Жила в одной деревне обычная семья. Зажиточно жили. Возле моста, рядом с местом, где была самая большая их водяная мельница. А всего таких, у семьи, было три.
Муку мололи и достаток себе. Издревле так повелось – деньги через людей приходят. Иначе и не бывает. Такой круговорот изначально задуман был, как такая людская благодарность.
Когда Пётр на Прасковье женился, одну мельницу отец подарил. И сказал, вдвоём с матерью, когда благословляли: «Сынку помни! Что много работать будешь и справно жить. Это – важно!
Но, важнее всего, это – любовь и мир в доме. Семья начинается с женщины, очага и тепла. Добру девку в жёны берешь. Всем вышла. Береги её и дом свой».
Так всё и оказалось. Ладная жена – всем вышла и душой и телом. Серебряную свадьбу справили. Двух хороших детей вырастили: сына Тараса и дочь Таисию. Да ещё впридачу на две мельницы забогатели. Радоваться надо благополучной семье. Детям впору уже свои «гнёзда» надо создавать. А родителям пора приданное им готовить. Всё, как и положено.
Однако оказия вышла. Ехала в тихую летнюю пору, через мост, барыня в коляске с запряжённой парой. Кучер, красивый мужик с усами, обернулся, да и скажи: «Здесь самый важный мельник в нашей округе проживает. Ладно уж достаток сам заработал, так, у него, и счастья полон дом. Хоть супругу погляди. Хоть детей поспрашивай. Как такое бывает?».
Барыня та, заметим вскользь, мегера была страшная. Из третьего мужа «тянула жилы», да «кровь портила». Два, уже давненько, от такой жизни сразу занемогли и покоятся себе в семейной усыпальнице.
А сейчас всю дорогу, масляно так смотрит и речи срамные ведёт с кучером, любовником свои многолетним. «А ну-ка стой, дай-ка я схожу и сама взгляну».
Соскочила с коляски, да давай в ворота колотить кучерским кнутом. И орать страшным голосом: «А чего это никто не ждёт званных гостей? Где манеры ваши хорошие? Есть ли хозяева?».
Смотрит и вправду, калитка в воротах открылась. Выходит жена мельника. «Здорово будете! Вы к нам? Рада видеть. А чего шумим?». И в дом приглашает. Пошли.
Не прошло и получаса. А крик барыни стоит несносный. Выскочила на крыльцо. И голосит на всю округу: «Не уважает никто меня здесь. Не кланяются. Не обслуживают за столом: с поклонами и речами медовыми. Теперь уж точно поплатитесь за свой норов. Держитесь только». И принялась извергать проклятия. Хозяйка пыталась урезонить. Увы!
А потом, ещё до Рождества, и случились в семействе все беды. Муж пить стал, а не хозяйством заниматься. Стал молчалив и злоблив к жене. И осенью, когда цыганские кибитки проезжали по мосту, ушёл вместе с ними.
После гадания красивой цыганки - не мог взгляд отвести. Только домой зашёл. Две перемётные сумы вынес. Коня оседлал и был таков. Жена только и успела, из окна трижды, крестом осенить для сбережения мужа.
Сын повёз муку на ярмарку, да так там взял и остался. В губернском городе, пристал к купеческой вдове. И только потом весточку матери прислал. «Извини, живите сами. А я, с Лукерьей Львовной, счастье нашёл. С её добрым сердцем и миллионами можно управиться и купцом стать. Чего я себе и вам, от всей души, желаю». Перекрестила мать уже и сына.
А спустя месяц, неделю в ближайшем селе, стоял гусарский полк. И вышел какой-то спор между господами офицерами. По поводу красавицы-дочки мельника, когда та брала в лавке сукно и керосин. Один оскорбил, а второй защитил. Дуэль однако, между ними, вечером была. Ранили защитника. Да в госпиталь и отправили.
Дочь, по нему, всю ночь рыдала. Матушка не спала, переживала шибко. А утром – уже ни дочки, ни коня, ни её денег на приданное. Только записка на столе: «Мамо! Простите меня. Он – моя судьба!».
Осталась Прасковья одна. Весь день как белка в колесе. С утра и до вечера, между мельницами ездит, везде её двуколка уже примелькалась. А она прямо высохла на глазах. И, вот в ночь, перед Рождеством, случилось странное событие. Постучал кто-то в ворота. А два громадных меделяна, во дворе, лай подняли, словно колокола гудят. Она пошла.
