нашли по 13 рублей, но надобно доставить домой. Надобно это как-нибудь на своих лошадях свезти. Купили только 100 четвертей, ибо нет денег; да может, с путем будет и дешевле. Все, что только может составить доход, все употреблено нами. Поставили мы быков со 100 на корм, благо сена много; дешевле их не продадим 60 рублей штуку; по окончании поставки винной получить еще следует от казны 8000 рублей, продается немного овса, вина дома, коровы отдадутся на аренду, все это составит изрядную сумму для закупки ржи и заплаты повинностей казенных; зато до весны не можем ожидать никакого дохода из деревень. По недостатку ржи мы употребляем в хлеб одну долю ржи, одну овса и третью моха, и вышел хлеб, который я сам в присутствии мужиков ел...
... Хорошо, что родились еще славно редька, репа, свекла и проч. Мху мы же и набрали, да и будем набирать, да нет ни ржи, ни овса у нас: у кого нет, я буду давать. Только, так как многие лгут, то я тайно послал писарей во все части, чтобы они вдруг засвидетельствовали все закрома мужиков и сделали опись, сколько у всякого найдется хлеба, и тогда рассчитаем, до которого времени всякий может себя прокормить без помощи нашей. Тогда не будет иметь никто отговорки, и истинно бедные будут призрены...
Похвально, похвально, Александр Яковлевич, и ведь не скажешь, что городской житель! Сколько смекалки явлено, практичности! А вот, что любопытно, Константин из столицы хоть бы похвалил, что ли, или "эвона как" отписался бы... А то всё про дела светские, да государственные, важности развёл! А вот про хлеб из гнилого дубу поди и не слыхивал никогда... Да и автору вашему впредь наука! С мужиком чёрт знает что происходит, а я всё - бал!.. Бал!.. Весёлость!..
В одном из недавних выпусков цикла мы уже встречались со славным путешественником и исследователе, бывшим лицеистом Фёдором Матюшкиным. Эпистолярная связь его с директором Лицея Егором Антоновичем Энгельгардтом не прекращается ни на месяц: как бы ни было тяжело, Матюшкин непременно сыщет свободную минутку, чтобы написать любимому наставнику: так, мол, и так, дела мои такие-то... Нынче Матюшкин, который 6 октября 1822 года пребывает с экспедицией в Нижне-Колымске, рассказывает страшную историю о собственном единоборстве с... медведем!
"... Еще нет недели, как я воротился из довольно трудного и продолжительного путешествия, около 1500 верст объехал я верхом. Вы сами легко можете предположить, что не без досады, скуки и опасности была дорога. Мы (из нас, т. е. петербургских был я один) взбирались по утесам, гольцам, переплывали верхом реки, в снег, дождь, ветер, без приюта, без огня (ибо с трудом находили мы по безлесной тундре и обнаженным гольцам несколько низкостелящегося тальника для сварения пищи), самая пища наша зависела от случая, убитый гусь, лебедь, олень, пойманная рыба заставляли нас радоваться, забывать прошедшее, и день промысла был для нас днем торжества, но все эти подробности я когда-нибудь после Вам расскажу или даже опишу, а теперь об одном случае, который чуть было мне не стоил жизни.
Я от своих товарищей уехал несколько вперед, задумался и не заметил, как приблизился к черному медведю, который, спрятавшись за камнем, ожидал меня, как верную добычу. Не было более 100 или 150 шагов до него, когда я его приметил. Я закричал товарищам своим, чтобы они поспешили на помощь, а сам соскочил с лошади. Медведь пошел ко мне навстречу -- место, по коему мы шли, было и само по себе опасно: мы пробирались по скату утеса (в Чаун-бухте), по узенькой залавочке, так что с трудом и лошадь можно было поворотить -- под ногами шумящее море, а с правой руки отвесный утес (около 10 в. длины). Боясь, чтобы медведь не перепугал лошадей и не перетопил бы как их, так и нас, осталось мне итти ему навстречу. С ножом (у меня только и прилучилось это оружие) в руках я побежал к нему. Слыхал я прежде от промышленников, что медведь боится глазу человеческого, что если он не заметит в лице испуга или трусость, то он не бросается. Признаться, я не столько надеялся на свою храбрость, сколько на своих товарищей (чуванца и якута), которые прежде сего происшествия много хвастали, у них были ружья, копья, etc, etc.
