Если я признаюсь, что шила до десятого класса куклам платья, а в 18 лет не знала слова "стриптиз" — это сильно уронит меня в глазах читающих? Ну вот таким ребенком была маленькая Зоя, ничего с этим не поделаешь. Когда одноклассницы уже во всю делали все, я почему-то не торопилась. Сейчас я понимаю всю правильность поступательных не быстрых перемен взрослеющей девочки. Конечно мы - выкройки по родительскому лекалу. Мамуля рассказывала о своем отрочестве такое, что я на ее фоне была даже прогрессивной. И все же мамино пуританское воспитание тормозило мои гормоны. Ну в какой-то степени. Когда я ей рассказывала, что она купалась со мной в душе в трусах и лифчике (бюстгальтером ту конструкцию я не берусь назвать), она все отрицала. Но я-то помню - донецкий комбинат хлебопродуктов, я прихожу к концу маминой смены и мы с ней идем в душ. Мамина производственная пыль белого цвета была мукой, меня это забавляло. Вокруг голые тетеньки, а мамуля прикрыла все стыдные места и вот как я должна была это понимать? До сих пор этот вопрос без ответа. Олечка моя росла с мачехой. Почему ни она ни старшая сестра не пояснили девочке про месячные у меня нет понимания. И если Мэгги в "Поющие в терновнике" думала, что умрет, то мама думала, что заболела страшной и неизвестной болезнью. А бабушка Тоня отвечала на мой вопрос почему она не сказала ей:" Та разве же ей можно было что-то сказать!". Что она имела в виду, я могу только догадываться. Мамуля была исключительно скромной от рождения, и до свадьбы (на минуточку в двадцать четыре года!) только целовалась. То поколение нераспущенных крестьянских девочек ушло в небытие. Современная молодежь уходит в вольную жизнь, называя любовью животный инстинкт размножения, рано. А моя раскрасавица мамуля пользовалась у мальчиков и мужчин популярностью всегда. И ВСЕГДА была строгой девочкой, передав мне эту эстафетную палочку по наследству. Причем вместе со стыдом. Я стеснялась в своем детстве и отрочестве, и даже в начале замужества. Сначала, мне казалось, моя грудь никогда не будет соответствовать самому слову. Ибо грудь — это много. А у меня было скромно, как и бедра. А мои метр семьдесят к пятнадцати годам - было слишком много. Если мои современники помнят, тогда не было бескаблуковой обуви. Каблуки добавляли к моему идеальному (в сегодняшнем восприятии) росту еще 8-10 сантиметров. И получалась конструкция - наша дура выше всех. Пишу и смеюсь, но это же сейчас. А тогда я очень сутулилась. Все фото периода от пятнадцати лет - ссутулившаяся девочка в не пойми в чем одета и обута. Память держит в себе именно такое. Челка, косичка, сколотая сзади шпильками или заколкой автоматом и опущенные вниз глаза. Я про этот взгляд стесняющейся себя девочки прочла потом во многих романах в описании внутреннего мира взрослеющих девочек, которым мама не преподала уроков любви к себе. У той же Шарлотты Бронте о Джен Эйр есть об этом, но у девочки мамы не было с раннего детства. У меня мама была. Такой красоты необыкновенной и такой же неуверенности в себе, передать мне она могла только неуверенность. Красоты не досталось, разве что ее чудесный разрез глаз все-таки был подарен мне Создателем, в комплектации с папиным казацким носом а ля Григорий Мелехов. Ну вот лет с тринадцати именно этот атрибут мешал мне жить и воспринимать себя как существо прекрасное, коим я все-таки была. Мне понравились слова Умы Турман, которая страдала в свое время от того же и сказала об этом: "С возрастом я доросла до своего носа". Вот так и я до него доросла... лет правда в сорок. Иногда ко мне попадают мои фото, которые были сделаны не мной и о которых я не знала. Бог ты мой - какая же я там красавица! Как смешны были все эти самокопания и принижения себя в те годы, как некому было мне сказать - Зоечка! Красивее тебя только Софи Лорен, а ведь и она не идеальна! Мамуля трудилась день и ночь, ей не до комплиментов мне было. Больше скажу - ей было даже не до себя! Она жила для мужа, детей и родителей. Не помню я у мамочки ни маникюра, ни красивых платьев, ни изящных туфелек. У нее никогда не было на это возможностей. Все и всё было на маме, как ветки на виноградной лозе. Конечно отчасти она сама виновата, что все это тащила на себе, не имея возможности переложить хоть что то со своих хрупких плеч. Папа был третьим ребенком, капризным, эгоистичным и с абсолютным домостроевским менталитетом. Я сейчас просто ненавижу мужиков, которые были воспитаны так же: женщина для них источник еды, постели, чистых носков и ни разу не объект внимания. Иногда даже удивляюсь им - при вроде бы уме и современных взглядах на жизнь они по прежнему работающих женщин воспринимают механической игрушкой с 24х часовым заводом и встроенными функциями для него мужчины. Но не об этом заметка. Мамино воспитание меня, как девочки, было примерно таким же как воспитали и ее. То есть никак. Ну что-то она мне рассказывала. Не помню что и не помню как. А вот ее смущение при этом помню. Как и смущение нашей соседки по площадке, которая