А как жить человеку, замурованному в своем беспомощном теле? Если придется годами лежать живым покойником и молить Бога о смерти?
Пойти на работу санитаркой в городскую больницу заставила нужда. Михайловна, женщина шестидесяти восьми лет, сухонькая и не по годам шустрая, еле сводила концы с концами. Небольшая пенсия кормила не только ее, но и непутевого внука, который камнем висел на шее. После смерти дочери Михайловны, внук бросил работу и перебрался жить к бабушке. Работать не хотел, днями где-то мотался с дружками, а на ночь приходил домой обкуренный и пьяный. Съедал нехитрый ужин и заваливался спать.
За полгода работы в неврологии, Михайловна насмотрелась всякого. Врачи пишут истории болезни, а у людей, лежащих в палатах, течет история жизни. По доброй воле еще ни один человек не попадал в больницу. Только хворь и немощь приводит сюда. И не для всех есть путь на выписку. Некоторым отсюда и вовсе только один выход. Каждый день убирая палаты, она наблюдала за бедолагами, которых привозили на скорых или увозили по домам в специальных перевозках для лежачих больных. Долго держать лежачих не позволял регламент больницы. Десять - четырнадцать дней, и на амбулаторное лечение. Для людей, которые сутками вынуждены присматривать за больными родственниками дома, даже такая передышка имела большое значение. Особенно много больных было летом. Отпуска, дачи, ремонты были бы не возможны, без помощи стационаров. Да и в целом, изнуряющая летняя жара, смена погоды для людей, страдающих заболеваниями сердечно-сосудистой системы, всегда повод для обострения течения заболеваний.
Утром, убираясь в палате для тяжелых больных, Михайловна заметила двух новеньких. Они поступили ночью. Со страхом оглядывали окружающую обстановку. Обе лежали в специальных кроватях с поднятыми боковинами-барьерами. Над изголовьями висели изогнутые штанги со специальными подвесами и держателями для капельниц.
Первую звали бабой Груней. Ей было восемьдесят четыре года. Ее парализовало два года назад после инсульта. Одна половина тела была совершенно неподвижна. Бескровно-белокожая голубоглазая бабулечка, с белым пушком на голове, достаточно грузная, лежала молча. Только безмолвные слезы катились из глаз. Она была сиротой с детства. Ни детей ни родных так и не нажила. Всю свою жизнь проработала на ламповом заводе, от которого получила маленькую квартирку в центре города. Мужа давно похоронила, детей бог не дал. Единственной родственницей была золовка, у которой своя большая семья. Они ютились в старой хрущевке и ухаживать за парализованной родственницей не имели желания и возможностей. Иногда золовка навещала бабу Груню в ее квартире, но кроме сочувствия она ей ничего предложить не могла.
Воспользовалась беспомощным состоянием бабы Груни оборотистая работница собеса Лидия. Втерлась в доверие и заключила с ней договор пожизненной ренты. В то утро, она приехала в больницу пораньше, как раз к обходу врачей, и долго о чем-то говорила в кабинете заведующего. Когда утрясли все формальности, зашла в палату к своей подопечной. Молодая женщина лет сорока, дородная, ухоженная, хорошо одетая с длиннющим маникюром на пальцах изображала искреннее переживание. А в глазах светилась радость, что может беспрепятственно хозяйничать в квартире бабы Груни. Она поставила бутылку воды на тумбочку так, что она самостоятельно никак ее не могла достать и ушла. Баба Груня сокрушенно шептала, что больше она домой к себе не вернется и еще горше начинала плакать.
- Лидка, проклятая Лидка меня не заберет отсюда, - шептала в слезах баба Груня. Михайловна протерла шваброй пол под ее кроватью, пододвинула тумбочку с водой так, чтобы баба Груня могла дотянуться здоровой рукой до стакана с водой и ласково сказала, что Лидка обязательно за ней приедет. В голубых глазах Груни засветилась детская надежда, что все именно так и будет.
Когда пришла к ней ее золовка, такая же старенькая женщина, нашу бабу Груню стало просто не узнать. Она заметно оживилась, в глазах запрыгали веселые смешинки. Они вспоминали, только им двоим известные моменты из жизни, и долго хохотали. К удивлению Михайловны, баба Груня обладала искрометным юмором, шутила и подкалывала свою товарку, а та лишь шептала, давясь от хохота, - ой, ну ты скажешь, Грушка!
Медсестры, которые несколько раз в день переодевали и обрабатывали лежачих, обнаружили, что у бабы Груни вся спина в глубоких пролежнях, которые не могли образоваться за несколько часов нахождения в больнице. Они возникли уже давно. Лидка, как называла ее баба Груня, особо не надрывалась в уходе за бабулей. Бабу Груню переложили на специальный антипролежневый матрац. Медсестры не нашли и никаких пеленок, памперсов, спреев, пенок, салфеток и мазей для обработки ран и ухода, которые обычно родственники привозят вместе с больными. Только одна бутылка воды... Через два дня Лидка снова приехала в больницу. Привычно изображала заботу и понимание. Получив нагоняй от медсестер, метнулась в аптеку и привезла необходимые принадлежности. Она весело сообщила своей подопечной, что выкинула половину мебели из ее квартиры, в том числе и любимый Грунин диван. А взамен купила новый диван и с мужем поклеила ей обои. Она явно ждала похвалы, но баба Груня, отвернувшись, прошептала, - обживает мою квартиру. Уж и дождаться не может моего конца. Снова слезка потекла по безжизненно-бледной щеке.
