Павел - успешный психолог и примерный семьянин. Но у всех нас есть свои скелеты в шкафу, даже у успешных психологов и примерных семьянинов. Никто не поможет Павлу побороть свои страхи, кроме него самого.
Он был в комнате один, в полной темноте, с предчувствием надвигающейся опасности. В коридоре гулким эхом отдавались тяжелые шаги, звякнула пряжка, со скрипом открылась дверь: «Хлюпик, сымай штаны». Павел с криком открыл глаза и застонал от боли в затылке.
- Паша, Пашенька, - откуда-то сбоку раздавались всхлипы. Он с трудом повернул голову и сфокусировал взгляд на рыдающей жене. – Как же ты нас всех напугал, ты ведь мог погибнуть, ты понимаешь? - монолог прервался рыданьями.
- Ну, прекрати, видишь, я живой, - Павел попытался утешить жену, насколько позволяло его состояние.
- Сдался тебе этот котенок, я бы еще поняла, ребенок, но котенок, - всхлипывала Карина. – Ты бы хоть о детях подумал, что бы я им сказала, что их отец героически погиб, спасая котенка?
- Вам пора, больному нужен покой, - врач вывел Карину из палаты, за что Павел был ему очень благодарен. Он действительно смертельно устал, клонило в сон, глаза слипались.
Павел очень хотел объяснить жене, что дело вовсе не в котенке, а в нем самом, вернее, в его страхе, который ему никак не удавалось побороть. Но, каждый раз, когда он уже, кажется, был готов все рассказать, решимость куда-то улетучивалась, а слова застревали в горле и отказывались выходить наружу. Никто не мог ему помочь, только он сам. Уж кому это может быть известно лучше, чем ему. «Психолог, блин, с незакрытым гельштатом и кучей комплексом», - выругался Павел, злой на самого себя.
***
«Надо бить так, чтобы уср*ся, а потом опять бить, за то, что уср*ся» - это была любимая шутка его отца, не просто шутка, а, можно сказать, девиз, знамя, которое он нес по жизни с высоко поднятой головой. Павлу не повезло, что его отец служил в армии, пусть в штабе, как выяснилось позже, но это ничего не меняло, по крайней мере, для Павла. От службы в армии у отца осталась кривая выцветшая татуировка на предплечье, любовь к тельняшкам, армейский кожаный ремень с железной пряжкой с выгравированной звездой и склонность к телесным наказаниям с помощью этого самого ремня.
- А, ну, хлюпик, сымай штаны, бить буду, - говорил отец и Павлик послушно спускал портки, убирал от греха подальше очки и зажмуривал глаза.
Первый удар обжигал, словно на кожу плеснули кипяток, от второго из глаз сыпались искры и лились слезы, третьего удара Пашка пытался избежать, отползая в сторону, но отец неизменно его ловил и доводил начатое до конца. После такого воспитания Пашка доползал до кровати, сворачивался калачиком и рыдал, а потом несколько дней не мог сидеть на пятой точке, чем постоянно вызывал раздражение учителя.
- Ну, хлюпик, кончай реветь, - орал отец, и Пашка старался хныкать как можно тише. В такие моменты он хотел исчезнуть, испариться, даже умереть. Он представлял себя в маленьком гробике и рыдающих над его бездыханным телом отца и мать. Пашка видел такое в кино. Хотя, отец никогда не плачет, не заплачет даже если Пашка умрет. В отличие от Пашки папка сильный, не хлюпик вроде него.
- Витька, ты что, опять за свое? – причитала вернувшаяся с работы мать и начинала хлопотать вокруг Пашки.
- Танька, не смей, - свирепел отец, - растишь из пацана хлюпика, он мужиком должен быть.
- Пашенька, снимай штаны, я тебя смажу, - продолжала она, не обращая внимания на мужа. – За что на этот раз? – спрашивала Татьяна Ивановна, намазывая Пашкину попу мазью, которая приятно холодила ссадины.