В компьютерной лавке на окраине Казани мой ноут чинит молодой бородатый человек. Параллельно мы с ним говорим о матерях. Он рассказывает о своей мусульманской маме, которая для него – самое дорогое на этой земле.
- Пророка спросили: «Кого я должен уважать в первую очередь?» Пророк ответил: «Мать». «А кого потом?» - «Мать!», – «А кого после неё?» – «Мать». «А после этого?» - «Отца», - пересказывает известный хадис, - Видите, отец – на четвертом месте, а на трех первых – мама!
Я лепечу о своей маме - православной, прощающей. И о чувстве вины, которую испытываю по отношению к родителям.
«Все религии – об одном, Бог один для всех. Все мы умрём и предстанем перед ним», - твердит мусульманин. Верующие люди любят говорить о смерти. И я люблю. Почему-то. И о том, как много грешила – против своей мамы, против своих детей, против себя самой. Покупалась и продавалась. Была чудовищно корыстной. Ждала подвоха. Считала деньги и переоценивала их чудовищно.
- Вы же видите, сколько наших братьев сейчас умирают там, - мусульманин делает короткий жест рукой в сторону и я, конечно, понимаю, где это – там, - Думаете, они не боятся смерти? Все боятся предстать перед Аллахом. И те, кто верит в него, очень боятся.
- Ты выступаешь за войну, - сказал мне недавно в разговоре по вотсап один знакомый чех из Германии, я работала у него год назад сиделкой, он прикован к инвалидному креслу, - А если бы твои дети оказались там – на войне?, - и после долгого молчания, - Вот я – больной, я постоянно терплю сильную боль, но я живу и я хочу жить, я борюсь за жизнь и я буду бороться за нее до последнего! Почему? Потому что я боюсь смерти! И потому что моя мама этого не переживёт. Ведь она уже очень старая.
Вспоминаю одну свою фейсбучную френдессу, чья дочь сейчас в Донецке работает корром. И другую, которая вывезла своих взрослых детей в марте в Прибалтику. И одного 15-летнего мальчика, с которым познакомилась месяц назад на слёте ВИЧ-инфицированных детей. Мама, употребляющая наркотики, заразила его в младенчестве и умерла. Он рассказывал мне, как часто ходит к ней на кладбище и однажды чуть не подрался с какими-то алкашами, которые громко разговаривали на «маминой могиле». «Я сказал им – Идите к своим, там ругайтесь! А здесь лежит моя мама!»
Несколько дней я общалась с детьми и подростками, многие из которых получили ВИЧ от матерей. У многих мамы были наркоманами. Одна девочка вспоминала, как в 5 лет двое суток сидела у корчащейся в ломках мамы. В квартире никого больше не было. Другая рассказывала, как лежала рядом с отчимом, дотронулась до него, «а он уже был холодный».
- А что в этот момент делала мама?
- Она сидела на кухне.
Девушка, выросшая в интернате для сирот, впервые увидела свою маму недавно – на фотографии с могильного памятника. Показывает этот снимок в своем в смартфоне - черно-белый портрет хрупкой немного испуганной девушки.
- Красивая была моя мама?
- Очень!
- Я на неё похожа?
«Когда моя мама была беременная младшей сестрёнкой, отчим вынес всё из дома, и половинку последней конфеты мама отдала мне. Потом мы ничего не ели долго. А сестренка родилась без ВИЧ! Здорово, правда?»
«Нет, мама меня не била. Она просто наркоманила постоянно. Отчим бил несколько раз, но потом он ушел, к счастью. А сейчас мама болеет и все время лежит. Я за ней ухаживаю. Как почему? Потому что она моя мама – она меня родила, вырастила, воспитала».
«Моя мама была просто молодая, она не знала, что, если у тебя ВИЧ, нельзя кормить ребенка грудью и надо принимать таблетки. Ей об этом не сказали в больнице. Вот я и заразилась…»
Я говорила с подростками, носящими в себе этот вирус, передающийся с молоком матери. От матери. Говорила с детьми мам, употребляющих наркотики, мам, живущих на детское пособие. Ни один ребенок, подросток слова плохого о матери не сказал. Хотя многие травмированы скорее ситуацией в семье, чем вирусом.
Потому что они мудрее? Сильнее? Милосерднее? Чем я.
Или, потому что, осуждая свою мать, мы осуждаем, унижаем, уничтожаем себя? Потому что связь с матерью не рвётся травмой, войной, непримиримой ссорой или смертью?
В современной психологии часто смакуются, обсуждаются, «прорабатываются» детские травмы, которые причинили нам наши родители. Они нас пугали. Не ценили. Не уважали. Принижали. Ругали. Обзывали. Обманывали. Они о нас забывали или, наоборот, не оставляли нас в покое. Не верили нашей искренности или верили неискренности чужой. Я не знаю родителей, никогда не совершивших ошибок. Я не знаю детей, которым не в чем своих родителей обвинить.
Вчера в компьютерной лавке я смотрела на молодого мусульманина, копающегося в моем ноутбуке и рассказывающего мне о рае у ног матерей. Я думала: «Неужели его мама никогда не делала ему больно? По неосторожности? По недомыслию? Благими намерениями? По незнанию?»
- По забывчивости и по незнанию – прощается, - поймал мои мысли мусульманин, - Прощается всё, кроме – ширка. Ширк – это многобожие, поклонение кому-то еще кроме Аллаха, сила и могущество только у него.
Наверное, очень трудно удержаться от этого в мире, полном соблазнов. Как только я выросла, я поняла, что дети умнее, чище, лучше, праведнее, честнее взрослых. Априори праведнее. Иногда мне казалось, что мы, взрослые, можем научить их лишь глупости. Но мы сильнее детей. И раз так, то мы можем разве что нашей силой защитить детей от других взрослых. Защитить их от самих себя. «Наверное, мама этого бородатого молодого компьютерщика-мусульманина хорошо печет пироги, много молится и мало болтает», - думала я. Мастерство молчаливого слушания. Материнская молитва.
Господи, не оставь наших детей. Всех детей. Чужих в Исламе не бывает.
На фото: мама с не своим сыном на слёте ВИЧ-инфицированных детей.