А четвертым фактором, способствовавшим осуществлению петровских реформ, я бы назвал желание и способность царя Петра сделать Россию родным домом для любого иностранца, у кого можно чему-либо научиться, кто может принести пользу государству, будь это даже вчерашний враг.
И до Петра I русские цари приглашали на службу «немцев». Но, нуждаясь в их знаниях и приглашая их, и цари, и патриархи до жути, до икоты боялись «тлетворного влияния Запада». Приглашая на службу какого-либо специалиста, например, доктора, им и в голову не приходило использовать врача не только в качестве врача, но и в качестве учителя и поручить ему организацию медицинской школы. Мало того, иностранцам запрещалось жениться на русских женщинах, им предписывалось жить, как в гетто, исключительно в Немецкой слободе и лишь там иметь церкви. Да и эту слободу москвичи с подачи ли властей, или с их молчаливого согласия неоднократно подвергали погромам. При Петре Алексеевиче всё изменилось (не сразу, конечно).
Так, весной 1702 года своим манифестом Петр впервые в России узаконил принцип свободы совести, как право каждого свободно исповедовать любую религию и оправлять религиозные обряды в специально построенных для этого храмах, или собравшись вместе с единоверцами в каком-либо ином месте за неимением храма, или самостоятельно. В первую очередь этот манифест был необходим для создания более благоприятных условий проживания иностранцев. Было отменено и запрещение на их поселение вне Немецкой слободы, и директор первой в Москве гимназии Эрнст Глюк, о котором я подробнее расскажу позже, уже свободно жил со своей семьей на Покровке. Результаты такой политики не заставили себя ждать. Начну опять с примеров.
Напомню, что в 1695 году, безуспешно осаждая Азов, Петр Алексеевич обратился к австрийскому императору с просьбой о присылке военных специалистов. В 1696 году в числе других в Россию приехал и военный инженер Антоний де Лаваль, получивший вскоре от Петра чин генерала. До 1698 года де Лаваль служил в Азове, но затем был арестован по обвинению в государственной измене и после следствия, проведенного Преображенским приказом, сослан в Сибирь. Много лет спустя он был прощен царем и получил разрешение вернуться из ссылки. Но оказалось, что инженеру уже неплохо и в Сибири. Де Лаваль отказался куда-либо уезжать и прислал в столицу просьбу поручить ему строительство крепостей на китайской границе.
Или, вот, Генрих Буш. Голландец по происхождению и опытный моряк, он служил рейтаром в шведской армии и попал в плен под Выборгом. Как опытный и грамотный специалист Буш был тут же взят на службу сибирским губернатором князем Гагариным, а когда война закончилась, и не подумал возвращаться в Европу. Он участвовал в исследованиях Курильских островов в составе экспедиции Елчина, в экспедиции Евреинова и Лужина, в первой экспедиции Беринга.
Подобных примеров я мог бы привести множество. Тут можно упомянуть и ротмистра шведской армии Родиона Боура, перебежавшего на русскую сторону в 1700 году под Нарвой, которого Пушкин упомянул в «Полтаве» уже в качестве русского генерала (в сражении Боур командовал правым флангом нашей армии), и шведского генерала Вольмара фон Шлиппенбаха, взятого в плен в Полтавском сражении, а умершего в чине генерал-лейтенанта русской армии, и поручика Каландера, тоже взятого в плен под Полтавой, ставшего участником экспедиции Бухгольца и одним из основателей Омской крепости, и многих других.
Но более полную картину участия иностранцев, в том числе и пленных шведов, в осуществлении петровских планов можно нарисовать, если рассказать о следующем случае.
В 1720 году на уральские и сибирские заводы был направлен в командировку капитан артиллерии Василий Татищев. Целью его командировки была инспекция уже существующих заводов и строительство новых. С Урала Татищев отправил Петру I письмо, в котором высказал опасение, что с окончанием войны, а конец Великой Северной войны уже был виден невооруженным глазом, уральские и сибирские заводы могут захиреть. Татищев писал царю, что функционируют они, в основном, благодаря опыту и знаниям множества шведских пленных. Те здесь уже прижились и, в принципе, после войны возвращаться в Швецию не хотят, но не могут в России обзавестись семьями, т.к. православная церковь не разрешает местным девкам выходить замуж за лютеран. Петр отреагировал тут же и дал соответствующее поручение Священному Синоду, а Синод разослал по епархиям и приходам циркуляр, в котором со ссылками на примеры из Ветхого и Нового Заветов регистрацию подобных браков, безусловно, разрешил.
Вот, так. Получается, что черная и цветная металлургия у нас развивались благодаря пленным, готовым уже сменить родину. И это были не безграмотные гастарбайтеры, дворники и грузчики, но опытные мастера и инженеры.
Чтобы не ходить далеко скажу, что на дореволюционном плане Ревды целый район (там, где теперь улицы Пионерская, Комсомольская и 8-го Марта) именуется, по примеру московской Кукуй-слободы, Кукуем, и улицы эти раньше назывались 1-й Кукуй, 2-й Кукуй, 3-й Кукуй. Понятно, кто именно проживал там на заре существования Ревдинского завода. Думаю, что подобные Кукуи существовали тогда и в Нижнем Тагиле, и в Туле, и в Липецке.
…Не могу не вспомнить, что веком позднее в Россию вторглась Великая армия Наполеона численностью около 600 тыс. человек, в которой, кроме самих французов, были представители практически всех народов Европы. В ходе Отечественной войны около 200 тыс. наполеоновских солдат попали в плен. Так вот, когда война с Наполеоном закончилась, более 60 000 военнопленных приняли российское подданство, отказавшись возвращаться домой. Тенденция, однако. При этом русские пленные после войны практически все вернулись на родину.
А вот после Второй Мировой войны этот процесс прошел с точностью до наоборот: пленные немцы, австрийцы, финны и т.д. в Советском Союзе оставаться не пожелали, а значительная часть советских граждан, освобожденных из плена западными союзниками, рассеялась по всему миру в качестве перемещенных лиц. Подозреваю, что на уроках истории в школе нам учителя что-то не договаривали про «нищую и бесправную» царскую Россию.
Но вернемся к нашим баранам…
В деле же становления отечественной государственной системы общего и специального образования участие иностранцев при Петре I переоценить и вовсе невозможно. Скажем, в той же гимназии Глюка не только он, директор (формально, тоже пленный), но и все преподаватели были иноземцами. Первым руководителем знаменитой (в наше время – по фильму «Гардемарины, вперед») Навигацкой школы был профессор Эдинбургского университета англичанин Генрих Форварсон. Руководителем первой медицинской школы – доктор медицины голландец Николай Бидлоо…
Иностранцы руководили или участвовали во всех экспедициях и в реформе государственного аппарата, в постройке Санкт-Петербурга и организации Академии Наук, в строительстве кораблей и развитии книгопечатания…
Интеллектуальный потенциал европейцев при осуществлении своих планов Петр Великий использовал по максимуму, а вот участие иностранных капиталов при осуществлении этих же планов он определенным образом ограничивал.
Повторю, что Великую Северную войну Россия завершила, не имея за душой ни гроша внешнего долга.
А сразу после её победоносного окончания Петр Алексеевич не только объявил, по обычаю, амнистию уголовным преступникам (такой широкий жест мало чего стоит главе государства), но и списал полностью со всех своих подданных долги по податям и налогам.
Всячески развивая торговлю с Западом и привлекая с этой целью в Россию иностранных купцов, царь ограничивал их возможности вывозить из России прибыли в виде «живых» денег. Так, когда одному английскому предпринимателю за весьма существенную сумму была продана монополия на торговлю табаком по всей стране, договором было особо предусмотрено, что лишь меньшую часть выручки от этой торговли тот может вывезти в виде денег, большую же часть – лишь российскими товарами.
Однако, мои слова «желание и способность царя Петра сделать Россию родным домом для любого иностранца, у кого можно чему-либо научиться, кто может принести пользу государству, будь это даже вчерашний враг» следует понимать гораздо шире, чем относящиеся только к иностранцам. Дело в том, что подобное отношение Петра Алексеевича к вчерашним врагам полностью распространялось и на российских подданных.
В качестве примера можно привести судьбы Петра Андреевича Толстого и его старшего брата Ивана.
До воцарения Петра они оба были московскими стрелецкими полковниками и сторонниками клана Милославских. Во время стрелецкого бунта 1682 года оба распространяли слухи об убийстве Ивана, называли его мнимых убийц из семьи Нарышкиных и подбивали стрельцов идти в Кремль и добиваться провозглашения Софьи правительницей до совершеннолетия её братьев. В 1689 году они оба были в числе вернейших сторонников Софьи и Василия Голицына, пытались вместе с Шакловитым организовать нападение стрельцов на Преображенское и были готовы принять участие в убийстве Петра и Натальи Кирилловны. Но, когда победу одержали последние, Петр и Иван Толстые, как и многие другие приверженцы царевны, наказанию подвергнуты не были. Петр Толстой участвовал во втором Азовском походе, а в 1697 году, разменяв шестой десяток, добровольно отправился в Италию изучать кораблестроение. В 1702 году он был отправлен Петром послом в Турцию, где, как я уже писал, создал прецедент присутствия в Стамбуле постоянного российского представительства. Пробыв там более десяти лет, Толстой дважды заключался турками в Семибашенный замок (турецкий аналог Бастилии). Когда царевич Алексей Петрович в 1716 году сбежал за границу, именно Толстому Петр I поручил его разыскать и склонить к возвращению в Россию, а в 1718 году, когда Толстой смог выполнить это поручение, возглавить Тайную канцелярию, специально созданную царем для расследования дела царевича. После смерти Алексея Тайная канцелярия упразднена не была и стала высшим в России органом государственной безопасности, а Петр Толстой оставался её руководителем до самой смерти императора.
Иван Толстой тоже не был задвинут Петром Алексеевичем в самый глухой угол Российской Империи, например, на должность главного лесничего Якутского уезда. Он стал Азовским губернатором и дослужился до чина действительного тайного советника (соответствовало чину полного генерала в армии).
Почему-то мне очень трудно поверить, что подобные карьеры могли бы сделать при Ельцине активные участники ГКЧП или октябрьского путча 1993 года. А при Петре I такое вполне было возможным. После смерти Петра его личный токарь Нартов написал в своих воспоминаниях: «Ах, если бы многие знали то, что известно нам, дивились бы снисходительности его. Если бы когда-нибудь случилось философу разбирать архиву тайных дел, вострепетал бы от ужаса, что соделывалось против сего монарха».
Подобное же отношение было у Петра Алексеевича и к старообрядцам. Он, не разделявший их убеждений, но будучи христианином в настоящем смысле этого слова, придя к власти и ликвидировав патриаршество, рассудил: «По мне, пусть веруют, чему хотят, и когда уже нельзя их обратить от суеверия рассудком, то, конечно, не пособят ни огонь, ни меч; а мучениками за глупость быть – ни они той чести не достойны, ни государство пользы иметь не будет».
Вот так – коротко и ясно. И из антигосударственного, по определению, элемента, в кого их превратили предшественники Петра, старообрядцы стали медленно, но верно переквалифицироваться в полезных и деятельных членов общества. Официальная же православная церковь столь же медленно, но верно стала приходить от инквизиторских насильственных к цивилизованным методам убеждения старообрядцев и иноверцев.
Взять, к примеру, наш город. С момента его основания на заводе бок о бок трудились никонианцы и староверы. Власти же и заводское начальство не поощряло «раскола», но и не преследовало его приверженцев. Позднее, уже при Екатерине II, в Мариинске и Краснояре, – в селах с преобладанием среди жителей кержаков, – действовали миссионерские центры официальной церкви. Но в это же самое время в Ревде была открыта сначала старообрядческая деревянная часовня, а затем на средства владельцев завода для старообрядцев построена церковь Пресвятой Троицы. Каждой Марфушке дали по любимой игрушке, и все были довольны.