«…атмосферное давление 765 миллиметров ртутного столба и будет слабо падать…» - доносился из кухни приглушенный голос ведущей «Прогноза погоды». За окном бесшумно накрапывал дождь. В диковато-пустынной квартире раздался оглушающий свист чайника, и как-то слишком быстро начал раздражать и без того раздраженные нервы. Надо было срочно собраться с мыслями. Молоком залитые улицы, нулевая видимость. Как садиться за руль?! Едва различимые серые стволы деревьев шатались из стороны в сторону…
«…а мы продолжаем программу «Новости» и на связи наш корреспондент…»
Каждая минувшая секунда – прошлое. Значит, настоящего просто нет. Есть только прошлое и будущее. Вот и выходит: когда прошлое и будущее похожи друг на друга, когда прошлая секунда похожа на предыдущие, и на все последующие секунды, минуты – это и есть настоящее. Настоящее – ступор, вся жизнь – прошлое.
У меня есть время подумать о бесконечности, но нет бесконечности, чтобы подумать о времени… Бесконечность медленна и вечна, а время слишком скоротечно…
«Однажды в студеную зимнюю пору,
Я из лесу вышел; был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.»
В душной, натопленной комнате, как газетная бумага, шуршал голос деда. В титане трещали сухие дрова, с трудом нарубленные жилистыми руками. Дома было тихо и как-то зловеще темно. Чувство страха, перемешиваясь с неописуемым восторгом, было приятно. В трубе завывал ноябрьский ветер, и я всё больше ощущала погружение в этот «лес». Из печки по временам вырывались крошечные огоньки, но, падая к нашим ногам, мгновенно гасли. Казалось, что всё это бесконечно: и ночь, и рассказ, и дед, и огонь. Как же по-доброму наивно детство…
Взяв тонкую палочку, дед перевернул горящие головни и огонь разгорелся ещё веселее и жарче. Рассказывая, он пригладил клочок непослушных седых волос, достал папиросу и закурил. Он часто курил, закашливаясь и поминутно отплевываясь.
Запах дерева смешался с горьким ароматом табака. Втягивая его в себя, дед беспрестанно выпускал клубы дыма, довольно быстро окутавшего всю комнату густой синью. Вдохнув «Приму» и заслышав, как кряхтит где-то в комнате бабка, он вытряхнул остатки табака из мундштука и убрал его в карман засаленных брюк. Вновь перевернул головни. Морщины на его лице наполнялись светом огня, в глазах подёргивались красные точки. Он перестал читать, то ли забыв продолжение, то ли забыв, что он вообще что-то рассказывал. Задумался, может. Он часто задумывался, и видно было как мысли уже без остановки бредут в его голове, не прося остановиться на них, рассмотреть получше. Потерянно выглядел старик, сидя на голой табуретке в маленькой ванной перед титаном. Вся его жизнь была там, в этой ванной с закоптелым потолком, в этом старом титане, в этом уже не согревающем огне. Так он и остался там - в памяти - у титана. Так и не рассказав о лошадке, так и не докурив свою последнюю «Приму» … Иногда я возвращаюсь в эту маленькую ванную и вместе с дедом смотрю на огонь: он всегда молчит, и я теперь молчу…
«Однажды в студеную зимнюю пору,
Я из лесу вышел; был сильный мороз.»