Темнота… Не та, которая за закрытыми веками или самой тёмной ночью. Это и не темнота была вовсе, а — пустота. Такая, наверное, была до сотворения мира. Ничего подобного не чувствовал раньше. Где я? Странное ощущение бестелесного сознания.
Но вот что-то знакомое неясно обозначилось в этой пустоте. То ли далёкий сполох, то ли звук… Надо напрячься, надо напрячься, чтобы понять что это. И я пытаюсь пошевелить невидимым и неосязаемым своим телом, влить в него энергию плоти.
Теперь уже понимаю, что опять слышу какой-то звук, что-то знакомое и призывающее меня к какому-то действию. И это действие обязательно надо выполнить! Я ещё напрягаюсь и впереди начинает брезжить серый свет. Пятно увеличивается, серые переплетения в этом пятне начинают набирать цвет.
Опознаю переднюю обечайку фонаря, за которой сплошное синее небо. Ниже вижу приборы, знакомые приборы. Я - в кабине самолёта! И этот самолёт в наборе высоты. Вот указатель скорости и стрелка показывает меньше 300 км/ч! Левая рука машинально двигает ручки управления двигателями на упор «Полный форсаж», правая заваливает самолёт на спину.
- 013! Как слышишь меня?
- 013, отвечаю! - еле выговариваю хриплым голосом, который сам не узнаю.
- 013, Вам к четвёртому, 1200, переход на стартовый, - это наш Руководитель полётов на полигоне мне команду даёт.
-013, понял, к четвёртому, - стараюсь изо всех сил придать своему голосу нормальный тембр, чтобы подполковник Шатравка не придал значения моему молчанию на первые команды.
МиГ-29 резво набирает скорость 700 км/час, занимаю нужную высоту и направление полёта, перевожу двигатели на работу в номинальном режиме.
Пора осознать что случилось. Чувствую себя плохо: голова кружится, подташнивает, слабость в ногах, руки трясутся. Поворачиваю на себя зеркало. Из него смотрит незнакомое зелёное лицо с тёмными кругами под глазами. Боже! Отворачиваю зеркало. Аэродром очень близко, пора входить в круг и готовиться к посадке. Срочно надо мобилизоваться. Включаю аварийную подачу чистого кислорода — надо прояснить мозги.
Стараюсь изо всех сил благополучно совершить посадку, а потом и освободить полосу. На рулении начинаю понимать, что не смогу выйти из кабины: коленки ходят ходуном, в ногах - слабость. Уменьшаю скорость руления до пешей — за мной никого нет — тяну время, чтобы подышать чистым кислородом. Потихоньку голова проясняется и в теле набирается сила. На стоянке выхожу из кабины самостоятельно, имея на стремянке в каждый момент три точки опоры. Земля меня тоже держит. Расписываюсь в Журнале у техника самолёта — руку пришлось крепко прижать к странице, чтобы техник не заметил тремора - и жду бойца, который придёт списывать с самолёта параметры моего полёта. Параметры запишет на кассету, которую я сам отнесу в автомобиль Объективного контроля на расшифровку.
После расшифровки выяснится, что у меня в полёте была скорость ниже безопасной. Начнут выяснять причину, вникнут в маневр самолёта, припомнят, что два раза не давал квитанцию Руководителю на полигоне. Догадаются, что у меня что-то случилось. Придётся сознаться в том, что я потерял сознание в полёте. Это — конец всему!
Хотя мысли ворочаются в голове с трудом, мне понятно моё будущее. Я не думаю о том, что мог и не стоять сейчас на бетонке перед самолётом — стою же! - думаю о том, как скрыть этот гибельный факт в воздухе. Договориться с начальником Объективного контроля — не вариант. Капитан — офицер принципиальный. После командировки в Африку. У него всё есть. Ему мои проблемы ни к чему, тем более, что на аэродроме - рой голубых и красных лампасов.
К самолёту подходит механик со своим аппаратом на колёсиках — списывать информацию с бортовой памяти на кассету. Боец…
Подхожу к незнакомому бойцу, который ладит штепсельную вилку к разъёму на фюзеляже самолёта.
- Боец! Окажи, пожалуйста, помощь майору.
Боец отрывается от своего занятия и всматривается в моё лицо. Он, конечно, представляет с кем говорит. На его лице проявляется интерес, он молча ждёт продолжения.
- Я в полёте скорость потерял меньше безопасно разрешённой. Ничего страшного, видишь — стою на земле. Но на аэродроме генералы из нашей Воздушной армии, если прознают — снимут с лётной работы. Сделай так, чтобы информация со сбоем списалась. Помоги!
На лице бойца мелькает сомнение, но, секунду подумав, он согласно кивает головой. Включает свой аппарат на запись и начинает шевелить штепсельным разъёмом.
