По стопам Джакомо Казановы
Читать Часть 1: Память о генералиссимусе в швейцарских Альпах
Читать Часть 2: Схватка за памятник великому полководцу
Читать Часть 3: Он подарил Москве Олимпиаду
Читать Часть 4: Фальц-Фейны и венценосцы
Всё описанное выше произойдёт спустя несколько исторических эпох, а пока — скорость и ещё раз скорость.
Впоследствии Фальц-Фейн будет с гордостью носить обретённый им неофициальный титул — Baron Quick, «Быстрый барон». И даже на девятом десятке ежедневно будет по двадцать километров отмерять на своём велосипеде. А пока что 20-летний студент агрономического факультета университета Ниццы в 1932 году становится чемпионом Парижа по велоспорту.
Но упоение скоростью требовало следующего шага — и он садится за руль гоночного автомобиля.
«О моих успехах помнят до сих пор, и по сей день я получаю каталоги новых спортивных автомобилей», — с улыбкой рассказывал он как-то мне.
А параллельно начинает писать о спорте, делать фоторепортажи с соревнований.
Его замечает крупнейшая во Франции спортивная газета «Ото» (впоследствии «Экип»). Вскоре она направляет его своим корреспондентом в Берлин. Наверное, не последнюю роль сыграло то, что, помимо французского, он знал немецкий, русский и ещё три европейских языка. И, конечно, то обстоятельство, что, благодаря указу князя Франца I, сдержавшего данное на балу обещание, он уже был подданным княжества Лихтенштейн, государства, особо не вовлечённого в водоворот европейской политики.
В воспоминаниях генерала Епанчина есть строки, посвящённые моему многолетнему собеседнику, который своему деду «приносил большое утешение»:
Внук усердно работает, состоя представителем французского журнала «L'Autо» в Германии, и живёт в Берлине; работает много, но получает мало, вследствие большой разницы цены франка и марки. Получая содержание франками, внук имеет марок мало, ибо за каждые 15 франков он получает только одну марку, а жизнь в Берлине дорогая. Несмотря на такие условия, он работает не покладая рук; он состоит подданным княжества Лихтенштейн, что избавляет его от прелестей хитлериады.
Ещё и ещё раз генерал отмечает «доброе сердце» и «работоспособность» внука-журналиста.
Важным событием стало задание освещать летние Олимпийские игры 1936 года в Берлине.
«Ложа прессы располагалась неподал/ку от правительственных мест, и мне было прекрасно видно, как бесновался Гитлер, когда раз за разом побеждал Джесси Оуэнс, американский легкоатлет-негр», — вспоминал Эдуард Александрович.
Встреча с фюрером прочно запечатлелась в его памяти. И во время нашей последней беседы с бароном, когда ему шёл уже 105-й год, он ошарашил меня вопросом:
«А вы встречались с Гитлером? — И, пропустив мой ответ («если бы встречался, я бы тут с вами не сидел»), продолжил: — А вот мне довелось. На Берлинской олимпиаде, когда этот чёрный американец раз за разом побеждал».
Я вновь послушал знакомую мне историю. Ему приятно было возвращаться в свою молодость…
В 45-м, когда рухнула «хитлериада», Фальц-Фейн сел на свой любимый велосипед, захватил не менее любимую фотокамеру «Лейка» и отправился в княжество Лихтенштейн. В дополнение к уже предоставленному ранее лихтенштейнскому гражданству князь в свете имевшегося фамильного дворянского звания пожаловал Эдуарду титул барона. Сверх того, ссудил и деньгами – солидной по тем временам суммой в 50 тысяч долларов. По нынешним временам – это что-то порядка семисот тысяч.
Новоявленный барон решил сделать ставку на туризм. Открыл магазин национальных сувениров и, проявив недюжинную деловую сметку, направил поток туристов, которых прежде в княжестве и не бывало, прямиком к прилавкам своего магазина.
Пришлось выложить 10 тысяч долларов турфирме, возившей туристов по семи европейским странам, за изменение маршрута — заезд в княжество и часовую остановку около его магазина. Постепенно дошло до сорока автобусов в день!
Спустя год долг князю был возвращён, а он вскоре открыл ещё один магазин. Сам разрабатывал сувениры, лично встречал автобусы с туристами, обращаясь к ним на одном из шести языков, которыми владел. Пригласил в качестве продавщиц американку, итальянку, японку, немку: они вызывали большее доверие у туристов из «своих» стран. Поставил дело так, что гости могли расплачиваться их национальной валютой и ею же получать сдачу.
