Лениво-вечерне переписывались с сестрой о философских основах того, что любая фраза, даже нейтральная изначально, нанесённая гравировкой на внутреннюю сторону обручального кольца, сразу становится суперванильной (с оговоркой о том, что фразы типа «Умри, мразь» там никто (предположительно) не гравирует). Попроверяли закон для разных фраз — и вправду, суперванилит. И тут сестра выдаёт конструкцию, ломающую наш закон на раз:
— «Ложки нет».
— О, — говорю. — И вправду. А-а-а... Какой ложки?..
— Ну это ж из «Матрицы»! — восклицает сестра, вместе с которой в нашем общем детстве «Матрицу» мы смотрели примерно тыщу раз, да ещё и на видеокассете.
// Из Циклопедии: «Ложки нет» — крылатая фраза из американского фантастического фильма «Матрица». Была использована во время диалога с главным героем фильма Томасом Андерсоном в виде: «The truth is that there is no spoon» («Правда в том, что нет никакой ложки»). При этом была произведена демонстрация сгибания ложки без приложения физической силы; в мифе фильма подразумевалось, что окружающий мир не является настоящим, никакой реальной ложки не существует, а значит, всё, что с ней происходит, зависит только от самого человека.
Позднее была упомянута ещё раз героем во время подъёма на троссе противовеса лифта на крышу здания, в котором держали Морфеуса. Отстрелив один из опорных концов троса, Нео обнял Тринити и сказал: «Нет никакой ложки», тем самым признав факт своего единения с мифопространством фильма. //
— Точччнаааа! — восклицаю, подгрузив все нужные картинки. — А я подумала, что ты говоришь об отсутствии ложки, которой можно было бы вычерпать всё говнище из этого мира.
— Ну такой-то точно нет. Либо это хтоническая деревянная ложка, расписанная под хохлому. С дырками.
— ПРОТОЛОЖКА!
Разгоняем концепцию. Рождается новая мифологема.
Понимаем, что протоложка должна была быть минимум трёхметровой (как всё хтоническое) и стоять вкопанной на утёсе. Не, лучше во поле. Обнаружена при раскопках средневекового городища, ушедшего под землю. Нет, не городища — урочища! Его возвели вокруг неё в незапамятные времена.
И урочище — это достаточно хтоническо. Мы однажды с Настей в таком потерялись, исследуя леса Большого Соловецкого острова.
Ежеутренне и ежевечерне Матери-Ложке, конечно, молились, возводя костры до неба. Ну как умели тогда, так и молились, то есть с подношением вещественных доказательств обожания, страха и уважения, а именно:
• трёхсот шестидесяти пяти чанов каши пшёной и овсяной из цельного зерна, в печи распаренного;
• возов оладьев, шаньг и калиток ржаных не менее полусотни;
• телег с курами числом до двух тысяч;
• пять обозов овец;
• несколько взрощенных плодоносящих яблонь, с корнем выкорчеванных.
— А людей не будем подносить? — с надеждой спрашивает Настя. — Ну хотя бы разик в год.
— Лааадно.
А также:
• небольшую толпу евнухов-удальцов розовощёкых.
— А нашли эти правила на древней берестяной грамоте, там же, в урочище, откопанной. Правила записал сын пастуха, пасший овец на заклание во имя Матери-Ложки, наблюдавший годами за ритуалами.
— Грамотный пастух? — сомневаюсь я.
— Ну вот такие были удивительные времена!
— Это уже байопик получается :)
— Ну а чо. И сын пастуха уходит в пыльную даль, держа в руке терновый венец...
— Нее, терновый — это, кажется, не из нашинского маркетинга.
— Лавровый тогда? Римом запахло. Ромашковый?
— Слишком летне, легкомысленно и брачно. Шиповниковый! Он больше коррелирует с терновым по признаку наличия колючек.
— Но в пыльную даль сын пастуха всё равно уходит.
— Конечно, уходит, это же байопик! А чего он уходит-то, кстати?
— Ааааа патамушта ему надоело. И он ночью пробрался к Протоложке и отковырял от неё кусочек в знак неповиновения и отказа от традиций.
— Типа первородный грех познания, точно. Кстати, почему «познание» равно «неповиновение»?..
— Ну так принято у них. Остановившись, он оглянулся назад, скривившись от звука налипшего на зубы песка и от резко ударившего в глаза солнца. В последнем сомнении облизнув потрескавшиеся губы, сын пастуха глубоко