У меня есть маленькая ветеринарная клиника на севере Москвы. Ей чуть больше полутора лет. Начала я с проекта по пищевой непереносимости у животных – мы проводим исследование крови и подбираем неаллергичные корма. Нужно было какое-то место, где можно сдать кровь для исследования. Так появился маленький веткабинет, который постепенно превратился в полноценную маленькую ветклинику.
Еще у меня есть увлечение – бег. Я начала бегать 5 лет назад. Тогда была офисная работа, хотелось какого-то движения. Сначала бегала по 2-3 км, а потом я выиграла слот на марафон в Берлине и пришлось бегать больше, чтобы подготовиться к марафону. Я пробежала тот марафон и с тех пор плотно погрузилась в беговую историю. Занималась с тренером, бегала 6-7 раз в неделю. В прошлом году мы с тренером запланировали, что я пробегу следующий марафон меньше, чем за 3 часа. Это достаточно быстро для любителя, уровень женского КМС по лёгкой атлетике – примерно 4.15 мин/км. Но год назад это казалось вполне реальным, я была в лучшей своей форме. Пока меня не сбила машина…
Это случилось ярким солнечным летним утром. Я шла с тренировки. Переходила перекрёсток по пешеходному переходу рядом со школой, а в это время какой-то таксист решил объехать пробку. Делал поворот и выехал на встречку и сразу газанул. Я к тому моменту уже почти прошла переход и обернулась, только услышав, что машина газует. Это меня и спасло, потому что я успела развернуться и удар пришёлся в брюшную полость, а не в бок. Если бы удар пришелся в бок, скорее всего он бы по мне проехал, а так я упала на капот и несколько метров проехала, лёжа на нем. Мне казалось это вечность, казалось я кричала водителю, чтобы остановился. Он не сразу среагировал. Мне кажется, он тоже был в шоке. А у меня в голове была одна мысль: если он сейчас не остановится, то я соскользну с капота и он по мне проедет. Самый страшный в моей жизни момент понять что сейчас всё закончится.
Потом он резко остановился, я отлетела в сторону. Видимо каким-то образом я сгруппировалась при падении, потому что обнаружила себя лежащей на земле в позе эмбриона, голова была зажата между рук. Я попробовала пошевелить руками, ногами. Получилось. Покрутила головой и осмотрела себя: ссадины, кровь течёт, но открытых переломов не вижу, конечности шевелятся. Голова болит, но вроде в целом все не так ужасно. Попыталась встать… и поняла, что не могу пошевелиться телом, не могу даже на спину перевернуться. Женщина которая это всё видела остановилась и не могла ко мне подойти, у неё был шок. Первым подбежал парень плохо говорящий по-русски, но он сразу помог мне положить удобно голову. Проезжающие мимо машины останавливались, оттуда начали выходить люди. Они поняли, что произошло, пытались вызвать «скорую».
Таксист всё это время так и сидел в машине. Может у него был шок, а может он судорожно размышлял – сядет он или нет. Потом он все-таки вышел и сказал, что вызвал «скорую». Скорая приехала минут через 25. Я всё это время лежала на асфальте в луже воды (незадолго до случившегося по улице проехала поливалка). Меня посещали разные странные мысли. Например, не заболею ли я столбняком от того, что в ссадины попала грязная вода на асфальте. Я старалась не шевелиться, потому что боялась болевого шока и хотела быть в сознании. В детстве я сломала ключицу и помню, что болевой шок случается внезапно: бац – и ты вырубился. Мне не хотелось остаться лежать на асфальте и не контролировать происходящее. Я попросила найти мой телефон, который куда-то отлетел во время падения. И первое, что сделала – позвонила на работу и сказала, что не приду: «Сегодня точно, а завтра посмотрим».
Следующий месяц провела в больницах. У меня был осколочно-компрессионный перелом позвоночника, который требовал фиксации. Нужна была операция. Некоторые компрессионные переломы можно не оперировать, но это оказался не мой случай. Я очень не хотела операции, потому что нужно сверлить позвоночник, резать огромную спинную мышцу. Отправляла свое КТ разным врачам, чтобы услышать не только одно мнение. Но все единодушно сказали, что без операции не обойтись – подвижный осколок позвоночника находится рядом со спинным мозгом, его нужно убирать. Оперировали меня в 67 больнице. Там есть спинальный центр, такие операции для них считаются рядовыми. В итоге у меня два винта в позвонке выше перелома и два в позвонке ниже, а между ними металлические балки. Вынут ли эту конструкцию когда-нибудь зависит от того, что скажет нейрохирург, который оперировал. Изначально мы говорили о том, что будем её вытаскивать. Инородные предметы из организма всё-таки стараются вынимать. Но сейчас хирург говорит: «Подумай, стоит ли. Прошёл год, сломанный позвонок пока не прирос как надо. Нужно ждать еще год, а после новой операции по удалению конструкции тебе потребуется большой период реабилитации». Поэтому год ждём, а потом снова иду на КТ и будем решать.
