Я вхожу в дверь. Время пол-одиннадцатого. Больше всего сейчас хочется спать. Надо только принять душ, нормальный русский кипяток и – спать. Я бросаю вещи у входа, стаскиваю с себя обувь и верхнюю одежду и уже собираюсь войти в ванную, как из комнаты высовывается сонная мордочка Марианны.
Боже, как бы я сейчас хотел, чтобы она работала в клубе!
Я, молча, вхожу в ванную и закрываю за собой дверь.
Она не позвонила. Конечно, я отключал телефон во время перелетов, но никаких оповещений о пропущенных звонках тоже не было. Что я сделал не так?! Я двадцать лет почти шел к этой встрече, ну чуть меньше, восемнадцать. Черт! Черт, черт… Я направляю струи душа на свое лицо, чтобы заглушить крик.
Через некоторое время я выхожу. Марианна все еще ждет.
- Ты не любишь, когда я кричу. Поэтому лучше ничего не говори. И пожалуйста, сделай так, как будто бы тебя нет. Хотя бы до завтрашнего утра…
Ночью мне снится ночь. Та ночь, которая была вчера. И в этой ночи я продолжаю говорить. Я говорю и говорю, убеждаю. А она молчит. Она не соглашается со мной. Раз за разом одно и тоже. С одним и тем же результатом. Scheiße!
Я просыпаюсь около шести. Хотя это нельзя назвать настоящим пробуждением. Просто потому, что это не было полноценным сном. Первым делом я пишу матери. Извиняюсь, что исчез не попрощавшись, ссылаюсь на неотложные дела. В чате висят сообщения от Юрия, на них я даже смотреть не хочу.
Я иду на кухню, пью там воду. В Самаре восемь утра. Вторник.
Потом как-то вдруг уже вечер. Я снова хочу пить. Но еще больше спать. Я пролежал в кровати целый день, но так и не смог ни на минуту уснуть. За дверью как мышь кто-то скребется, но уже темно и, наверняка, нет никакого смысла спрашивать кто это.
Ночь. Я сижу на кухне. Один.
Я не помню, что она тогда сказала! Тогда, когда она вернулась домой. В январе, после смерти Ивана.
Наверняка, ничего особенного. Да это и не важно! Она не оставила меня одного. Тогда. Когда я больше всего в ней нуждался.
Не разуваясь, она зашла на кухню, бросила сумку с продуктами на пол и встала передо мной. Она гладила мои волосы, а я спрятал свое лицо в складках ее одежды и повторял только:
- Не уходи! Никогда не уходи!
А она молчала.
- Поешь… Ты должен поесть, - говорит Марианна утром.
- Да, конечно. Хорошо, - торопливо соглашаюсь я. – Мне кажется, я болен. Немного. Не подходи ко мне очень близко, а то заразишься…
Я старательно ем то, что передо мной поставили, а потом поспешно ухожу в свою комнату.
Все-таки я не по-настоящему болен, счета дней я не потерял. В воскресенье я четко помню, что завтра мне на работу. Все-таки хорошо, что я взял отпуск на две недели. Хотя, конечно, тогда я даже подумать не мог, что лишь одну неделю я проведу в Самаре, а вторую буду отлеживаться и приходить в себя.
Это, наверное, еще и потому, что я много пил.
Но теперь мне лучше. Только говорить ни с кем не хочется.
Особенно с Марианной. Но она здесь и словно караулит меня – я закрываюсь в своей комнате и выбираюсь отсюда только по самым неотложным делам. Я считаю часы до того момента, когда можно будет пойти на работу.
Работа принимает меня с распростертыми объятьями. Там вечная суета, дела, люди. Но неделя мелькает за неделей, не оставляя видимых следов в моей памяти. Вечерами меня ждут только на веки замолкший телефон и запуганная до онемения Марианна.
И тишина.
