Когда разговор заходил о смерти, а точнее, о предшествующих ей болезнях, а также способах самоустранения с белого света, Анатолий заявлял: «А я умру в глубокой старости. Сознательно уйду в медитацию и не вернусь».
Можно было подумать, что Анатолий - духовно практикующий, физически закалённый йог, способный терять вес и парить в воздухе, или продвинутый мистик, посвящённый в истинное знание неведомыми потусторонними наставниками, как это иногда случается. Но о медитации Анатолий знал понаслышке. Прочёл в юности какую-то книгу, переведённую с китайского, да толком уже и не помнил, о чём. Но про «сознательный уход» запомнил. Понравилась ему эта сознательная, не мучительная смерть, и поклялся он тогда выучить китайский язык, чтобы уж наверняка умереть по собственному желанию и без всяких отвлекающих русских мыслей.
Поклялся так поклялся - уже половина дела. Уже - не такой, как все. Не такой, как тот, который вообще никаких клятв не давал и книжек, переведённых с китайского, не читал.
И как-то незаметно прошла добрая половина Анатолиевой «не такой» жизни, как и любой «такой» человеческой жизни, - не осложнённой различными клятвами, неисполненными по каким-либо житейским причинам.
Надо сказать, что житейских причин, препятствующих изучению китайских иероглифов, у Анатолия не наблюдалось, то есть к сорока годам у него не было ни семьи, ни любимой работы (была обыкновенная), ни хобби какого-никакого, ни вредных привычек. Жил он один, и как-то раз по телевизору какой-то умный человек сказал Анатолию, что должен быть смысл жизни, то есть его не может не быть, даже если вы его не замечаете.
И разделил этот умный человек смысл жизни на четыре равнозначных смысла, чтобы можно было выбрать один из четырёх, вполне оправдывающий твоё существование на земле. И людей разделил соответственно выбранному смыслу, как то: человек искусства, человек науки, человек религии и человек-родитель, не сумевший, видимо, совладать ни с одним из трёх первых смыслов.
И тут Анатолий вдруг понял, что он-то вообще никуда не годится. К искусству никакого отношения не имеет и даже в Третьяковке ни разу не был, хотя и жил в Москве, с чтением художественной литературы завязал сразу после школы, а к науке и религии даже не приближался. И детей, оправдывающих существование человека-родителя, у него не было.
Разные мысли полезли в голову Анатолия. И случилась у него от этого паника. А потом истерика: ревел в голос, шарахался из комнаты в кухню, ронял всё, что ронялось, и бил всё, что билось. Когда все предметы кончились, Анатолий рухнул на диван и твёрдо решил умереть прямо сейчас, не дожидаясь старости. Для этого он закрыл глаза, одеревенел, похолодел и погрузился, как ему показалось, в медитацию, а попросту - уснул.
Проснулся он от боли в животе. Боль была настолько сильной, что Анатолий минут через двадцать уже звонил в «скорую»...
И вот уже несколько месяцев не покидала эта «животная» боль Анатолия, то есть покидала на время, а потом возвращалась снова. И врачи хватались за голову, и диагноз не был поставлен, то есть все показатели в норме, и получался Анатолий здоровым. И тогда ему предложили лечь в кризисное отделение для проверки всяческой нервной психики.
И в этом кризисном отделении увидел Анатолий, что не один он «бессмысленный», таких там целый этаж бродит. И многие уже пытались «того» - разными способами. И способы самоубийства очень живо обсуждались: где, чего, сколько, во сколько, и, главное, чтобы дома никого не было, а то опять спасут.
Но и оттуда Анатолия выписали с диагнозом «здоров», жив и невредим. И сколько ни обращался Анатолий по совету психотерапевта к своему животу, дабы выведать, отчего тот болит, живот таинственно молчал, как будто что-то знал, но так и не проболтался.
И Анатолий всё знал, и точно решил, и даже рассчитал, «сколько», и обзавёлся рецептом, и ходил по разным аптекам, чтобы не вызвать подозрений количеством приобретаемых препаратов. И в очередной аптеке он вдруг услышал, как одна пожилая женщина говорила другой:
— Лично я болюсы Хуато принимаю, от всего помогает.
«Ху-а-то», - растянул Анатолий, бросил очередь, вышел из аптеки и направился в книжный.
Лули выбрала книгу и села в кресло (теперь в некоторых книжных есть кресла и столики). Напротив неё сидел Анатолий и листал учебник китайского.
— Как вы думаете, выучу? - обратился он к ней.
— Вы-у-сю, - с трудом произнесла Лули, когда-то пообещавшая своей русской прабабке выучить её родной язык.
Уже после первого их совместного иероглифа у Анатолия перестал болеть живот. И когда друзья спрашивали его, чем вылечился, Анатолий, чтобы отстали, говорил, что болюсы Хуато помогли.
А их с Лули малыш одновременно заговорил на русском и на китайском.