В общей сложности после аварии было три операции. Тогда еще вовсю действовали ковидные ограничения и меня не хотели брать на операцию без прививки. То есть у меня сломан позвоночник, мне нельзя вставать, но надо как-то попасть в пункт прививок, чтобы вакцинироваться (про возможные осложнения от прививки я уже молчу). Такие правила. Меня привезли в лежачем состоянии на машине в этот пункт, укололи и после этого я 4 дня пролежала дома с температурой 39,8. Зато у меня появился прививочный сертификат и меня взяли на операцию. Полноценная реабилитация после операции на тот момент тоже была невозможна потому что все клиники были заняты ковидом, а реабилитационные центры закрыты. Знакомые помогли найти реабилитолога на удалёнке и дома я занималась ЛФК. Училась двигать всеми конечностями по чуть-чуть, разрабатывала мышцы, связки.
Самое большое впечатление после операции было не то, что я смогла встать и пройтись, а то, что мне разрешили сесть. Сидеть сначала было можно только 5-10 минут в день, но и это уже большое невероятно – есть можно не лежа, а сидя, обычно об этом не думаешь, но тогда это было счастье.
Водитель машины мне позвонил только один раз, когда я лежала в приемном покое больницы, куда меня привезла «скорая». Я тогда провела 7 часов в отстойнике – место, куда свозят всех, чтобы взять тесты на ковид, СПИД и всё остальное, а дальше распределяют по отделениям. Я лежу на каталке, температура воздуха градусов 30 с лишним, кондиционера нет, вокруг алкаши и бесхозные пациенты, врач меня еще не осматривал, мне страшно, я не понимаю, что происходит. И в этот самый неподходящий момент мне звонит водитель – хочет «принести свои извинения». Честно говоря, его извинения мне были тогда нужны меньше всего. В следующий раз мы с ним увиделись через 3 месяца, когда я поехала в ГАИ на разбор дела. Гаишники тоже конечно интересные. После ДТП они сообщили мне, что у меня есть только один день, чтобы привезти им документы для разбора, а сами они не выезжают, даже если пострадавший в ДТП лежит. В итоге мне пришлось просить знакомого, который смог приехать ко мне за документами, а потом отвезти их в ГАИ, да еще успеть до 16.00. Хорошо, что у меня есть такие знакомые. А что делать тем, у кого их нет?
В итоге я приезжаю в ГАИ на разбор, а там только документы из первой больницы, где меня не оперировали, а только осматривали. Нет данных ни про операцию, ни про реабилитацию. Как так получилось? Мы же со следователем созванивались. Почему в деле фигурирует только одна больница, из которой меня выписали через неделю? У меня было три операции. Я на учёте три месяца в травматологии стояла. В идеальном мире, эти три месяца больной не должен работать. Понятное дело, что работать я начала практически сразу, по мере возможности. Следователь ничего не ответил. Я говорю: «Запрашивайте документы у больницы, в которой меня оперировали». А дальше началась эпопея с документами. Сначала ГАИ не могли их запросить у больницы. Я уже начинала догадываться, что дело затягивают. Позвонить в ГАИ и узнать, как продвигается дело ты не можешь. Нужно лично приезжать и стоять в очереди. Я просила номер дела, номера исходящих и входящих документов, чтобы поехать в больницу, самой узнать, получили ли они запрос и почему не отдают документы. Мне говорили, что в ГАИ нет входящих и исходящих номеров документов . Что они просто отправляли письма по почте. В один из визитов мне все-таки показали запрос. Я смотрю и понимаю, что это запрос не по мне: ФИО мои, а дата рождения не моя. Что они просили данные по другой Александре Кондаковой, а так как та Александра в больнице не лежала, то и документов по ней больница прислать не могла. И вот я смотрю на все это и не понимаю, как быть: с одной стороны мне хочется орать, а с другой – я понимаю, что это не поможет. Стоит следователь и говорит: «Так вышло. Вы же знаете, как бывает». Потом они вообще потеряли мое дело и им пришлось заново собирать все документы. Друзья мне говорили, что водитель вероятно дал следователю взятку и он просто «замыливает» дело. Но я старалась и до сих пор стараюсь так не думать. Мне проще поверить, что это у нас такая адовая бюрократия и не профессионализм в работе.
