Лето - унылая пора не только на ТВ, но и в театре. Сезоны закрываются, труппы убывают на гастроли или в отпуск. А потому KP.RU решила запрыгнуть в последний вагон и оценить «выдающееся явление», как скромно охарактеризована восьмичасовая постановка «Братья и сестры» Льва Додина на сайте питерского МДТ, - заключительный спектакль сезона.
Сразу успокоим: хоть начинается действо в 14.30, а заканчивается в 22.30, восемь часов сидеть на одном месте не придется. В отличие от мхатовского «Человека из рыбы» (4 часа) и «Карамазовых» (5 часов), ленсоветовских «Макбет.Кино» (5 часов) или сатириконовской «Чайки» (4ч40мин), додинский спектакль идет с гуманными антрактами. Он просто широко и красиво растянут, как Каменноостровский проспект. После первого акта - полчаса, после второго - полтора часа (можно забежать за угол пафосной барной улицы Рубинштейна и перехватить солянку по 290р в «БарБоссов» или в «Подстреленной гусыне» у чехов поллитровую тарелку фирменной чеснечки за 300р) и двадцать минут - после третьего. Итого на постановку остается около 5,5 часов.
И это время, действительно, летит незаметно.
Куда важнее другое.
Что же осталось от эпопеи Федора Абрамова «Братья и сестры» 1958 года в постановке Додина 1985 года (в 2015 году спектакль по первым двум книгам тетралогии был перевыпущен с новыми актерами)? Ведь за пять часов-то наверняка получится развернуть перед зрителем роскошное полотно, сотканное знаменитым советским деревенщиком!
Первый акт, признаться, обескураживает и пугает. После него резко захочется уйти, но не ведитесь на ловушку. Это всего лишь проверка. Шутки уровня скетчкома «Осторожно, модерн!», когда Елизавета Боярская (играет роковую вертихвостку Варвару Иняхину) пристально разглядывает ширинки мужикам, должны расслабить и показать, что в отсутствие ушедших на фронт и сгинувших мужиков бабы, во-первых, окончательно распоясались, а, во-вторых, выплакали все сердце и теперь вдохновенно дурят, словно живут не на воле, а в тюрьме: лезут друг к другу под юбку и к грудям, поют частушки про «целовала *** в макушку» и шутят про пятилетний «великий пост» во время войны, указывая на промежность.
А! И еще Елизавета Боярская в перерывах между странными скабрезностями («Я хочу такую юбку, как пилоточка на вас!», - поет героиня и раскрывает советскую солдатскую пилотку чуть ниже пупка) очень часто и неконтролируемо рыдает, хотя вроде бы по сюжету не беременна. Буквально весь первый акт плач Михайловны перманентно простирается надо всей улицей Рубинштейна, на которой стоит театр, так, что дрожит даже памятник Довлатову. Будто Елизавета перед началом спектакля узнала, что ее муж Максим Матвеев решился все-таки на окончательный переезд в Москву и не могла справиться с этим весь первый акт. Впрочем, это фирменный стиль режиссера - в его «Братьях Карамазовых» и «Гамлете» тоже все зачем-то орут, стонут, громко и часто ревут. Так, коленом вышибая слезу, легендарный Лев Додин привык доносить людскую эмоцию до зрителя: чтоб и третьему ярусу бельэтажа все понятно было. Не зря же билеты покупали.
Второй, третий и четвертый акт проходят спокойнее - практически без Лизы. И бабьего царства. Но не без воплей. Ведь за дело берутся суровые (и не очень) северные мужики. Они играют желваками, размашисто бьют по столу лопатами ладоней, вертят головами, аки филины, чавкают и жамкают, карикатурно окают и раскатисто и по-конски ржут. Ну вы знаете, эта неотесанная деревенщина, елки-палки.
Главное, к чему стоит приготовиться: антропологический размах романа практически обнулен. Вязкие внутрисемейные и межклановые отношения Пряслиных, Житовых, Лобановых и других жителей северного селения Пекашино, нестыковки реальности и менталитета, «перегибы на местах», карьеризм и сила деревенской инерции, что гвоздит людей к почве, беспощадность истории - все это дано пунктиром, фоново, клипово и на уровне лубка: вот сидят и пьют за столом председатель колхоза «Новая жизнь» Лукашин (Сергей Курышев) и уполномоченный райкома партии Ганичев (Станислав Никольский), говорят с набитым ртом и опрокидывают рюмки, вот один хороший, а другой плохой, а вот жена председателя Анфиса (Ирина Тычинина) заливает глаза белой и начинает рубить правду-матку. Конечно, потом мстительный совок притянет ее за эти слова, а мужа посадит. Как иначе? Так это и работало.