Спросила: «Кто там?». А с улицы, слабый голос и отвечает ей: «Хозяюшка открой мне страннику. Серафимом меня зовут. Издалека иду. Замерз и устал. Можно переночевать?». Открыла Прасковья. Впустила старичка во двор. Улыбнулась и сказала: «Пойдёмте ко мне, дедушка. Покормлю, обогрею и на ночь оставлю. Всё будет хорошо. Увидите сами».
Удивительный старичок оказался. С большой душой и тонким пониманием. Весь седой. С аккуратной бородкой и усами. В справной одёжке и обувке. Тёплой и для зимы. И ещё с армейским вещмешком за плечами. Она посмотрела и порадовалась ему. «С пониманием, дедушка. Как всё ладно. Вот тебе и странник. Кажется, только с соседней улицы пришёл».
Серафим, как он и сам просил себя называть, достал из мешка икону изрядного письма Святителя Николая. Отнёс в святой угол и помолился. За столом, вместе с хозяйкой, ещё помолились. И начали трапезу. «Рассказывай, Прасковьюшка! Про свои беды. Ничего не скрывай. Всё как есть гутарь. А я тебе постараюсь помочь. Видать одна живёшь? Тяжко!».
Вздохнула хозяйка и стала вспоминать всё лихо, какое свалилось, так сразу, на её бабьи плечи. Даже плакала несколько раз. Навзрыд. А старичок только внимательно слушал, да изредка крестил, пришёптывая молитвы.
Долго сидели, лампа даже гаснуть начала. Потом достал Серафим свою заветную книжку и говорит: «Иди к моей иконе. И читай трижды вот эти молитвы, которые тебе укажу. Долго будет. Читай. А утром я сам ещё почитаю».
Встал Серафим утром. Себя и спящую Прасковью перекрестил. Молитвы заветные прямо над ней почитал. Потом поставил перед собой чудный образ Святителя Николая и стал сам молиться. Пришли работники. В окно постучали.
Проснулась Прасковья: «Ох! Всё поди и проспала. Батюшка Серафим не гневайтесь. Сейчас трудникам своим наказ дам. И кормить вас буду. Хорошо? Только не обижайтесь. Отпустило меня ночью. Чудное видение было. Что скоро, все мои частички семьи, дома будут. Мне остаётся только ждать и прощать. Камня на душе не держать. Видать это моя доля. Достойно надо крест нести!».
«Правильные речи ведёшь, Прасковьюшка! Надо смирить свою гордыню и научиться прощать. Принимать всё, что нельзя изменить как послание с небес. Для твоего испытания и крепости духовной. И мои молитвы крепки. Спустя месяц все уже будут дома. У тебя».
А ведь так и случилось. Как дедушка Серафим предсказывал. И, в той же самой череде, как уходили домочадцы, так и вернулись к родному очагу. Видать - Промысел БОЖИЙ.
Сначала муж пришёл. Как из другой жизни. Седой, небритый, в бороде. Без коня и сум. В разорванном армяке. Пришёл. Обнял. Поцеловал. Опустился на колени. Упёрся головой в заветное женское место и зарыдал: «Прости меня непутёвого, сердечко моё! Виноват перед тобой и сильно каюсь».
Она обняла его голову и тоже рыдала: «Петечка, главное - вернулся. Я с тобой, в церкви, обещала прожить всю жизнь. И сейчас хочу только этого. Прощаю! Успокойся и вставай. Садись за стол. Буду кормить своего хозяина обедом».
Затем, на другой день, по новому снежку, прикатил сын в санках на рысаке. Сон ему был как видение. Домой надо – маму проведать. Купчиха его, видать добрая женщина и порядочная, отпустила погостить и гостинцев щедрых дала для родных. Только и сказала, что сильно будет скучать и ждать своего ненаглядного. «Без тебя, поверь, свет – не мил!».
Наконец, на третий день, к обеду "прилетела" тройка. С дочкой и с гусарским поручиком. Для знакомства и для родительского благословения. Вот вам и судьба! Сидели все, как раньше, за большим хлебосольным столом. И Прасковья чувствовала, как с её родными людьми вернулось счастье. Перекрестилась в святой угол. «Прощаю всех вас и навсегда!».
