— Ну что, парень? — хрипловатый голос был так близко, что Павла охватил страх.
Только что Глаша смахивала с его плеча снежинки, а тут уже ни Глаши, ни лета.
Павел пытался открыть глаза, но что-то мешало ему.
"Лютый февраль" 9 / 8 / 1
— Да подождь ты, — голос немного подобрел, что-то отеческое появилось в нём. — Подождь… Закисли твои очи. Сейчас вернусь.
Павлу казалось, что прошла целая вечность прежде чем что-то тёплое и неприятно пахнущее коснулось век и побежало по щекам, норовя попасть и в рот.
Но жидкость была настолько противна, что Павел сжал губы, боясь вновь ощутить неприятный вкус.
Один глаз кое-как освободился от плена. Что-то мелькало перед Павлом, что-то очень похожее на силуэт человека, но разобрать было невозможно.
— Ты благодари Бога, что вообще жив остался и при теле. Иных мороз так крутит, так морозит, что потом ни рук, ни ног, ни ушей не остаётся. Есть тут у нас такой дед Муравей. И не спрашивай, почему так назвали. Мне неведомо. Так вот он уши свои в пургу потерял. Спасибо, что только уши.
Мужчина хихикнул и принялся за второй глаз Павла.
— Так что ты не расстраивайся из-за глаз. Остальное подлечим. Но ты, парень, знай наперёд. Работать придётся много. Мне значит нужно, чтобы ты отработал за сломанные сани, за два гроба. Мне за ними в город пришлось ехать. У нас зимой их никто не сколотит. Носильщиков нанимал. Долбильщиков нанимал. Мёрзлую землю не каждый возьмётся. Я всё записал. Ты в себя приходи поскорее. Дел полно нынче. Снег сойдёт, и начнёшь.
Павел по-прежнему видел плохо.
«Два гроба», — крутилось у него в голове.
Вспомнил, как остался в возке с управляющим, как слышал тяжелое его дыхание, как холод пробирался даже через тёплую одежду. Стал молиться, чтобы Бог его побыстрее забрал к себе.
«А если это и так Бог?» — Павел задавал себе много вопросов. Даже запаниковал.
Мужик в это время натирал Павлу ноги. От мази они горели огнём.
— Ну вот тут… — причитал мужик. — Тут пострашнее, чем на правой. Ну ничего… Главное — жив.
А потом наступило длительное молчание. Павел даже не понял, что мужчина ушёл. Так сильно был занят своими мыслями.
Новость о том, что придётся отрабатывать, просто шокировала Павла.
«Снег сойдёт, и начнёшь» звучало как приговор. Думать о том, что придётся работать, не хотелось. Да Павел и не знал, что именно нужно будет делать. От уже знакомого голоса вздрогнул:
— Алёнка, поди парня молоком угости!
Прошло немного времени, и кто-то стал ходить рядом с Павлом. Он опять открыл глаза. Теперь силуэт уже был более узнаваем. Перед ним стояла молодая женщина в ярко-красном платке. Её глаза были такими большими, каких ещё Павел ни у кого никогда не видел.
Она держала перед его лицом ложку.
— Петь, — крикнула она, — он глаза открыл!
Мужик сразу откликнулся:
— Эка невидаль — глаза открыл! Он их и вчера открывал. Бездумно только. Вот как слово скажет, тогда и зови. А коли молчит пока и в полудрёме, чего с него взять? Ты давай корми его молоком, а то мне слабый работник ни к месту. Кормить его я не намерен. А отпускать тоже не с руки. Кто мне всё вернёт?
— А может у него денег много! — громко произнесла женщина. — Одет был сносно. Я бы сказала даже, что богато.
— Обожди мечтать, — прикрикнул мужик. — Не твоё это дело! Я с ним сам разберусь.
Сколько прошло дней, Павел не знал.
Но твёрдо решил, что как только встанет на ноги, тотчас сбежит.
Мужик подходил всё реже к Павлу. А потом и вовсе перестал он слышать его голос.
Часто рядом тёрлись дети. Они тыкали пальцами в лицо, смеялись. Раскрывали его и убегали. А Алёнка кричала:
— А ну кыш, кыш, кому говорю! Вы чего живого человека за игрушку приняли?
Но как только в доме становилось тихо, дети возвращались и продолжали «издеваться».
Ноги уже никто не мазал мазью. Павел боялся пошевелиться, дабы не выдать себя.
Он уже давно чувствовал в себе силы. Думал, что вполне окреп и может ходить. Но виду не подавал. Лежать и пить молоко было гораздо приятнее, чем работать.
Через несколько дней вернулся мужик.
Он подошёл к Павлу, посмотрел в его открытые глаза и произнёс:
— Ну что, парень, вставать пора. Нечего тут бока отлёживать! Давай, помогу…
Мужик как-то быстро поставил Павла на ноги.
Но Павел притворился, что готов упасть. Мужик при этом отошёл на приличное расстояние. Павел запаниковал.
— Давай-давай! — скомандовал мужик. — Мне тут притворщики не нужны. Все вы такие. Думаешь, ты один такой замёрзший? Не-е-е-е-т. Мне Господь вас по десятку зимой присылает. А я пестую и пестую таких. Хотя мне проще пройти мимо. Если головы нет понять, что в такую погоду надо дома сидеть, то я свою не поставлю вам. Ишь ты… Залежался.
Павел сделал шаг, потом другой. Ему показалось, что он даже забыл, как ходить. Голову приходилось наклонять, потому что потолок в доме был низкий.
Свесив голову набок, ссутуливший по привычке, Павел сделал ещё шаг.
— Ох, какой ты длинный! Как слега… И лестница не нужна, чтобы крышу крыть. Вот зачем мне Бог вас подкидывает! Чтобы я меньше тратил. Ты имя своё помнишь?
Павел остановился. Кивнул.
— Ну так озвучь его!
Павел помотал головой.
— Шо? Язык отморозил?
Мужик подскочил к Павлу и засунул ему в рост несколько пальцев. Нащупал язык и потянул за него. Павел замычал.
— Не отморозил, — и вытащил пальцы.
Павел так испугался, что выпалил:
— Павел Андреевич!
А ведь лёжа в постели думал, что прикинется немым, глухим, слепым, лишь бы не работать.
— Ох, как высоко ты себя представил, — засмеялся мужик. — Будешь Пашкой-букашкой. Да ладно-ладно, не горюй! Павлом Андреевичем звать тебя тут никто не будет. Пашкой будешь… Давай, расхаживайся и в баню. Я тебя веником отхожу, к жизни верну. Будешь у меня как новенький.
Павел слушал своего спасителя и думал о смерти.
— А я Пётр, будем знакомы. Ты скажи…
Пётр вдруг замолчал. Потом перекрестился и продолжил:
— Как спутников твоих звали? На табличке нацарапать надо бы, да помолиться как следует.
Слёзы предательски закапали из глаз Павла.
— Тот, что постарше на тебе лежал. Собой стало быть накрыл. А тот, что возница, рядышком с вами приткнулся.
Ох, думал я что вы все втроём того… Ан нет, пока домой притащил вас, пока осмотрел, ты задышал. Даже кашлять пытался. А теперь вот стоишь. Ты не рыдай, парень! Все мы там будем. Не сегодня, так завтра. Молись…
Вдруг лицо Петра поменялось на лицо Николая Ефимовича. Павел вздрогнул, вытер глаза.
— Чудится чего? — поинтересовался Пётр. — Не переживай, не ты один такой. Всем чудится…
А дальше была баня. Первый раз в жизни Павел орал во всё горло:
— Помогите, спасите, убивают!
Но в ответ слышал только хохот. Пётр живого места на Павле не оставил.
Когда окатил его ледяной водой, Павел потерял сознание.
Очнулся в уже знакомой кровати. Рядом сидела Алёна и держала его за руку.
—Павел Андреевич, — прошептала она, оглядываясь по сторонам, — молочка вам дать? Только кивайте почти незаметно. А то мне кормить вас не велено.
Павел кивнул.
Алёна несколько раз посмотрела в окно. Из кувшина плеснула молоко. Подошла к Павлу. Положила свою руку под его голову, приподняла и дала напиться. Только успела отойти, как вошёл Пётр. Ещё не подойдя к Павлу громко сказал:
— Ну что, ожил?
Павел молчал. Алёна сделала вид, что занимается чем-то.
Пётр подошёл к спасённому и зарычал:
— Я же тебе сказал! Не кормить!
— Да я и не кормила, Петя, ты чего?
— Не кормила? Не кормила? А молоко у него на губах откуда? Свою сиську ему совала или Бурёнкину. Ох, баба!
Пётр замахнулся на жену. Павел зажмурил глаза. Алёнка вскрикнула.
— Чего орёшь раньше времени? — грубо сказал Пётр. — Разве я тебя бил когда-то?
Алёнка замотала головой.
Павел открыл глаза и быстро рукавом вытер губы. Пётр подошёл к нему и скомандовал:
— Вставай! Работать пора! Молоко отрабатывать надо. Ты мне не дитё, чтобы я тебя кормил…
У Павла внутри всё похолодело.
Продолжение тут
Все главы "Лютого февраля" тут