Пожениться мы тобой, скорее всего не успеем. Да я не хочу, чтобы ты сильно привыкла ко мне. Не хочу, чтобы полюбила. Просто хочу быть моментом твоей жизни"
У нас с Перри челюсти отвисли с одинаковым выражением: А что? Так можно было, да?"
"Я буду просто мгновением, бликом солнца на бензобаке в твоей жизни, а для меня ты станешь единственной. Ты может быть слышала, что у меня никогда никого не было, потому, что я хочу, чтобы в моей жизни была только одна, особенная, единственная. И это ты - Лен. Только ты. Если ты откажешь, я не буду тебя винить ни в чем. Это же мое решение. Но если согласишься, это ведь честный обмен?"
Перри задумчиво постучал пальцами по подбородку. А я подумал, что это реально такое позерство и пафня. Ну , если бы это было враньем. Но это не было враньем. Это была такой способ жить. Вот как жить пацану в 19, зная, что у него смертельная болезнь? Никому из нас все равно не понять его в той степени, в какой ему пришлось все это понять и прочувствовать. Поэтому не нам рассуждать по этому поводу. В кино я бы, пожалуй, плевался от такой ситуации. Но ведь это не кино.
- Она ему на это сказала: "Миш, а тебе часто говорят, что ты - самонадеянный и избалованный тип. Да и позер, к тому же?"
- И что? Отказала?
- Нет. Она сказала, что он - был солнцем для всех, разве мог тот, кого он выбрал солнечным лучом для себя, отказаться его согревать? Она сказала:, что, возможно, не успела полюбить его. Во всяком случае полюбить так, как он был того достоин, потому, что его нет, а она продолжает жить. Сказала, что, в принципе, не понимает, что она тогда чувствовала, и не помнит ничего, только очень очень яркое солнце. И очень очень яркое ощущение жизни. А потом…все. Через неделю он утонул.
Перри тихонько притянул к себе свою котодевочку, и она притихла на его широкой груди. А я думал о своей девочке, одинокой фигурке на мотоцикле, несущейся куда-то по бесконечному шоссе. И о ярком, слепящем свете фар встречных фур. О том, как этот свет, слишком пронзительный, как тонким лезвием стирает в ее памяти меня. Как уже однажды срезал, тонюсенький слой памяти, причинявший ей слишком много боли. И о слишком насыщенном, безумно кричащем цвете заката, в котором она сама может раствориться навсегда.
Картина получалась слишком холодной и обжигала глаза, и не только глаза. И я, постарался вернуться из нее на теплую уютную кухню моих друзей.
- Значит это было четыре года назад…
- Родион, ты же не жил здесь четыре года назад. Только на абитуру тогда приехал. Откуда столько о нем знаешь, я и то не в теме.
- Так паутина же всемирная, и в общаге тогда все бурлили по этому поводу. Значит Шумахер… ну да, кто же еще?
- Хочешь сказать: после него все равно только вторым теперь? И тебя такая перспектива не вдохновляет?
Тут мне стало смешно. Да, скорее всего, вечность назад мне было бы не все равно. Но с тех пор прошла вечность.
- Да пох мне, Перри, если честно. Ломает меня. Просто ломает. Без нее, как без дозы. Когда ты сказал, что ее больше нет… Мира вокруг тоже не стало. Экран погас, понимаешь? Шумахер, не Шумахер, был у нее кто-то, не был… я не могу не попытаться быть с ней. Мне это…очень важно.
Тут затрезвонил домашний телефон.
Да, у Неки до сих пор стоит стационар. Дедушка по нему звонит с дачи. Ну и иногда другие люди. По перекосившемуся лицу Перри, ясно стало, что не очень приятные люди последнее время звонили по этому телефону. Ну или по крайней мере, люди с не очень приятными новостями.
- Блин, звонков на этот доисторический прибор боюсь просто. Добрые люди на домашний не звонят. Ну, кроме Эрнеста Генриховича. Короче, если опять копы, в морг на опознание пойдешь ты! Прости, но больше не могу.
- Алло? Алло… Леля? Лелечка! Ты где?!!
Чудеса бывают.
Начало и продорлжение истории читайте на моем канале, Ваша Аармасстаа