Логики в «замыливании» я особо не видела. Все же очевидно: есть нарушение ПДД, есть пострадавший. На меня вину свалить нельзя, даже если очень хочется, потому что это был пешеходный переход, пусть даже нерегулируемый. Я понимала, что при любом раскладе водитель виноват. У него конечно были попытки возложить часть вины на меня, утверждая, что я бежала по переходу и он не успел меня увидеть. На что я сказала: «У меня есть gps-трекер, который записывает всю мою активность в течение дня. Я приду в суд с выгрузкой записи с трекера за этот день и вы увидите, что конкретно в момент аварии я не бежала». Даже если он кому-то занёс денег, непонятно на что он рассчитывал. Может быть у него была идея, что я забью на разбирательство из-за всей этой бюрократии. Потому что в какой-то момент мне захотелось так и сделать. Каждая поездка к следователю так расшатывала нервную систему, что я садилась в машину, рыдала, а потом только ехала на работу.
Вскоре выяснилось, что ни о какой финансовой компенсации в моем деле не может быть и речи. Мою травму признали «причинением средней тяжести вреда здоровью». Как мне сказал гаишник, который принимал у меня документы: «Ты же ходишь. Значит у тебя всё хорошо. Чё ты хочешь?» Я говорю: «Я хочу, чтобы травму признали тяжёлой. Я хожу из-за того, что у меня четыре винта в позвоночнике, а не потому что всё классно обошлось». Он ответил, что недавно изменились какие-то там нормы и теперь перелом позвоночника – это не тяжёлый вред здоровью, а средний. Я спросила, что тогда считается тяжелым. «Ну вот если бы ты сломала шейный позвонок это другое дело или тебя бы парализовало…».
Суд состоялся через 9 месяцев. Водителя лишили прав на 1,5 года. И всё. Потому что «он раскаялся». Судья сказал: «Водитель принёс свои извинения. Я вижу, что он раскаялся. Если у вас есть какие-то финансовые вопросы, либо решайте полюбовно, либо идите в гражданский суд». Выйдя из зала суда, водитель сказал: «У меня ничего нет. Если у меня появится финансовая возможность вам помочь, я дам вам знать». Но так как за предыдущие 9 месяцев такая возможность у него не появилась, я думаю не появится и впредь. Мой адвокат сказал: «Он пенсионер. Машину свою он, скорее всего, уже продал, квартиру переписал на жену. Тебе будет с его пенсии капать 300₽ в месяц. Хочешь? И за это еще придется непрерывно бороться».
Какие выводы я сделала из этой истории? Что надо больше заниматься спортом. У меня все органы остались целы, при том, что был сильный удар. Я считаю, что только благодаря моим мышцам кора и спины у меня не было большей травмированности при такой силе удара. Мне и нейрохирург сказал: «Спорт спас тебе жизнь». Надо продолжать заниматься спортом в любом случае – мышечный корсет закачивать. Сейчас мне без него вообще никуда, потому что он держит весь позвоночный столб. А вот с судебной системой нашей вообще никому не стоит связываться. Но если связались, то надо доводить дело до логического конца. Для меня было важно довести дело до суда, хотя в какой-то момент мне и стало казаться, что это уже не получится. Я хотела, чтобы нарушитель был наказан. Я понимала, что материальной компенсации не будет, но важен был сам факт наказания. Хотя наказанием наверное был бы штраф и компенсация материального ущерба. А лишение прав… Ну не будет он водить машину полтора года. И что? Не знаю. В любом случае я закрываю для себя эту историю.
Я потихоньку возвращаюсь в бег, но после 24 февраля у меня появилось еще одно дело, которым я занимаюсь. Наверное в течение месяца после начала спецоперации я была в состоянии шока. Куда бежать? Что происходит? Что ты можешь сделать? И вот вопрос «что ты можешь сделать?» не давал мне покоя. Я понимала, что у каждого из нас есть какая-то доля ответственности за происходящее. Моя приятельница занимается волонтёрством с животными. Она периодически привозила ко мне в клинику спасённых ею бездомных животных, мы их лечили и она находила им дом. У неё нет никакого приюта. В марте она написала про эвакуационные рейсы животных из Украины и тут я поняла, чем я могу помочь. В Украине осталась куча животных без хозяев. Мы не вдаёмся в подробности, что случилось с их хозяевами. Просто решили, что будем ими заниматься.
Волонтеры из России и Украины всегда сотрудничали другим другом. Всегда донатили на какие-то сложные операции, иногда собак или кошек туда-сюда перевозили. Всё было налажено.
После 24 февраля. Российских волонтеров стали оскорблять и обвинять в краже украинских животных, хотя сами украинцы просят их забрать и передают волонтерам. С одной стороны, ты (волонтёр) постоянно чувствуешь себя виноватой за ситуацию, а с другой – ты ещё и постоянно огребаешь от всех. И уже бесполезно говорить, что ты за или против, никого это не интересует. Ты уже просто в том состоянии, когда ты знаешь, что все, что ты делаешь, ты делаешь для животных. Не чтобы казаться кому-то хорошим, не чтобы тебя похвалили. А потому что там куча брошенных животных и если ты можешь им помочь, то это нужно сделать.
