Артём
Она ходила бледной тенью самой себя. Я не знал, чем могу помочь. Только быть рядом, поддерживать, когда у неё подкашиваются ноги, утешать, обнимая рыдающую в кровати.
Бесился от собственного бессилия. Даже больше, чем после смерти отца. Тогда хотелось рвать, метать и мстить. Была цель и я шёл к ней. Я не боялся никого и ничего. Есть приказ? Выполняю.
Но сейчас я не в армии. Нет приказа и чёткого плана действий. Маячу за спиной, не допуская к охране напарника. Он уже удивляется, зачем его вообще наняли. Я отшучиваюсь, но недоумение растёт.
Уже не могу скрыть своего особого отношения к Дине. Это замечают коллеги. Подшучивают. И далеко не все подколки добродушные. Стараюсь не замечать. Думал, что давно оброс бронёй, выработал иммунитет, но сдерживаться становилось сложнее с каждым разом. От грандиозной драки спасали крайне редкие точки пересечения с потенциальными смертниками.
Бесцельно слонялся по коридору, пока Рыжая пряталась за стенами комнаты. Приносил еду, кормил, уговаривая съесть каждую ложечку. Да я даже уговорил несговорчивую кухарку сделать свежий бананово-черничный смузи для энергии, тонуса и поднятия настроения. За ингредиентами мотался лично, убедившись, что подопечная спит, но все рекорды по скорости побил. Только девчонка даже не заметила, хотя я старался обратить внимание, ожидая услышать очередной язвительный комментарий. Только пустой взгляд зелёных глаз был ответом.
На частном самолёте атмосфера напряжённая. Дубровский работает за ноутбуком, иногда посматривая на дочь сквозь полуопущенные ресницы. Он не играет, наверное, впервые за долгие годы. Но Дина игнорирует отца, отвернувшись к иллюминатору. Она не замечает его с того дня, как узнала о смерти матери. Нетрудно догадаться, кого девчонка винит в произошедшем. Только моё присутствие смягчало резкость и жёсткость шефа. Иначе он наговорил бы лишнего, как делал это всегда, и окончательно испортил отношения с дочерью. Хотя то, что творилось между ними сложно назвать отношениями.
После похорон Дубровский позвал к себе. Я оставил следить за комнатой напарника, а сам решительно постучал в резные тяжёлые двери кабинета.
- Присаживайся, Артём. – Шеф выглядел уставшим. Последние два дня он не покидал дом, иначе я бы знал. Ребята из личной охраны от скуки рубились в карты, смотрели телек и травили пошлые анекдоты. А ещё оккупировали кухню, чем бесили домработницу. Уверен, она строила коварные планы мести.
Дубровский выглядел непривычно, сменив строгие деловые костюмы, сшитые на заказ, на джинсы и футболку с логотипом известной панк-группы. Такие футболки выпускались специально к юбилею группы, и достать их можно было, только посетив концерт. Трудно представить шефа отрывающимся в бесящейся толпе и срывающим голос под любимую песню.
Я сел в кресло. В этом кабинете, мрачном и угнетающем, мне было неуютно. Слышал, что такую атмосферу выбирали для большего эмоционального и психологического прессинга. И чтобы кровь легче смывать было. Последнее точно неправда: Дубровский предпочитал такие дела проводить далеко от дома. Да и сам давно не марал руки.
Илья Евгеньевич подвинул мне папку, взглядом дав разрешение ознакомиться с содержанием. Несколько минут читал, с трудом протискиваясь сквозь медицинские и юридические термины.
- Босс, вы уверены? – С сомнением спросил, рассматривая завещание, в котором фигурировало моё имя.
- Да, уверен. – Дубровский закинул руки за голову и уставился в потолок. – Ты не обидишь её. Свернёшь горы, шеи врагам, мир бросишь к ногам, но не обидишь. Я наблюдал за тобой долгое время. И поверь, знаю многое и много. Например, что ты учил её самообороне. - На стол легли фото с наших тренировок. Пробежался по ним глазами. Ничего предосудительного мы не делали. Я не позволял себе распускать руки на тренировках и за пределами. Чувствовал себя монахом, но знал, что по-другому нельзя. Рыжая не простит, если узнает. Пусть между нами ничего нет, но есть слишком многое, чтобы отмахиваться: прочная, как канат, и тонкая, как паутинка, нить внутренней связи. – Ты заботишься о моей дочери сейчас, будешь заботиться и в дальнейшем. Даже без этой бумажки, — кивок на завещание, — зато я буду уверен, что она не станет жертвой аферистов или бандитов после того, как меня не станет. С тобой-то не так легко справиться. И ты точно не пустишь её в эту грязь.