Медведь бросился на меня. Не дошед 2 шагов, поднялся на задние ноги, начал рявкать, плевать, бросать в меня каменья, жар его дыхания я чувствовал на лице своем. Я все стоял, не спуская с него глаз. Меж тем время от времени кричал своим товарищам, которых предполагал за собой: "Дай копья, стреляй!" и проч.
Не знаю, долго ли это продолжалось, только, думаю, конец бы был не самый хороший, ибо медведь становился час от часу нахальнее. Но собака, которую мы уже другой день считали потерянной, вдруг из-за меня выскочила, бросилась на медведя и обратила его в бегство. Тут я вздохнул свободно и оглянулся -- товарищи меня покинули.
Зная, что им далеко нельзя быть, я пошел вперед на то место, где лежал медведь -- тут нашел я нерпу, совершенно свежую, положил ее на плечо и отнес к товарищам, сказав только: "Вчера бог, а сегодня медведь нам свежинку дал". Они молчали, не спрашивали меня, как я избавился от медведя, я думаю, что им стыдно, совестно было на меня смотреть..."
О славном пути Фёдора Фёдоровича, о дружбе его с Энгельгардтом и о странной холодности к последнему Пушкина писалось тогда же. Я же, будучи в полном восторге от смельчака, лишь предложу вам ещё раз полюбоваться на лицейский портрет мореплавателя и первопроходца - каким он был в те времена.
Помимо обязательного детского вопроса "кто кого заборет - кит или слон?", многих не очень любознательных россиян непременно интересует: были ли знакомы Пушкин и Грибоедов? Обязательно! Помимо существующего (правда, имеющего своеобразное право на жизнь) полузаблуждения, что так или иначе все практически дворяне XVIII-XIX веков как минимум знали друг о друге, оба в один год поступают на службу в Коллегию Иностранных дел. Правда, один - лишь выпускник Лицея, второй - успевший уже погусарствовать на войне офицер в отставке, да ещё и на 4 года старше первого. Есть версия, что и в детстве их пути могли пересекаться. Они и позже - в Петербурге - встречались, разумеется, но накоротке никогда не бывали. А в 1818-м году Грибоедов и вовсе уезжает в Персию через Грузию. И уж верно - Пушкин читал "Горе от ума": несколько взревновал (чего уж!), стихи одобрил, сюжет и героев - не очень...
А вот кто точно был близок с Грибоедовым - так это Кюхельбекер! Уехав "от греха подальше" после истории с Пушкиным в 1820-м за границу в качестве секретаря обер-камергера Нарышкина, Вильгельм Карлович умудрился своими свободолюбивыми взглядами настроить шефа против себя, тот в гневе отослал его назад в Россию, где Кюхельбекер долго не мог поступить на какую-либо службу, пока через друзей не удалось пристроиться на Кавказ к генералу Ермолову. Там-то и состоялось их сближенье - двух поэтов. Но ненадолго. Неуживчивый Кюхля и здесь набедокурил: повздорив с ермоловским родственником Похвисневым, влепил ему пощёчину и вызвал на дуэль. Дуэли не было (позор Похвисневу!), но Кюхельбекера отослали с Кавказа... А вот и письмо Грибоедова от 1 октября 1822 года - прекрасное, изумительный по сочности язык, образы, чувства, мысли... Настоящая, стопроцентной выделки проза!
Любезный Вильгельм. Пеняй на мою лень — и прав будешь. Дивлюсь, коли сохранил ты ко мне хотя искру любви, признаю себя совершенно недостойным. Сколько времени утекло! сколько всего накопилось! Сперва знай, что письмо из Харькова, об котором ты упоминаешь, до меня не дошло, следовательно, благодарю не читавши. Из последнего, от 22-го августа, вижу, что у тебя опять голова кругом пошла. На которую наметил неудачно? Назови...
Согласись, мой друг, что, утративши теплое место в Тифлисе, где мы обогревали тебя дружбою, как умели, ты многого лишился для своего спокойствия. По крайней мере здесь не столько было искушений: женщины у нас, коли поблаговиднее, укрыты плотностию чадера, а наших одноземок природа не вооружила черными волшебствами, которые души губят: любезностию и красотою. Ей-богу, тебе здесь хорошо было для себя. А для меня!.. Теперь в поэтических моих занятиях доверяюсь одним стенам. Им кое-что читаю изредка свое или чужое, а людям ничего, некому...
