Zurück. Когда я был маленький и только начинал учить немецкий, было у меня одно самое любимое слово «zurück», казавшееся мне шустрым домашним зверьком, чем-то вроде кролика или хомячка. Мне и сейчас оно очень нравится, милое круглое слово, означающее движение вспять, путь назад. То, что со мной происходит последние годы, я двигаюсь в обратном направлении.
Как Одиссей – десять лет на то, чтобы повергнуть Трою, и десять лет, чтобы вернуться домой. Хотя там все понятно, гордыней своей он прогневал самого Посейдона. Но кого гневлю я...
Время восемь часов вечера. Суббота. Конец апреля. Весна. Тепло и все окна настежь. И я возвращаюсь домой!
Я вхожу в подъезд с одним из жильцов. В этом не было плана, просто так получилось. И получилось здорово. Überraschung. Своих ключей у меня нет, я звоню в дверь. За дверью тишина.
Неужели там пусто? Снова я один? Показалось мне?
Дверь открывается. На пороге Лара. Я стою перед ней и молчу. И она молчит.
И я делаю шаг вперед, к себе домой.
Может быть, он был слишком стремительный – я буквально сваливаю ее с ног. Обнимаю, целую. Я прижимаю ее к себе, и к стене в коридоре. И никак не могу остановиться.
Все так же прижимая ее к себе, я пытаюсь сделать шаг к какой-нибудь, более подходящей для происходящего, горизонтальной поверхности. Но цепляюсь нога за ногу и падаю, успевая только при падении развернуться к полу своей лучшей, тыльной стороной. Лара падает со мной и на меня. Мы смеемся.
- Ну здравствуй! – говорит она, смеясь.
- Здравствуй, - я трусь об нее носом. – Здравствуй…
- Куда дальше? – я вдруг понимаю, что мы лежим на полу в коридоре, месте, хоть и родном и знакомом, но все-таки мало подходящем для романтического свидания. О котором я так давно мечтал. – Куда дальше? К тебе или ко мне?
- Ну очевидно же! – отвечает она и остаток ночи мы проводим в моей постели.
Только теперь я понимаю, зачем я перебрал столько коек – сегодня я самый чуткий, самый нежный любовник. Первые несколько часов, до утра, мы даже и не говорим. Шепчем только друг другу то, что все всегда шепчут в таких случаях. Но самое главное даже не шепчется, оно выдыхается. Словно занозу вырвали у меня из груди – я слышал этот выдох, я принимал в нем участие. Мы засыпаем вместе и просыпаемся для того, чтобы продолжить то, чем занимались – и так до утра.
Но утро приходит свежее, бодрое. Мы готовим завтрак.
- Как твои дела? – спрашиваю я.
- Тебе похвастаться или как есть рассказать?
- Похвастайся, конечно. Как есть, я и сам рассказать могу.
- Ну что тут скажешь... Я сегодня поим@ла мальчика, который в два раза моложе меня.
- Ну ты и врать! Где в два раза-то?! Ты еще скажи, что и чл€н у него был в два аршина…
- Ну может, не в аршинах, но как рыбаки показывают, - она, и правда, показывает, но не совсем так, как это делают рыбаки. Это отличный комплимент. Я смеюсь. – А как твои дела?
- Моя ночь прошла со знойной красоткой, которая уходила меня до невозможности. Я сегодня из дома вообще не ногой, имей в виду. Весь день в постели проведу!
- Вот только не надо меня пугать! – ну понятно, что после таких разговоров позавтракать у нас получается только часам к двенадцати.
***
- Дед умер, ты знала? – спрашиваю я уже под вечер. Мы по-прежнему лежим в моей постели. На полу вокруг нас – полупустая бутылка белого вина, бокалы, тарелки с едой и без нее, одежда моя и ее. В окно льется заходящий свет. Я обнимаю ее за плечи, но выглядит это, наверное, так, как будто я не могу ее отпустить.
- Конечно, знала, - удивляется она.
- Вы были достаточно близки после моего отъезда… - но по интонациям, с которыми я это произнес, сложно определить был ли это вопрос или утверждение.
- Он потерял сына, а потом внука, - отвечает она просто.
- Сына он до самоубийства довел, да и внука бы наверняка как-нибудь угробил.
- Трудно спорить… - мы молчим. – Что ты теперь хочешь делать?
- Очень провокационный вопрос, - я смеюсь, она тоже улыбается, но замечает:
- Я вообще-то серьезно.
- Тебе, наверное, не понравится… - она молчит, ждет. – Я все продаю. Долго думал, это большое прибыльное дело, но… Я не смогу. Не потому что молод, просто не смогу. Никогда. Там кровь… Считай, что я трус!
Она ничего не говорит. Не возражает, не соглашается. Просто молчит. Думает.
- И я развожусь… Мальчик остался со мной.
- Как его зовут? – оживляется она. А я совсем наоборот.
- Почему ты одна?! – спрашиваю я вдруг. Почти грубо – наверное, мне надо извиниться. – Прости. Я не хотел тебя обидеть, но я не хочу, чтобы ты думала о чужих детях. У него есть мать! Она была хреновой женой и я рад, что мы больше никогда не будем вместе. Но она его мать. Пусть даже тоже хреновая, но она!.. А тебе нужен свой ребенок! Если еще нужен… Прости... Это все не мое дело… Я люблю тебя… Ты знаешь…
Она молчит.
- Я слишком долго молчал. Так же как ты. И всего боялся. Я боялся, что ты скажешь мне, что я... Так оно и было. Но теперь… Я вырос! Я несу ответственность за то, что делаю, я имею право сказать, как думаю. Я хочу любить тебя, хочу быть с тобой. Но если ты не хочешь… Будь с тем, кого ты выберешь! Роди ребенка! Стань счастливой!
