Кутаюсь посильнее в пальто, кошусь на сидящую по-соседству даму. Странная она, эта дама. Беззвучно шевелит губами, а глаза - стеклянные. Пьяная, что ли. Отодвинулась подальше, от греха. На самый край лавки, чуть не упала. Дама даже глазом не повела. Все равно ей, что пугает меня до чертиков.
А с другой стороны, какой ещё публики ждать на лавке у подъезда? Когда же Ленка уже выйдет? Сама виновата. Притащилась раньше на целых полчаса. А на дворе ноябрь месяц. Это не шутки. Так и простудиться недолго.
— Приходил он к нам три, да нет, что это я, четыре раза, — говорит вдруг дама, глядя перед собой. На вид ей лет пятьдесят, волосы с проседью торчат из-под коричневого шерстяного берета, пальто болотно-зеленое, шарфик синий, полупрозрачный, совсем не для такого холодного ноября, сапожки красные, начищенные до блеска. Эксцентричная дамочка, сразу видно. Ну или сумасшедшая. Что, впрочем, наверное, одно и то же.
— Первый раз мы даже обрадовались. Любили, знаешь ли, когда дети заходили. Чаем напоили, пирожками угостили, разрешили с Дуськой поиграть.
По коже пробежали мурашки. Всегда опасалась разговорчивых незнакомцев. Мало ли, что у них на уме? Захотелось схватить сумку и метнуться в подъезд. И чего сразу так не сделала? Расселась, тоже мне, теперь сиди, слушай. Жалко стало дамочку. И поговорить, похоже, ей не с кем.
— Дуська - это кошка. — продолжает дама, а на лице появляется тень улыбки, значит, любит животных, уже не так страшно, — Серая. Полосатая. Давно уж нет ее. Да неважно. Важно то, что взгляд у него был холодный. Кровь в жилах стыла. Глаза синие-синие, а посмотрит на тебя, так сердце и екает в груди. Сначала не придали этому значения. А на следующий день дядя Коля исчез. Нашёлся потом правда. Но это был уже не дядя Коля.
— А кто? — спрашиваю, распахнув глаза.
— Оболочка, — отмахивается женщина. — Одна оболочка осталась. Совсем другой человек. Глаза пустые-пустые. Пить бросил, работу сменил, переехал в Литву, кажется. А ему уже под шестьдесят было. Жену с детьми оставил, по-моему, без сожалений.
— Жену и детей жалко, конечно, но все-таки молодец он, — неуверенно замечаю, — раз решился на такое.
Дама поворачивает голову ко мне и цокает языком.
— То-то и оно. Душа у него была чёрная. У дяди Коли. По пьянке бросался на жену с топором. А однажды и на дочь. А как этот ребёнок с синими глазами посмотрел на него, то и душу высосал.
Мне хочется закатить глаза, но я не смею. Душу высосал, надо же до такого додуматься. Какого-то парнишку обвинять во всех грехах? Ну, ее дело, конечно.
— Вернулся он, когда баба Клава слегла. Не помню, кто его впустил. Я заметила его, когда он стоял над ее кроватью и слушал ее тихие стоны. А потом положил руку ей на лоб и молча вышел. Не сомневаюсь, что и ее душу забрал, окаянный.
Понимаю, что жду продолжения истории с таким нетерпением, что вцепилась в скамейку с такой силой, что костяшки пальцев хрустят. Глупо-то как. А дамочка молчит, роется в карманах.
— А третий раз? — не выдерживаю я.
— В третий раз? — переспрашивает она, вытаскивая из кармана платок. — В третий раз это была мама. Я видела, как она разговаривает с ним на улице. Выбежала слишком поздно. Он уже ушёл. А мама… Не разговаривала потом неделю.
— И только?
Женщина качает головой.
— Потом умерла. Тихо, во сне. Не раз говорила, что не может пережить смерть папы, хочет к нему. Руки на себя накладывать собралась, еле отговорили. Да и не мы вовсе. Он.
«Так он плохой или хороший?», — хотелось закричать. То души крадет, то покой дарует. Ай, да какая, к черту, разница? Выдумывает все, наверняка. А я и купилась. Но встать не встала. Даже сумку рядом положила, наконец выпустила из рук.
— Именно поэтому боялась впускать его в дом, — тихо говорит женщина. — Вчера снова заявился. Не постарел ни на день. Смотрит в окно, ходит кругами. Я здесь на первом этаже живу. Занавески задернула, в угол забилась, да не помогло. Сердце в груди переворачивается, чувствует его присутствие. С душой, знаешь ли, расставаться не хочется.
Вдруг смеётся. Страшно так, по-старушечьи хихикает. Невольно задумалась о том, что разговариваю тут с человеком без души. Да и есть ли вообще душа эта? Никогда не верила в подобные глупости. Но сейчас почему-то верю.
— Впустили? — хриплю я не своим голосом.
— Не могла не впустить. Он бы и сам зашёл, такое всегда чувствуешь.
Ерзаю на скамейке, зачем умолкать-то на самом интересном месте? Интригу держит? Хорошо получается!
— Не за мной приходил, — говорит еле слышно, пот со лба утирает платком. — Девчонка у меня комнату снимала. За ней. Хотела шкатулку мою вынести. Там вся моя жизнь. Оступилась, ногу сломала, представляешь? Не с того, не с сего. Так и нашла ее с этой шкатулкой на полу. А глаза пустые, как у дяди Коли. Полицию вызвала, скорую. Сумасшедшая, говорят, повезло вам, что живы остались.
Сглатываю слюну. Голова кругом, это же надо же такое придумать. Да этой тетке книги писать надо, прославилась бы давно. Вскакиваю со скамейки, хватаю сумку, бегу в подъезд. У лифта наталкиваюсь на ребёнка, поспешно извиняюсь, ищу глазами разгневанных родителей. Но, слава Богу, обошлось. Ребёнок один. И смотрит так пристально. А глаза синие-синие.