Между тем, проблематика романа Абрамова на несколько порядков сложнее и глубже. Да, оно чрезвычайно правдивое: настолько, что даже недолго было под запретом. И все же это не антисоветское произведение, где высвечивается изуверская власть СССР, но исследование самотека жизни, психологии и природы характера северян, не уступающее «Тихому Дону» как минимум по масштабу. Многослойность событий, изменчивость решений, роковой бумеранг неверных интерпретаций и поспешность выводов, муки совести и ошибки выбора - буквально каждый шаг ключевых героев (а их не меньше, чем в «Игре престолов»!) автор бережно выписывает и разжевывает читателю исчерпывающе и образно. Люди в романе не тупые быки с железными кольцами в носу, которых водят на красном поводке то тудой, то сюдой. Они просто по-русски безропотно, жертвенно и открыто привыкли жить, а не ныть. По возможности не обращая внимания на власть и даже идеологию. И во время войны, и после, и когда угодно - где-то хитря (издание произведения в Лондоне так и называлось - «Хитрецы»), где-то находя компромиссы, где-то нарушая правила, но в основном работая на износ и даже самоистребление. Это вовсе не значит, что они рабы. Просто времена были несколько сложнее, великая страна возводилась руками людей - иначе было невозможно. И все это происходило на глазах и при участии автора: сам Абрамов из Пинежского уезда Архангельской области.
Да, 880 страниц произведения невозможно впихнуть даже в 8 часов спектакля. Но ведь мастерство режиссера, наверно, в том и состоит: вычленить сердцевину, мясо, оставив за скобками описание природы и прочие вербальные изящества (слово «сука» неплохое и литературное, но в романе встречается пару раз, а не 66, как в спектакле; автора вряд ли можно назвать мастером эпатажа - он и слово «хер» с его аналогом ***, в отличие от Додина, не использовал в произведении).
Программка трогательно и поименно благодарит за помощь в выпуске спектакля жителей северной деревни Веркола и жителей Архангельска: видимо, перечисленные помогали артистам поймать говор, собрать фольклор и фактуру. Только в отсутствие глубокого содержания такая проработка оказалась ненужным красивым фантиком, который можно выкинуть.
Если роман «Братья и сестры» - пронзительный манифест несокрушимости духа русского крестьянства, его подвигу и внутренней красоте, что зачастую контрастирует с внешностью, то спектакль МДТ - символ отношения к этому всему сегодня. Всему темному, лесному, хтонически бессмысленному и беспощадному, порожденному лицемерным совком. Непонятному труду непонятно ради чего. Глупому и безвольному народу, неспособному отстаивать права и бороться за демократические свободы и блага. Людям, умиравшим ни за что - просто потому что партия сказала. Типичное «построение коммунизма». Вот, как это видят потомки.
Возможно, если бы не шаблонное акцентирование людоедства Советов - понятно, спектакль перестроечный, чего еще можно ждать? - постановка действительно могла бы стать явлением, ведь работа сценографов и артистов проведена колоссальная. На сцене разворачивается настоящий советско-русский Ла-Ла Ленд: со столами, хороводами, банями, плясками, песнями, отточенными синхронными кружевами из людей, ладным хором и другими массовыми сценами. Сыгравший Мишку Пряслина, что поднял семью из пяти братьев и сестер после потери отца на фронте, с 17 лет до взрослого возраста Евгений Санников и вовсе главная надежда МДТ - спасибо Додину, что не взял в этот спектакль Данилу Козловского, иначе без беруш посмотреть постановку не получилось бы.
Непонятно другое. Почему, почему нужно обязательно с таким тщанием выжигать разнотравье прошлого? Ведь оно уже было. Оно состоялось. Оно пережито и проплакано. Ну ненавидите красную тряпку, так бросьте. Зачем возвращаться туда и снова сладострастно топтать? Режиссер с соавторами инсценировки Аркадием Кацманом и Сергеем Бехтеревым умело включает свет, когда речь идет о людском горе или редком празднике, и тушит его, когда появляется кровавый совок.