«Недавно удалось решить важную проблему, — как-то рассказывал он мне. — Известно, что в подавляющем большинстве любые сувениры изготавливаются на Тайване, в Китае, других странах Азии. Но американец вряд ли купит, скажем, кружку с лихтенштейнским гербом, если на её донышке обнаружит слова «Сделано в Китае». Законодательство же требовало наличие такого клейма. Но вот теперь мне удалось добиться разрешения на его отмену, и мои производственные расходы сократились вдвое: азиатские сувениры по качеству не уступают местным, но не в пример дешевле. Торговля идёт более чем успешно».
Добавлю, что спустя семь десятилетий после его открытия доведётся побывать в этом магазине. Пиршество для коллекционера сувениров! Несмотря на цены, нам не удалось устоять против пивной кружки, тарелки и полудюжины магнитиков — всё с изображением чего-то лихтенштейнского…
А не планирует ли он в качестве продавщиц россиянок? Этот вопрос я задал во время того давнего интервью.
«Это потребуется, только если организовать поток туристов в наше княжество из России. А для этого надо вести переговоры, встречаться с туроператорами, — делился он со мной во время тогдашнего разговора. — На всё это в России у меня нет времени. Я здесь занимаюсь другими, для меня более важными делами. В России я трачу деньги, которые даёт мой бизнес».
Действительно, восстановление храма Пажеского корпуса в Санкт-Петербурге, и создание там музея, и реставрация родового гнезда «Аскания-Нова» на Украине требуют немалых средств и сил.
Во время одной из наших бесед разговор зашёл о книгах. Что, кстати, он любит читать?
Выяснилось, что предпочитает книги по истории, в первую очередь по истории России, мемуары видных деятелей Российской империи, книги о жизни династии Романовых. А вот к беллетристике душа не лежит, романов вообще не читает...
Почему их не читает? — этот вопрос я не задаю, потому что могу сам дать на него ответ. Он их не читает, потому что вся его жизнь — сплошной роман. И то, что именуется романами, составляет их немаловажную часть. Однажды удалось сподвигнуть его на разговор на эту щепетильную тему.
«Мы, Фальц-Фейны, всегда были Казановами, и я тут не исключение», — с едва заметной улыбкой задумчиво повторяет он уже слышанную мной фразу.
Быть может, мыслями своими он уносится в тот безумно далёкий день, когда гостья его матушки, прекрасноволосая дама, заприметила его, ещё толком не ставшего юношей, и пригласила зайти к ней на чашку чаю. Так состоялось его посвящение... Последовавший рассказ убеждал, что барон не был банальным соблазнителем, «коллекционером сердец». С приятельницами его связывали достаточно глубокие эмоции, которые даже после расставания никогда не перерастали в неприязнь. Он старался отдавать — свои чувства, внимание, заботу — и оттого получал так много взамен.
«Я действительно всегда шёл по стопам великого Джакомо, — говорит барон после паузы. — Правда, соблюдая три правила. Во-первых, верность жене. У меня было два брака (первая жена, Вирджиния, сбежала с американцем, вторая, Кристина, погибла от передозировки наркотиков), и на эти годы для меня существовала только одна женщина.
Во-вторых, среди героинь моих романов были только незамужние — зачем связывать себя с чьей-то женой, создавая проблемы сразу для нескольких человек? На свете есть столько свободных прекрасных дам! Отчего я должен лишать их удовольствия общаться со мной? Я никогда не попадал в какие-то неприятные истории, мужья не вызывали меня на дуэль... И в-третьих, я всегда сохраняю добрые отношения со своими бывшими приятельницами. А в их числе и голливудские кинозвёзды, и дочери коронованных особ, и другие знаменитости. Сегодня уже мало кто, наверное, вспомнит американскую кинозвезду, обладательницу «Оскара» Джоан Кроуфорд, гремевшую в пред- и послевоенные годы...»
На свою беду, а точнее, счастье, кинозвезда, путешествуя по Европе, заехала в Лихтенштейн и здесь, конечно, не могла не зайти в сувенирный магазин, за прилавком которого стоял молодой красавец. Вспыхнувшее чувство, вскоре переросшее в бурную страсть, впоследствии сменилось тёплой дружбой, длившейся несколько десятилетий.