Баба Груня за свои два года лежачего состояния приняла свою ситуацию и рада была любой помощи и любому общению. Даже ненавистную Лидку она научилась терпеть и уже не роптала на свою несчастную жизнь. Она понимала, что без посторонней помощи ей уже не обойтись и смирилась со своей горькой долей.
Второй пациенткой была баба Маша, точнее Мария Ксенофонтовна, как она заявляла о себе. Эта больная оказалась очень занятным экземпляром. Вот представьте себе маршала в юбке. Это про нее. Характер нордический. По возрасту она моложе бабы Груни. Ей всего семьдесят шесть. С дочерью Лизой, затравленной и беспрекословной в тот день они ходили в магазин. Уставшие сели отдохнуть на скамейке у подъезда. Тут и произошло это несчастье. Мария Ксенофонтовна обмякла и повалилась со скамьи на землю. На фоне высокого давления произошел инсульт. Дочка вызвала скорую, которая долго возила их от одной больнице к другой, пока, наконец, не привезли в это отделение. В отличие от молчаливой бабы Груни, баба Маша применила тактику устрашения. В ее спутанном сознании окружающий мир крутился как в калейдоскопе. Она то требовала главврача, то министра здравоохранения, то считала, что на службе в храме и во весь голос выводила нараспев молитвы, то кричала, чтобы ей принесли ее табельное оружие, то просто звала дочку Лизу. Руки и ноги двигались прекрасно- стоять только самостоятельно не могла. Она пыталась преодолеть поднятые боковины у кровати. Всем своим немалым весом пыталась вырваться из плена. Подтягиваясь за подвес, наполовину могла приподнять тело до положения сидя, и рухала в изнеможении на подушку. Потом колотила кулаками в стену, стучала подвесом о стойку. Грозила всех посадить и со всеми разобраться. Голос у нее зычный, резкий, командный. Больные притихли в ужасе, наблюдая за буйной бабулей. Несколько раз подходили медсестры, пытаясь уговорить больную не буянить, но она их не слушала. Этот «та-ра-рам» длился всю ночь. Когда Михайловна заступила на смену, медсестры в подробностях рассказали о ночном представлении. Убираясь в палатах, она слышала, как судачили взволнованные не выспавшиеся больные.
Мария Ксенофонтовна, в редкие просветы сознания, только- только начала осознавать всю глубину своего беспомощного положения. Все в ней бунтовало и кипело яростью. Мозг отказывался принимать непослушность своего тела. Он яростно посылал ему сигналы, но тело выполняло приказы так, как ему хотелось. Страшную картину рисовала полная неразбериха и хаос между мозгом и телом. И все это, когда-нибудь, должна будет принять баба Маша. Не сейчас, не сразу, но ей придется смириться. Всю жизнь она повелевала и требовала. Всю жизнь, под ее началом в силовых структурах, где она служила, она от подчиненных ждала беспрекословного исполнения приказов. И вот пришло время смирить свою гордыню, свой норов, и научиться быть под чужой волей, в полной зависимости от помощи людей, унижаемых ею всю свою жизнь. Как это принять? Как даже допустить такую мысль? Это было выше ее сил. Она всячески старалась отвергнуть эту наступившую страшную реальность.
На ее дочку Лизу- пожилую женщину смотреть было больно. Она до такой степени была замордована своей матерью, что боялась ее даже такую. Они с мужем жили отдельно, в двух остановках от нее. Муж Лизы, онкобольной, тоже требовал к себе заботы и внимания. Весь ее день был расписан по минутам. Она разрывалась между супругом и тогда еще вполне здоровой матерью. Будучи всю свою жизнь у нее на побегушках, она боялась ее до дрожи в коленках, не могла при ней даже в полный голос говорить- только полушепотом, бесконечно повторяя: " Да, мамочка. Сейчас, мамочка. Потерпи, мамочка". Приходя каждый день в палату, она выслушивала жалобы больных и медсестер на безобразное поведение своей матери и только извинялась бессчетное количество раз. Ее собственное здоровье тоже было на грани, но страх перед матерью заставлял в очередной раз забыть собственные проблемы.
В пожилом возрасте люди начинают задумываться о вечном. Это нормально. Каждый понимает, что однажды это произойдет. Но никто не знает, в какой фантик будет завернуто это печальное событие. Всем хочется, чтобы уход, если уж он неизбежен, был бы скорым и мирным. Чтобы он не приносил нашим близким горьких хлопот и тягот.
А как жить человеку, замурованному в своем беспомощном теле? Если придется годами лежать живым покойником и молить Бога о смерти? Как в таком состоянии находить силы для шуток, как это делала баба Груня? Как ломать свой крутой норов, таким, как баба Маша (Мария Ксенофонтовна)? Может что-то в ее жизни тоже было не совсем правильно? Может, на исходе жизни, нарушенные ею нравственные законы только таким способом смогут заставить задуматься о собственных ошибках, и у нее останется немного времени, чтобы успеть вымолить себе прощение у мироздания?
Михайловна закатила свою тележку со шваброй и ведром в подсобку, сдавая смену, сильно призадумалась. Куда пойти после смены домой или в Храм? В Храм!