- Я тоже не хочу марать руки. – Брать на себя управление преступной империей не входило в мои планы.
- Тебе и не придётся. – Шеф устремил на меня глаза в красных, полопавшихся сосудах. – Я оставляю тебе очень много денег, недвижимость по всему миру, акции крупных компаний только для того, чтобы ты мог позаботиться о моей малышке. Она ненавидит меня сейчас, пусть ненавидит и дальше. Лучше так, чем убиваться после моей смерти.
- Сколько вам осталось?
- Врачи не дают прогнозов. – Я плохо знал медицину. Все мои познания о лейкемии сводились к тому, что это вид рака. – У меня вторая стадия. Я могу жить с ней годами, добившись ремиссии химиотерапией, а могу сгореть за считаные месяцы. Хочу быть готовым к любому исходу событий.
- Илья Евгеньевич, расскажите Дине. Она имеет право знать.
Конечно, это не моё дело, но я видел, что холодность к дочери ненастоящая. Шеф любит свою малышку. Не знаю, какие причины вынудили его отгородиться от собственного ребёнка стеной ненависти и равнодушия, но искренне считал, что так нельзя оставлять. Ещё не поздно исправить ошибки прошлого. Дине не хватало внимания, любви и тепла. Дать ей это и она расцветёт, потянувшись к отцу всем существом.
- Нет. – Резкое, как удар хлыста. – И не смей никому об этом рассказывать.
- Она потеряла мать. Не дайте ей лишиться отца.
- Её мать была продажной девкой! – Ненависть, уже настоящая, сверкнула в глазах и погасла под тенью прошлого. – Кристина строила из себя скромницу, краснела, стоило только заговорить о с*к*е. Но уже тогда я понимал, что это игра. Но поймать не получалось. Она приходила снова и снова, распускала волосы и улыбалась. А я не мог устоять. А потом она рассказала о беременности: типа таблетки дали сбой. Рыдала, заявляла, что ей от меня ничего не нужно: сама воспитает ребёнка бес посторонней помощи. Мне пришлось жениться. Она была молода, хороша собой. Почему нет? А после свадьбы она изменилась. Я вытаскивал её из чужих постелей раз за разом. Пока мне не надоело. Сомневался, что Дина моя дочь. Но тест показал положительный результат. И я оставил их обеих. – Дубровский встал, налил стакан виски, посмотрел и отставил. – Мне теперь нельзя пить, — пояснил.
А я ждал, пока он продолжит рассказ.
- Кристина сказала, что я ей надоел. Орала, что уходит. Пообещала обобрать до нитки. Я не знал, что жена забрала Дину с собой. Да, я никогда не был ласков с дочерью. Но только потому, что мне не дали шанса. А потом привык. Но я никогда не хотел её смерти. В тот день мог лишиться обеих. Дина не знает, но расследование показало, что Кристина специально въехала в тот столб. Очевидцы говорили, что она даже не пыталась свернуть, а только наращивала скорость. Хорошо, что не успела. Я так и не узнал, почему она поменяла решение с «обобрать» до «убить дочь». Хорошо, что Дина оказалась пристёгнутой. Это спасло её. В отличие от Кристины. Хотя её состояние вряд ли можно было назвать жизнью. И знаешь, я рад, что так всё произошло. И пусть есть то, что я хотел бы изменить, я не жалею.
Тишина повисла между нами. Дубровскому не нужна была жалость, а я не готов был её предоставить. Просто чувствовал, что боссу нужно высказаться, рассказать кому-то. И готов предоставить уши.
- Поклянись, что сделаешь мою дочь счастливой.
- Клянусь.
Дубровский кивнул. Забрал документы и положил в сейф. Уверен, это не единственный экземпляр.
- Иди, — шеф махнул рукой, — но помни о своём обещании.
Но тогда мы оба не знали, что через несколько месяцев на местном кладбище будет погребена в закрытом гробу девушка, которую мы оба любили.
Продолжение: