...Всё изменилось. Всё.
Дом, из которого будто сейчас вынесли покойника, сделался вдруг непривычно тихим и угрюмым.
…Они больше не собирались в столовой за вечерним чаем, и делая вид, что занят, Виктор Михайлович не выходил даже к обеду, предпочитая есть его в одиночестве у себя в кабинете. Отгородившись от семьи недоброжелательной стеной, он не интересовался ею даже в малой степени, сделавшись в одночасье словно чужим. Он уже не просматривал дневник сына, не гордился его успехами, старался не замечать и избегать всяческих разговоров и упоминаний о нем.
Вера Александровна страдала ужасно. Пропасть, которая вырастала между ними, с каждым часом становилась всё ужаснее. Пугаясь этих перемен, она пыталась и ничего не могла изменить.
...Виктор Михайлович, отдаляясь, не только избегал теперь общения с домашними, но стал заметно брезговать и тяготиться их присутствием. Он нервничал и переживал, когда Боря относил ему в кабинет чай, касался его чашки или полотенца, прятал зубную щетку, мыло, мочалку и с остервенением швырял их в помойку, едва только замечал, что сын притрагивался к ним, стоял рядом, дышал... Пытаясь примирить его с семьей, Вера Александровна всякий раз нарывалась на бурный скандал, гадкие и несправедливые в свой адрес обвинения. Не поверив в болезненные в их мальчике расстройства, Виктор Михайлович напрочь отвергал любые разговоры об имевшей место врожденной патологии, считал, что эта проблема носит исключительно педагогический характер. Другими словами, он полагал, что именно жена, недостаточно хорошо справляясь со своими материнскими обязанностями, упустила в свое время их ребенка, позволив развиться в нем гнусным подзаборным страстям. Вера Александровна была категорически не согласна. Едва случившее с сыном несчастье было озвучено, она немедленно бросилась ему на помощь, начав с выяснения причин. Она не ограничилась разговорами с родней, и хотя вполне доверяла их мнению и высокому профессионализму, стала консультироваться с другими специалистами, штудировать специальную медицинскую литературу. Сын оказался прав: наука была не в состоянии объяснить его феномен, ограничивалась туманно-заумными рассуждениями об «историческом опыте» и «культурных традициях» предков. Куда более правдоподобной выглядела версия о наследственной предрасположенности подобного рода перверсий. Обусловленные наличием в генофонде семьи патологических генов, они могли и не обнаруживаться сразу, но дожидаясь своего часа и только им известных и нужных условий, проявляться в самый неподходящий с точки зрения человечности момент. Это была своего рода мина-консерва, которая, затаившись иногда на долгие десятилетия, выстреливала в выбранного им кандидата, нисколько не заботясь о его планах на жизнь. Несчастный Боренька, родившийся в здоровой интеллигентной семье, стал неожиданно для самого себя вместилищем самого скверного и омерзительного порока.
...Вера Александровна плакала от своей невыносимой боли, от такой несправедливости и жалости к своему ребенку, которому, - она знала это уже определенно точно, — никто и никогда не сумеет помочь. Стараясь поддержать его в такой беде, она сделалась к нему еще нежнее, еще ласковее, совершенно не понимая и стыдясь поведения супруга. Это было тем обиднее, что пытаясь разобраться и понять, откуда могла прийти в их дом такая «неприятность», роясь, разгребая родословные обеих фамилий, она вдруг обнаружила ее признаки именно в генеалогии мужа. Размытые воспоминания о некоем неблизком родственнике Виктора Михайловича, который почти полжизни провел в специализированных психлечебницах, не давали ей покоя. Очень переживая и деликатничая, Вера Александровна, однако, не постеснялась справиться о нём у мужниной родни. Родственники были откровенны: да, такой и даже не единичный, как оказалось, факт, действительно имел место. Полоумная, хотя и дальняя их родня периодически попадала «на дурку», иногда по очень тяжелым показаниям.
Реакция мужа на ее открытие была неожиданной. Он молча выслушал ее рассказ и, не произнося ни слова, вдруг с разворота ударил в лицо. Удар был таким сильным, что Вера Александровна, перелетев через комнату, открыла головой дверь в спальню, упала, сильно ударилась. Виктор Михайлович с искаженным от бешенства лицом поднял ее и, отвесив еще одну тяжелую оплеуху, опрокинул на кровать, накрыл одеялом, стал избивать. Наконец, он устал, слез с уже неподвижного тела, потащился из комнаты. Уже в двери, оглядываясь на ее слабый стон и разбитое в кровь лицо, просипел.
- Запомни, тварь, в нашей семье, действительно, случалось, были сумасшедшие, но никогда не было извращенцев...
Теперь он бил ее часто.
...Она была виновата во всем. Во всех без исключения больших и малых его бедах. Он ненавидел и презирал ее даже больше и сильнее, чем сына, которого в последнее время не переносил органически, даже на дух. Случалось, он поколачивал и его, и тогда Вера Александровна, совершенно растворяясь в своем беспросветном горе, думала о смерти. Единственной ниточкой, все еще связывающей ее с жизнью, был сын. Одна мысль: что станет с ним, когда она умрет?, - удерживала ее от безрассудного, но такого извинительного в ее положении шага. С трудом подавляя отвращение ко всему, что ее окружало, Вера Александровна продолжала ходить на службу, читать лекции, проводить семинары, консультировать и руководить. Не позволяя себе расслабиться и выдать семейную тайну, она тщательно следила за собой, ухаживала, научившись очень искусно прятать под толстым слоем грима и дорогих румян ссадины и кровоподтеки. «Модничая», она даже летом одевалась в просторные с длинными рукавами кофточки и балахоны, скрывала черное отечное от побоев тело. Как профессиональная актриса она замечательно талантливо разыгрывала из себя счастливую жену, мать, в общем, успешную, состоявшуюся в жизни женщину. Они с мужем по-прежнему оставались блестящей во всех отношениях парой, ломали на публике неподражаемую по притворству комедию о семейной идиллии. Им завидовали. Иногда у нее появлялась слабая надежда, что все еще наладится, что Боря как-нибудь «перерастет», «возьмется за ум». Она старалась помочь ему и, не жадничая, выполняла все рекомендации врачей и целителей. Сын, не желая огорчать, шел ей на встречу, послушно глотал дорогостоящие пилюли, пил отвары и настойки, «волшебные», «от всех болезней», таблетки. Он перестал участвовать в любимых им похоронах, смотреть сомнительного рода кинофильмы и телепередачи, читать «подозрительные» книжки. И только одной вещи он никогда ей не обещал. Следуя советам специалистов, Вера Александровна уговаривала Борю оставить даже мысль о карьере врача, подумать о другой профессии. Он подумал и, когда пришло время, подал документы именно в медицинский.
...Виктор Михайлович заметил отсутствие сына, поднял на жену подозрительные глаза.
- Куда делся твой падальщик?
Вера Александровна съежилась. Избегая встречаться с ним взглядом, она тихо прошептала.
- Зачем ты так? Наш Боренька поступил учиться.
- Куда?
- Он... он будет врачом... - Вера Александровна слабо вымучено улыбнулась. — Он станет хирургом или педиатром...
Виктор Михайлович вдруг икнул и, зажимая ладонями рот, отскочил к мойке, стал рвать.
В эту ночь он бил её особенно жестоко.
***
…Ее надежды не оправдались. Лечебное дело и педиатрия Борю не интересовали вовсе. Успешно окончив институт, сын стал патологоанатомом. Точнее, пройдя на последних курсах соответствующую специализацию, он, как и мечтал, получил профессию судебно-медицинского эксперта.
(продолжение следует...)