...Целые месяцы прошли или, лучше сказать, протянулись в мучительной долготе. Оставляю начатые строки в свидетельство, что не теперь только ты присутствен в моих мыслях. Однако куда девалось то, что мне душу наполняло какою-то спокойною ясностью, когда, напитанный древними сказаниями, я терялся в развалинах Берд, Шамхора и в памятниках арабов в Шемахе? Это было во время Рамазана, и после, с тех пор, налегла на меня необъяснимая мрачность. Алексей Петрович смеялся, другие тоже, и напрасно. Пожалей обо мне, добрый мой друг! помяни Амлиха, верного моего спутника в течение 15-ти лет. Его уже нет на свете. Потом Щербаков приехал из Персии и страдал на руках у меня; вышел я на несколько часов, вернулся, его уже в гроб клали. Кого еще скосит смерть из приятелей и знакомых? А весною, конечно, привлечется сюда cholera morbus, которую прошлого года зимний холод остановил на нашей границе. Трезвые умы, Коцебу например, обвиняют меня в малодушии, как будто сам я боюсь в землю лечь; других жаль сторично пуще себя. Ах, эти избалованные дети тучности и пищеварения, которые заботятся только о разогретых кастрюльках etc., etc. Переселил бы я их в сокровенность моей души, для нее ничего нет чужого, страдает болезнию ближнего, кипит при слухе о чьем-нибудь бедствии; чтоб раз потрясло их сильно, не от одних только собственных зол. Сокращу печальные мои выходки, а все легче, когда этак распишешься.
Объявляю тебе отъезд мой за тридевять земель, словно на мне отягчело пророчество: И будет ти всякое место в предвижение. Пиши ко мне в Москву, на Новинской площади, в мой дом. А там авось ли еще хуже будет. Давеча, например, приносили шубы на выбор: я года четыре совсем позабыл об них. Но без того отважиться в любезное отечество! Тяжелые. Плечи к земле гнетут. Точно трупы, запахом заражают комнату всякие лисицы, чекалки, волки... И вот первый искус желающим в Россию: надобно непременно растерзать зверя и окутаться его кожею, чтоб потом роскошно черпать отечественный студеный воздух.
Прощай, мой друг
Я, ей-богу, зачитался... А этот последний абзац - про шубы? "Тяжелые. Плечи к земле гнетут. Точно трупы, запахом заражают комнату всякие лисицы, чекалки, волки... И вот первый искус желающим в Россию: надобно непременно растерзать зверя и окутаться его кожею, чтоб потом роскошно черпать отечественный студеный воздух". Бесподобно! Как рано Россия потеряла Александра Сергеевича-"старшего"! И сколь много он мог бы сделать для литературы нашей - с такою-то головой!..
Ох, и понесли меня безудержные авторские кони нынче... И надо бы сворачиваться, да газета нечитана осталась, непорядок! Итак, "Санкт-Петербургские ведомости" от вторника 3-го дня октября 1822-го. В целях экономии читательского времени, да ещё чтобы картину дня окончательно обрисовать, пренебрегу вестями отовсюду, приведу лишь одну цитату, но какую!..
Словно в строку нынешнему импортозамещению сладкою музыкой звучит следующее объявление.
- На сих днях привезено в С.Петербург с Дону самой лучшей доброты вино, приготовленное из растущаго в тамошнем краю как собственно Донскаго, так и разведенного от вывезенных из Шампанiи лоз винограда нарочитыми мастерами в бутылках и полубутылках, как то: 1) белое на манер Шампанскаго, из винограда, разведенного из Шампанских лоз; 2) красное и белое Цимлянское; 3) красное же Цимлянское полынное; 4) белое полынное. Поелику произведение сие есть отечественное и в доставление онаго и в доставление онаго в здешнюю Столицу сделан только еще первый опыт, то имеющий честь об оном чрез сие объявить, питает себя лестною надеждой, что почтенная публика со свойственною Рускiм привязанностию ко всему отечественному, пожелает сама испытать качество сего произведения и дать ему истинную цену, а тем самым приохотить и прочих Донцов к подобному предприятию, если они столько будут счастливы, что вино сие действительно ей понравится. Продается оно ящиками и полуящиками Московской части 4-го квартала у Семеновскаго моста в доме купца Устинова.