Я не понимаю, почему он мне помогает.
Забираю у него кассету, благодарю и иду на старт. Мои лётчики уже движутся мне навстречу, удивляются, негодуют, мол, командир, опаздываем, ты где пропадаешь. Показываю им кассету и тороплюсь к автомобилю Объективного контроля. Время поджимает. И тут, в момент передачи кассеты в окошко, до меня доходит, что бойца я зря напрягал: в самолёте записано три последних часа полёта. А я летал 25 мин. После этой заправки с самолёта перепишут информацию за два полёта. Тут и вылезет моя предпосылка! Да, сильно тебе, Толя, мозги повредило перегрузкой, раз ты такое забыл!
Тороплюсь назад на стоянку к самолёту. Изображаю торопливость ватными ногами, скрывая от всех тремор рук, держа их в карманах куртки. Голова тяжёлая. Мне бы остановиться, да задуматься о том, куда иду, но я не останавливаюсь. Словно скакун в бегущем куда-то табуне, держу своё место в табуне и не думаю о последствиях этого бега. Значок в плановой таблице для меня важнее собственной жизни.
Сразу после выруливания со стоянки включаю аварийную подачу кислорода. Без кислорода не выживу в полёте. Всё делаю машинально, но не забываю, что веду группу, стараюсь держать режим и чётко давать команды. Наконец, остаюсь один — моя тройка продолжает полёт самостоятельно в точку начала маневра атаки наземных целей. Я не делаю энергичных маневров, плавно набираю высоту, вместо пикирования изображаю мелкую спираль. Какая им разница, этим сухопутчикам, что я делаю? Потом набираю высоту 6000 метров и становлюсь в вираж с креном 45 градусов над полигоном. Жду, когда прозвучит три доклада лётчиков об атаке наземной цели, пытаюсь их рассмотреть под собой, но никого так и не увидел. После третьего доклада и сам информирую Руководителя полётов на полигоне о том, что задание закончил. Не спеша снижаюсь к четвёртому развороту. Старательно выдерживаю режим, перед каждым действием проверяю себя на правильность действия. Посадку произвожу благополучно. На рулении выключаю аварийную подачу кислорода. Голова немного прояснилась, слабости в теле почти не осталось.
Пока жду кассету с параметрами, ловлю на себе удивлённый взгляд специалиста, который проверил давление кислорода. Когда с кассетой отхожу от самолёта, к нему подруливает кислородка. Правильно, у меня ещё один вылет, заправьте кислорода в систему.
Кассету этот раз у меня принимает сам начальник Объективного контроля.
- Товарищ майор, у Вас в прошлой заправке был сбой записи параметров полёта, надо переписать данные.
- Хорошо! Только давай после этой заправки, а то мы не впишемся в плановую с крайним вылетом, если сейчас пошлёшь бойца переписывать.
- Ладно, так и сделаем.
Ну, ещё полчасика побуду лётчиком.
Погода начала портиться. С востока потянуло низкую облачность, но полигон и наш звеньевой маршрут были ещё открыты. Мы торопливо зашагали со старта на стоянку. Самолёты уже были готовы. Осмотрели, запрыгнули в кабины. Это мои лётчики запрыгнули, а я — заполз. Вышел на радиоприём и запросил по радиостанции запуск. Руководитель полётов дал команду ждать. А чего ждать? Аэродром уже затянуло, но полигон, явно, чист от облачности. Ещё несколько минут и наш маршрут закроет.
Через минуту в эфир прошла команда «Отбой полётов». Стоянка самолётов оживилась после того, как команду повторил по громкой связи инженер полётов. Я с облегчением воспринял эту команду: тяжко мне давался каждый полёт после потери сознания. Но меня ждала перезапись параметров того самого полёта. Ну, как говорится, твоя очередь пришла, Толя…
Я немного постоял у самолёта, ожидая бойца с аппаратом на колёсиках, мои лётчики, проходя мимо меня удивились этому, мол, командир, ты чего забыл здесь, домой пора. Поплёлся следом за ними. У старта уже стоял автобус, забитый лётчиками. В нём на своём коронном месте сидел и начальник Объективного контроля. Опа! А перезапись?
Я завернул к автомобилю Объективного контроля, чтобы просмотреть расшифровки полётов своих лётчиков и расписаться в журнале контроля. Заодно просмотрел и записи расшифровок своих полётов, которые контролировал командир эскадрильи или его заместитель. Мои полёты уже были завизированы комэской. Я вчитался в параметры того злополучного полёта: все они были в норме.
Господи! Вот что бывает, когда у начальника Объективного контроля всё есть! После командировки в Африку.
«В Африке реки - вот такой ширины, а в Африке горы - вот такой высоты...»