«Люди старшего поколения, возможно, помнят Сорейю, — продолжает Эдуард Александрович. — В конце 50-х её иногда называли самой красивой женщиной мира, хотя кто может определить это? Она была шахиней, приезжала и в СССР, потом шах Ирана развёлся с ней. Это действительно была женщина поразительной красоты и — столь же ограниченная. Как только с её помощью шах мог управлять такой крупной страной? Её не интересовало вообще ничего, и все мои разговоры как бы уходили в пустоту. На какие только темы я ни пытался вести с ней беседу... В конце концов мне просто наскучило общаться с пустотой и пришлось с ней расстаться. Но среди горы поздравлений, которые я получал под Рождество, до самой её кончины непременно была открытка и от неё. Все мои приятельницы были милыми, хорошо воспитанными женщинами. Я ни разу не нарвался на стерву. Так что пока мне везёт...»
«И сейчас по субботам на моей вилле «Аскания-Нова» меня навещает гостья. Отнюдь не всегда одна и та же... Единственная проблема отношений с дамами — не выдать случайно воспоминаниями о 20-х годах своего истинного возраста. Обычно мои приятельницы полагают, что мне порядка 60-ти. Я стал особенно аккуратен после того случая, когда одна прекрасная гостья, поняв из разговора, сколько мне лет, с восклицанием «Как вам не стыдно!» поднялась и покинула меня. Мне было очень больно...», — поделился он.
Замечу, что эта наша беседа состоялась, когда моему визави было куда ближе к девяноста годам, чем к восьмидесяти.
«Если уж мы ведём разговор на эту деликатную тему, то позвольте спросить, женщины какой национальности привлекали вас сильнее? Ведь с вашим знанием шести языков вам было легче найти общий язык с любой собеседницей?» — позволяю я себе ещё один не совсем тактичный вопрос. «Русские. Россия — для меня сказка, и в этом плане тоже. Русские — не такие избалованные, изъявляют не столь много требований, как женщины на Западе. Многие умеют хорошо слушать. И если такой парень, как я, что-то рассказывает о давних временах и вспоминает какие-то случаи из жизни, им забавно, и нам приятно это общение... Когда я приезжаю в Москву или Петербург, у меня в номере бывает до сорока человек за вечер — и журналисты, и деловые люди, и просто знакомые. Часто раздаются звонки от не известных мне женщин: мол, много читала о вас, видела по телевизору. Хотела бы познакомиться... Приходите, говорю. И — новая знакомая оказывается в многолюдном обществе, хотя, видимо, рассчитывала на тет-а-тет. Если я вижу, что она миловидна, хорошо держится, предлагаю ей прийти на следующий день. Причём выбираю время, когда посетителей не предвидится...»
С его слов я знаю, что есть и ещё одна женщина в его жизни — живущая в Ницце с мужем-скульптором дочь Людмила. К сожалению, её собственное имя — это единственное русское слово, которое ей известно.
«Я стараюсь скрыть от неё, когда в очередной раз еду в Россию, она считает, что в «этой стране» меня непременно кто-нибудь застрелит, так что не хочу её волновать. А когда при встрече начинаю рассказывать о том, чем занимался в России, она старается сменить тему, вспоминая о подробностях последнего бала у монакского князя или ещё о чём-нибудь, более её волнующем», — не без грусти говорил мне барон.
...С первой своей супругой барон с годами восстановил отношения. Он иногда виделся с ней в Монако, где та давно осела. Тяжёлым ударом для него стала наркозависимость его второй жены Кристины, что привело к трагическому концу. Он решил больше не искушать судьбу, не связывать себя новым супружеством.
На своей вилле в Вадуце живёт совершенно один. Сам ухаживает за садом («у меня же высшее агрономическое образование!») — окучивает, купирует, унаваживает. Сам убирает в комнатах и чистит серебро («это проще, чем кого-то учить это делать»). Сам потчует многочисленных гостей («но, чтобы только за собой мыли посуду!»). Сам, разумеется, себе готовит...
Вот так звучал его давний рассказ на весьма деликатную тему. Последнее обстоятельство — его стремление к самостоятельной жизни на своей вилле переросло, по всей видимости, в некую фобию к постоянному пребыванию там любого другого человека.
Продолжение следует
Владимир Житомирский