В этой тишине мне так просто услышать тот выдох. Тот единственный, который я пережил. Стоит на мгновение замешкаться и – он вновь звучит у меня в ушах. Он звенит как колокол, как набат. Он сводит с ума… Я, наконец, начинаю понимать миф про сирен, сводящих в бездну. Я как привязанный к мачте Одиссей кричу вместе с ней, но моего голоса совсем не слышно.
Везде, где я появляюсь, царит тишина. Stille.
Однажды в мае я вдруг понимаю, что сегодня ее день рождения.
Как мы его праздновали? Да ничего особенного – шашлыки жарили, морковку сажали, если погода позволяла. Если не позволяла – пили чай, читали.
Я пью водку. Чистую, никакой немецкой придурью не испорченную.
Весь вечер.
Чтобы не позвонить. Телефон у меня есть, я его нашел. Но звонить по нему нельзя.
Почему?
Потому что Марианна.
Рядом с ней можно в полной мере ощутить, как противно тому, кого домогаются. На своей шкуре прочувствовать!
Она вновь взяла манеру как-то невообразимо вульгарно одеваться, у нее постоянно что-то где-то торчит, висит или сваливается! Я молчу и по этой простой причине вынужден созерцать бесконечные прозрачные кофточки, платьица и штаны.
Может быть, это потому что я старый? Мне двадцать восемь лет! Но рядом с ней я стар.
- Ты вообще знаешь, какой это ужас?! И стыд, бесконечный стыд!
Звучит у меня в ушах.
- Знаю, я все это знаю…
И продолжаю молчать. Но в тот вечер я пьян и это вносит существенные поправки в неторопливое течение вечера. Марианна начинает «заботиться» обо мне, она скребется в мою дверь:
- Нельзя пить без закуси! Я там на стол собрала – иди поешь.
- Не хочу!
- Я уйду, не буду тебе мешать.
- Ты мне не мешаешь. Я просто есть не хочу. И пью я не для того, чтобы закусывать… Я сегодня должен быть пьяным, - она бесшумно выскальзывает за дверь. Но едва я успеваю выдохнуть, появляется вновь. С ней еще одна рюмка и тарелка нашинкованной колбасы. Она ставит тарелку перед моим носом, а в рюмку наливает себе сама.
- Это женщина? – спрашивает она тихо.
- Ну слава богу, не мужик, - улыбаюсь я невесело.
- Лара? – я смотрю на нее с удивлением. – Ты разговариваешь во сне, - объясняет она просто.
- Прости. Это случилось задолго до тебя, до моей жены, до Германии этой проклятой. Она старая. И я старый. И если бы я переспал с ней тогда, когда захотел этого в первый раз, нашей дочери было бы столько же лет сколько тебе сейчас. Понимаешь?
- Она знает?
- Конечно!
- Нет, я имею в виду – она знает, что ты сейчас пьешь?
- Нет! Это ее не касается! Это и тебя не касается… Прости…
- Нет уж-ки! – взвивается она фурией. - Меня это касается! Еще как касается! И что я тут делать буду, если ты сопьешься? Или пулю себе в башку пустишь?! По пьяни… С ребенком твоим? Одна!
Я смотрю на нее долго, мутными глазами. Чтобы удостовериться, что она – это Марианна, а я – это не Иван.
- У него есть мать! Дурная бл@дь, но мать его! Поняла?! Это не твой ребенок. И не будет твоим, как бы ты его ни любила! Как бы ты меня ни любила! - я начинаю говорить тихо, но, в конце концов, снова ору: - Поняла?! А ты?! Ты выучишь язык… получишь профессию… переберешь тысячу таких я… пока не поймешь, что мы все не то. И вот тогда ты найдешь своего. И будешь его ценить. И родишь ребенка… Который будет ваш, твой… И если я хоть что-то смогу для этого сделать, уже считай повезло.
Она плачет. Женщины так легко плачут. Особенно пьяные женщины. А сколько надо семнадцатилетнему подростку, чтобы опьянеть?
Один бокал вина.
В тот Новый Год. Мне только что исполнилось семнадцать. Лара приглашала подруг, я – друзей. Было большое застолье, но все равно почему-то у меня такое чувство, будто мы были одни. В три часа ночи мы стояли на кухне и пили белое вино, смотрели в окно и молчали. Вокруг была тишина и снег.