- Для тебя?
- Для меня! Для Ивана! Какого-то же хрена он пустил себе пулю в башку! Козел старый! Он освободил тебя от себя! От нас… Он, наверное, рассчитывал, что дед заберет себе «наследника». Если вообще помнил обо мне в тот момент…
Она молчит.
- Ты живешь здесь одна. Уже двадцать лет почти. И уже десять одна. Ну может быть, пора уже что-то изменить?!
- А может быть, мне и так хорошо?
- Тебе было хорошо сейчас! со мной!
- Я не смогу быть с тобой.
- Но почему?!
- Ну для начала, я не хочу в Германию.
- Я тоже не хочу. Я хочу домой! Хочу, но не могу его найти! Я все окрестности исколесил, но так и не нашел его, нашего дома. Моего номоса. Я как Одиссей, мать его!
- Ну что ты будешь тут делать-то, глупый?! Там твоя работа, карьера, ребенок твой там, мать твоего ребенка тоже…
- Это все не то! Я знаю, что говорю, - но она молчит. И я на какое-то время замолкаю. Я думаю. – Я встретился с ней…
- С кем?
- Со своей матерью. Я с ней помирился. Все хорошо теперь. И у нее все хорошо. И ее муж, он тоже моложе ее.
- Николай старше ее на четыре года, он даже старше Ивана. Врушка ты! Патологическая…
- Ты знаешь, зачем я это сказал.
- Конечно, знаю! Тоже мне бином Ньютона… И ты прав. С тобой я всегда буду старая! Вот такая вот неприятность. Для самой себя я еще молода… И я прекрасно выгляжу и никто не даст мне моих лет. Но рядом с тобой… Ты на полжизни моложе меня и ты уже больше не ребенок, ты взрослый мужчина! Значит, я – старая! Как это вышло? Когда это случилось?! Я не хочу об этом думать и я не хочу, чтобы ты своим присутствием заставлял меня об этом думать! Логично же!
- Но ты же любишь меня! Можешь вообще ни слова не говорить, можешь врать – и тому, и другому я научился у тебя в совершенстве! Но ты любишь меня! Потому ты пасла деда все эти годы, чтобы он мне не мешал! Чтобы не впутывал меня в свои дела! Чтобы я никогда не стал как он, как Иван. Поэтому можешь говорить, что хочешь – ты меня любишь! А если любишь, сможешь и…
- А если не смогу?! Ты вообще знаешь, какой это ужас?! И стыд, бесконечный стыд! – но она проговорилась и поняла это, замолчала.
- Знаю, - я прячу ее от себя самой. – Все я знаю, иди сюда.
Я просыпаюсь ночью.
Я думаю. О том, что сказала она. Что сказал я.
Я ее люблю. Всегда любил.
И я же ее мучаю. Всегда мучил.
Я никогда не любил Марианну, но почти с ума сошел за те четыре месяца, что мы вместе. Лара же любила меня, нервного, перевозбужденного подростка. Как? Как ей это удалось вообще? Я бы до своего восемнадцатилетия спился точно!
И возненавидел бы меня.
Она не сможет быть со мной. Во всяком случае, она так думает.
И я не знаю, как убедить ее в обратном. Во всяком случае, пока не знаю.
Значит, мне надо уйти. Самому, чтобы не заставлять ее в очередной раз выгонять себя. Не рвать ее сердце…
Я думал, что вернулся. Но показалось мне опять. Опять ошибся я…
Я осторожно вылезаю из-под одеяла. Смотрю на спящую. Она устала, точнее, измучилась со мной. Она права, она постарела – от усталости уже видны первые морщинки… А я даже поцеловать ее не могу. Слишком боюсь разбудить. Я собираю свои вещи и ухожу одеваться в коридор. Потом возвращаюсь и собираю с пола утварь. Не хочу, чтобы ее утро напоминало руины. Я хотел бы принести ей цветов, но… Надо доставку заказать. К восьми… Или раньше? Я так и не узнал, где она работает. И кем… И сколько ей, на самом деле, лет. Я ничего о ней не узнал. Как всегда.
На кухонном столе я оставляю записку с номером своего телефона:
«Пожалуйста, позвони мне, если передумаешь! Если сможешь! Пожалуйста, подумай еще и позвони!»
Нет, не то – я рву записку. И пишу новую:
«Позвони как сможешь»
Для надежности мне нужен и ее номер. Но я не нахожу ее телефона! Черт с ним, найду в общей базе данных.
Я еще раз, последний, оглядываюсь вокруг себя и – ухожу.
До дедова поселка я иду пешком. Больше пяти часов иду – почти тридцать километров. Чтобы собраться с мыслями, успокоиться, чтобы решить, как жить дальше.
За это время успевает уже рассвести, и первые робкие пробки собираются на въезде в город. Я вхожу в дом, принимаю душ, меняю одежду, заказываю доставку. Переписываю авто на Юлию Борисовну Шевелеву. В полдень у нас встреча с Николаем, с тем, который поверенный деда. До этого времени надо хотя бы попробовать поспать. Я ложусь.
Сон ко мне, конечно, не идет. Я не могу расстаться с телефоном.
Мне думается, что она проснется, увидит мой телефон и – позвонит.
С другой стороны, для этого у нее было десять лет, но она так и не позвонила. Ни разу…
Мы встречаемся с поверенным. Я подписываю нужные документы. Мы жмем друг другу руки, и я еду в аэропорт. Время – час дня. К десяти я буду в Берлине.