перед моим отъездом на Север к будущему мужу на будущую свадьбу параллельно с мамой краснея и бледнея пыталась передать опыт взросления от этапа "девочка" к этапу "женщина". Было в этом что-то одновременно трогательное и правильное, и вместе с тем слегка запоздалое - мне было почти двадцать один. Как по мне об этом нужно говорить начиная с пятнадцати. Примерно в этом возрасте я говорила об этом с сыном. Легко и непринужденно. Слегка смущался он. И вот что интересно - я ведь тоже не смогла говорить обо всем с дочерью, когда она была такой же. Мне было тогда на десять лет меньше. Видимо, совсем довзрослев, я могла быть легким собеседником в таком не совсем легком вопросе. Это может быть смешно, но я смущаюсь до сих пор. Не люблю вызывать у людей чувство неловкости, гашу его и в себе, чтобы любое общение было легким. Я переросла стыдливость и излишнюю скромность, и все таки та платформа чистоты и воздержанности осталось во мне на всю жизнь. Сейчас, когда у меня есть возможность перечитывать классиков, я нахожу, что восемнадцатый и девятнадцатый век с его длинными платьями, дуэлями и переживаниями Татьяны Лариной куда ближе мне двадцатого и двадцать первого веков с его разнузданной раскованностью. Когда читаю, просто погружаюсь в то время и гуляю вместе с его героинями, ощущая то время, тот мир. Может и правда в прошлой жизни я была той самой тургеневской барышней, которой меня считали в соцсетях? В описании Ивана Сергеевича, самого человека непростой судьбы, любившего всю жизнь одну несвободную женщину, барышни прекрасны. Я не знаю, что мешает современным девочкам быть такими же: эта скромность, эта сдержанность бесценна во все времена. А все привычки наших родителей, наших бабушек, рассказы которых длинными летними вечерами я помню в подробностях, они уже ушли в небытие. История няни Марфы Ивановны о ее детстве - это та правда жизни простого рабочего люда, не читавшего Тургенева, не носившего длинных платьев. Даже не было элементарных трусов! Со слов няни увидев этот атрибут она была в недоумении и одела его на голову, предполагая, что отверстия - для ушей. Придумать такое она не могла, поэтому я думаю конец 20го века был все-таки получше его начала. Барынек то было поменьше чем крестьян.
Стыд имеет под собой платформу неуверенности и страха, что тебя осудят. Увидят твои недостатки, узнают что в тебе несовершенно. Наверное так я воспринимала свою конструкцию худой без груди и бедер длинной носатой неуклюжей девочки. Проработать это я смогла только в своих детях, подчеркивая их индивидуальность и эксклюзивность. Дочь и так была немецкой куклой в локонах и с идеальным носиком. А сыну, похожему на меня, в моменты его сомнений: «Мама, а я красивый?» я открыла книгу Марины Цветаевой «Господин мой – время» и показала ему фото – Марины Ивановны, Александра Блока, Анны Ахматовой, Константина Бальмонта, и напомнила про красавца Пушкина. «Именно в таком природном даре, как несовершенный нос, и проявляется сила таланта, сынок», сказала я ему. Потому что помнила себя в свои двенадцать лет.
Стыд принятия своего несовершенства это страх. Именно он разрушителен и губителен для личности. Поэтому, взрослея, я постепенно избавилась и от этого лишнего атрибута, доставшегося мне от мамы с папой. Где – то я читала, что детские души выбирают родителей до рождения, чтобы прийти им на помощь. Поэтому мне и достались мои, поэтому и им досталась я. Учитывая, что папы не стало год назад, а мамочка уже совсем не здорова, все что могла, я сделала. А что не получилось – придется дорабатывать моим детям. Хотя время у меня еще есть.
Все ли детские страхи остались позади, иногда спрашиваю я себя? Вряд ли. Человек не может изменить себя на все 100%, как бы ему не хотелось. Может стремиться, работать на собой, но стать идеальным сложно. В нашем изменчивом мире так часто меняются правила выживания, что никогда не угадаешь, что из базовых настроек пригодится тебе именно сегодня. И все же – всегда и везде нужно быть самим собой, искренним и честным, хотя бы по отношению к самому себе. Жить, а не изображать. Во всяком случае я этому правилу не изменяю. Меняющийся мир меняется не всегда в лучшую сторону. А мне – важно именно в лучшую. Совершенству нет предела, только что -то уже ушло безвозвратно, а до чего то я обязательно еще дотянусь. Дайте только время!
Проезжая по улицам родного города я помню магазин с куколкой на витрине, которую мне невозможно хотелось, вижу место, где был обувной магазин «Злата Прага», в котором мне купили первые красивые туфельки, потерявшиеся в пакете с продленкой. И таких моих детских и наивных воспоминаний здесь море И если бы была в доступности машина времени, позволившая мне попасть в то время и увидеть ту Зою, я бы обязательно обняла ее и сказала: ничего не бойся девочка! Жизнь прекрасна во всех ее проявлениях. Читай больше, учись лучше. Все у тебя получится! И пожалуйста! не думай что с тобой что-то не так. Ты прекрасна! Красивее тебя только Софи Лорен. Но и она не идеальна.