Не могу мысленно не поддержать великолепное начинание купца Устинова, ибо точно может собственных Платонов... А все эти аи да вдовы - глупости и снобизм светский, да... Правда, если перенестись в 4 октября 2022-го, выясняется, что вскоре нам - когда закончатся последние товарные запасы - только продукты отечественного виноделия и потреблять. И то - вскоре уже без привычной пробки, оную в Португалии закупать надо. Так уж вышло... И уж, конечно, не могу не восхититься языком объявления... всеми этими "поелику"... "питает себя лестною надеждой"... Так что, кто куда, а я к Семёновскому мосту - за отечественным шампаньским!
В довершение предлагаю поинтересоваться погодой и температурою воздуха, случившимися в столице давеча 1-го октября, о чём любезно информирует читателей газета. Итак, утром в воскресенье было 5 градусов по Реомюру - стало быть, 6.2 по Цельсию. Днём растеплелось до 8-ми (целых 10 по Цельсию!). Солнца не было вовсе, "местныя облака", пасмурно. А 30-го в субботу и вовсе шёл дождь. Прямо как тою же датой в Петербурге нынешнем. Осень, господа!
Традиционно завершим наш месяц стихами, тогда же и написанными. Хотелось бы побаловать вас чем-то в высшей степени оригинальным, да в октябре 1822-го что-то написал лишь наш старый знакомый по циклу Василий Капнист. Мы, конечно, чтим его как одного из славной когорты старых поэтов, но эпоху свою к сему времени он как поэт давно пережил, будто не желая слышать славных лир младших собратьев, чей язык не столь громоздок и куда более изящен. не сказать более - современен. "Славолюбие" Капниста, написанное 19 октября 1822 года, более всего напоминает стилистически творения незабвенного Гаврилы Романовича Державина - с тою разницей, что последнего уже два года как нет, а вот Василий Васильевич ещё пока творит... по привычке, видимо. Привожу с купюрами... уж больно объёмно, а я, верно, и так вас притомил.
О славолюбие! какими
Ты чарами слепишь людей!
Державно властвуешь над ними
Среди простертых вкруг сетей,
Но меж твоих орудий лести
Из всех приманчивей – хвала:
Ах! сколько, под личиной чести,
Она юродства в мир ввела!
Не все ли, обольщенны славой,
Мечтают и по смерти жить
И лезвие косы не ржавой
На мавзолеях притупить?
Хоть зрят старанья тщетны многих,
Но их пример сей не уймет:
Все верят, что от ножниц строгих
Легко нить славы ускользнет...
... А там зрим рубищем покрыта,
По неутоптанным стезям
В соборе муз слепца-пиита,
Текущего в бессмертья храм;
Героев он ведет с собою
И доблестных царей синклит
И им разборчивой рукою
Венки лавровые дарит.
Зачем же вслед сей, на отвагу,
И мне с пером не поспешить?
Чернило лучше на бумагу,
Чем кровь на поле бранном, лить.
Быть может, если муз покровом
Пермесский прешагну поток,
Под лучезарным Феба кровом
Сорву из лавра – хоть листок.
В чём Василий Васильевич несомненно прав - что лучше и в самом деле лучше лить на бумагу "чернило", чем "кровь на поле бранном". Никакое "славолюбие" того не стоит!
Таким (или примерно таким) увиделся мне октябрь 1822 года, а уж хорош он был или плох - судить всяко не мне. Нас же с вами в наступившем месяце ожидают:
- литературные приложения - оба-два ,
- традиционные циклы одного дня XIX и XX столетий,
- сразу две части портрета-эссе об одном из, пожалуй, самых удивительных персонажей первой половины XIX столетия
- ещё один кандидат в "Бестиарий"... гаааденький...
- Не станем забывать и о публикациях нового цикла - "... сего дня...", которые вполне могут появиться в дополнительном режиме какой-нибудь средой, понедельником или пятницею.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие статьи цикла "Однажды 200 лет назад..." с "Литературнымъ прибавленiем" к оному, циклы "Век мой, зверь мой..." с "Ежемесячным литературным приложением", "И был вечер, и было утро", "Размышленiя у парадного... портрета", "Я к вам пишу...", "Бестиарий Русскаго Резонёра", "Внеклассное чтение", "Краткая императорская киноантология", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ"
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу