Сейчас я сижу на сцене за кулисами. Когда работаешь в театре, волей-неволей, да и привыкнешь к жизни, напоминающей одну большую репетицию. Но потом уйдешь со сцены, недалеко, до гримерки достаточно, а там уже кипит другая жизнь, взаправдашняя. Сплетни, интриги; кто кому что сказал, кто где что услышал; когда зарплата, когда премьера, когда отпуск начнётся, когда закончится. Жизнь гримерки напоминает скворечник, журчащий наперебой новостями свежими и не очень. Но больше всего в театре я люблю момент, когда я из него выхожу на улицу. Оживленную воплями машин и гулом людей, если я вышла пообедать, или пустынную, освещенную пронизывающим сырость воздуха светом фонарей, если это поздний вечер после спектакля; иногда солнечную (в театре всегда горит этот раздражающий, дурацкий желтый свет гудящих ламп), но даже если и серую слякотную – всяко лучше, чем слушать все эти слухи и сплетни, и уж точно не хуже этой нескончаемой репетиции. Так я и провожу свои дни. Живу не свою жизнь снова и снова, а потом радуюсь, что это не навсегда.
Когда приходится с кем-то знакомиться, или по какой-то другой причине признаваться, что работаю в театре, люди делают сразу эту восторженную до противного гримасу. Будто бы в театре работать куда приятнее или даже, не побоюсь этого слова, интереснее, чем в каком-то там офисе, и уж тем более чем на, не знаю, заводе колбасном. Театральное производство ровно такой же конвейер. Велено вам сверху, что в этом месяце надо показать пятнадцать спектаклей, — сами прикиньте, сколько это в неделю, — значит готовься к репетициям с одиннадцати утра до девяти вечера шесть дней в неделю. Даже оборудованию на заводе нужен технический перерыв, чтобы никто не пострадал. А артисты в театре отдыхают, и не без наслаждения, скажу я вам, когда подвернут ногу или надорвут спину. Такое вот садо-мазо.