По немногу стала помогать подруге с животными с рейсов. Было многое не понятно. Была информация, что едет рейс, а потом вдруг этот рейс раз – и пропадает, потому что возникла проблема с коридором. Сейчас уже проще. Люди, грубо говоря, привыкли к ситуации и понимают, как действовать. Иногда мы получаем фото от волонтёров: «Смотрите, есть такие-то животные. Возьмёте?». И мы уже просто по количеству и размерам прикидываем, сможем мы их взять или нет. Больших собак, если у нас нет для них передержки, мы не берём. Когда у нас есть договорённость о прибытии эвакуационного рейса, мы начинаем сбор донатов и контактов для передержек. Мы не приют. Мы ищем передержки по знакомым и знакомым знакомых. Чаще хотят взять себе какую-то породистую собаку, но в основном привозят обычных двортерьерчиков. Кошки чаще бывают породистые. Мы постоянно в поиске денег на лечение и контактов для передержек. Почему на передержку? Потому что это даёт шлюз, чтобы хотя бы успеть обследовать животных и потом начать их пристраивать, искать дом. Они приезжают в тяжелом состоянии…
Нужно понимать, что больше 50% людей, которые оставляют контакты для передержки, эмоционально не готовы и, когда доходит до дела, они отнекиваются. Например, мы получаем 20 контактов, из них всего 5 реально готовы взять животное. Люди сначала говорят: «Да-да, мы готовы на любой срок взять собачку или кошечку», а потом «мне муж не разрешает». Зачем ты оставляла свои контакты, если у тебя есть муж, который не разрешает? А мы уже на этого человека начинаем рассчитывать.
Или пишут: «Есть ли какое-то общее место, куда эвакуированных животных можно приехать посмотреть?». Но такого места нет, есть передержки куда можно к конкретному человеку и животному приехать. Животных в тяжёлом состоянии мы везём в круглосуточные стационары и донаты в этом плане очень помогают, потому что мы можем спокойно лечить животное в стационаре. Это стоит очень дорого. Лечение может выйти как в 30 тысяч рублей, так и в 150 тысяч вообще легко. Ты никогда не знаешь, сколько ты на этого кота потратишь: 5 тысяч или 105.
Многие пишут: «Как же так, хозяева их бросили?» Давайте смотреть правде в глаза. Их хозяев может уже не быть в живых, их дома могут быть разрушены. Животное просто могло сбежать во время бомбежки и всё, а человеку нужно уезжать, есть коридор, у него семья и они уезжают. Кто-то может быть осознанно оставлял, но я стараюсь про такие вещи не думать. Хотя бы квартиры открывали, если уезжают и оставляют животных в квартире. Потому что периодически присылают фото животных, которые месяц в квартире без еды и воды оставались закрытые. Я склоняюсь к тому, что людей просто нет в живых, а не к тому, что они просто уехали и закрыли животное. Многие особенно в начале боялись, что их не пропустят через границу с животными. Тогда ещё не было понимания, кого пропускать, кого нет. И где ты будешь жить с большим животным, кто тебя возьмёт в квартиру.
49 животных сейчас пристроено и порядка 24 у нас на кураторстве. В основном кошки, потому что их просто проще вывезти. Собак тяжелее и вывезти, и передержку организовать.
24 животных на руках – это на самом деле очень как много. Мы не думали, что так будет. Всё начиналось с 3-4. Я понимаю, что время идёт. Все животные, кто был когда-то домашним, уже стали полудикими. Людям нечего есть, нет воды и газа, а уж животным нечего есть и подавно. Нам пишут, что при такой ситуации с едой животных начинают отстреливать, потому что они уже превращаются в разносчиков заболеваний. Плюс люди боятся, что собаки окончательно одичают от голода и начнут нападать на людей. Мы понимаем, что времени у нас не так много, чтобы вывезти всех животных, кого еще возможно. Последний раз мы решили: «Берём столько, сколько привезут». К нам приехало 14 животных. Это самый большой рейс за последнее время.
У меня постоянно есть ощущение «Саша, зачем ты это всё на себя взвалила?». Не знаю, кто-то может быть может абстрагироваться от этой ситуации, ничего не читать и не писать и не делать. А я не могу. Для меня это равнодушие. Я не знаю, как мы дальше все будем жить в нынешней ситуации в мире. Но я знаю, что могу что-то сделать с другими волонтёрами сейчас, чтобы это как-то облегчить.
от редакции: если вы хотите помочь животным, напишите в комментариях. Мы передадим Саше.