И я положил свою руку на ее, на ту, что лежала на подоконнике. Было темно и так было, конечно, проще. Ее рука была тонкой и прохладной как в те дни, когда я был болен. И невыносимо манящей – я стиснул ее в своей руке, так что костяшки хрустнули. И я испугался!
Я нарушил нашу тишину и ушел, потому что тогда мне было лучше уйти.
Я и сейчас ухожу. В душ.
По большому счету, я всегда бегу.
Умер отец – я слег с воспалением легких. Вместо того, чтобы ходить за Ларой, так как сейчас за мной Марианна ходит. Но это же надо заботиться, смотреть, чувствовать! А я по-хитрому – обернулся камушком и никаких проблем.
Или вот еще – Мюнхен. Да, дед убил мою мечту. Кто мешал встать прямо там, в этом могильнике в позу, сказать: «Пошли все на х@й, буду машины мыть, но стану художником!» И тортом для верности об пол хряснуть. И бабу свою с собой забрать! Она же тогда прямо рядом со мной сидела! Хрен вам, а не Лара! Моя она, а вы лесом, лесом!
Но это ж ответственность, машины грязные, труд… Поэтому опять сбежал – на неделю к вечно бухим друзьям. И телкам их. А ведь можно же было бы хотя бы себе сознаться, что в ту ночь хотел очутиться в другой постели. Но нет, б@я, я ж и на нее обиделся!
Конечно! Я, который так ловко сует счета Марианне под нос – посчитай тут и тут, сложи и вычти! Я сам, с@ка, считал, как, на что мы жили?! В моей комнате вот уже полгода валяется папка с инициалами «Л.Д.» - я ж боюсь туда заглянуть! Я боюсь узнать, что дед не давал нам ни копейки! Или она не брала – не суть! Это был их уговор – они так долго говорили в день похорон. Она выкупила меня на все эти годы! Дед всегда был скуповат, а уж без дела тратиться и вовсе не любил. Ему было так удобно сэкономить на вдове сына и бесполезном пока внуке… Она же знала его, она торговалась с этим скотом. Потеряв Ивана, она все-таки билась за меня! Смелая маленькая валькирия…
Она сделала все, что смогла, чтобы я стал другим, сильным, свободным!
А я? я…
Я прихожу в себя на коврике в ванной. Прекрасная ночь! Хоть где-то мне удалось найти покой…
На время. Марианна тверда в своем намерении меня спасти. Мне снова приходится запираться на ключ по ночам. Я уже близок к тому, чтобы солью круги вокруг кровати рисовать. От моей панночки…
Но мои ночи принадлежат не ей. Против моих ночных гостей не помогут ни двери, ни соль. Это черный морок моих снов. В них Лара моя. Я несу ее на руках в наш турецкий номер, в полуденный зной мы, утомленные, в длинных халатах, сидим в тени балкона и смотрим на кружащих в бассейне подростков. Мы танцуем обнаженные на критском пляже в компании престарелых хиппи. Я с нетерпением жду, когда уйдут ее болтливые подруги, чтобы выйти из своей комнаты. Или на кухне, в ту новогоднюю ночь, пока наши гости ждут у праздничного стола. Даже в день своего совершеннолетия, в пути, я не хочу лишаться своего на нее права …
Я просыпаюсь!
Я устал от них, своих снов! Они сводят меня с ума…
Наступает лето.
Пора снова собираться в Россию – доводить до логического финала сделку по бюро, продавать дом, на машины тоже желающие нашлись – все дела…
Куча денег! Это же куча денег!
Крутится у меня в голове. Пусть мой дед ворочал миллионами, а Иван пропивал столько, сколько я за месяц не зарабатываю – у меня таких денег не было никогда. И никогда бы не появилось, если бы ни это проклятое наследство, не умею я деньги делать…
Зато умею делать долги! Сейчас я, наконец-то, смогу их отдать!