Если Абрамов постоянно подчеркивает неотвратимость катка времени, непредсказуемость событий и беспощадность истории, то Додин подсвечивает зрителю иные картины: несправедливый арест по 58-й статье (антисоветская агитация), ненасытность антигуманной власти, что выдаивает из крестьян последние капли соков (послевоенные займы), даже когда люди копят на козу или пытаются спасти дочь от туберкулеза, бесполезность завоеванных медалей и орденов, зверское завышение процентов по плану и прочие ужасы.
В романе придавленный временем Мишка Пряслин бродит по Сухому болоту, где когда-то спасал от жажды пекашинцев и вспоминает, как добывались «гектары победы», сокрушаясь, что на слезах человеческих выросла теперь осиновая чаща, которую они и засевали. Героя терзают раздумья и память, давит беспомощность человека перед ходом истории. У режиссера спектакля герой в финале застывает в бессильной немой злобе на государство, что сажает людей ни за что, и малодушных соседей, боящихся подписать письмо в поддержку бывшего председателя, осужденного за растрату зерна. Вот, до чего людей довели-то. И правды не добьешься. Сами себя убивают. СэСэЭр.
Самое забавное, что именно сейчас, когда история сама вдохнула в произведение 50-х новую жизнь, можно было насытить его массой напрашивающихся параллелей - боевые действия, труд тыла и даже новые красные паспорта- однако за 5ч30мин спектакля этого, увы, не случилось.
Свежесть привнесена за счет кавээновского юмора («Это пикник, чувак!»), мизансцен в стиле раннего Comedy Club («У меня такая претензия выросла», - объявляет Егорша (Никита Сидоров) и показывает девушке нечто размером от ширинки до пупка, а еще ворочает заправленным в штаны топорищем, чтобы показать, как страстно ждет свидания) и частушек формата Шуры Каретного. Судя по всему, это самые доступные и понятные современному зрителю приемы. Возможно, в 85-м году такое могло сойти за верх свободомыслия, откровенности и нетривиального взгляда на историю, но сейчас смотрится как «Ералаш».
Конечно, некоторые зрители со светлыми лицами понимающе переглядывались, когда принципиальные споры героев переходили на стереотипные рельсы: «а вот вы все время о войне говорите, а пора бы войну забыть, войны-то уж нет, а вы все ее вспоминаете, до сих пор прошлым живете, щас-то кто вам жить не дает?».
Только вот в романе об этом говорили или фронтовики - такие, как сам Абрамов, или выжившие титаническим трудом во время войны. Перемолотые железные люди. Их священное право так вроде бы легкомысленно рефлексировать о вечном было выстрадано. Они могли об этом говорить, потому что добыли его здоровьем, потеряв близких, ноги, руки и порой смысл дальнейшей жизни. У тех, кто сегодня повторяет подобное за дураками («А что у нас других побед не было за последние 80 лет?», - спросил как-то Моргенштерн), по-попугайски кивая головой, разумеется, такого права нет и не было. Ибо они даже «Братья и сестры» не удосужились прочитать, чтобы осознать, кем и ЧТО написано в романе и ЧТО такое было получить право говорить о войне. Худрук МДТ посчитал иначе и щедро выписал избирательным гуманистам индульгенцию. "Подумаешь, война, да пошла она на!"
Хорошо, что Абрамов не дожил. Ведь его истовое стремление разбавить «розовую водицу» инфантильной деревенской литературы тех лет, показать философию военного времени, подчеркнуть безусловную святость лесного и полевого фронтов, когда на «гребь» выходили все поголовно и жарились на солнце до упаду, контраст суровых северных пейзажей и горячего людского темперамента, совестливость советского народа и глубоко христианскую аскезу подмели за плинтус.
Как говорится, ваши ожидания - ваши проблемы.
Теперь грандиозный деревенский эпос в XXI веке низведен до сведения счетов с проклятыми совками. Ветеран ВОВ, орденоносец и старший следователь «СМЕРШ» Федор Абрамов, увидев столь демократическое переосмысление его романа потомками, в лучшем случае вздохнул бы и развел руками.
А люди стоя били в ладоши минут десять.
За восемь часов театр почти никто не покинул.
Оглушительный успех.