43
Послышался дружный хор, соблазнительный и протяжный: «Мальчики, подженимся-я-я! Подженимся... Маль- чики-и-и-и». — Кто-то громко выкрикнул в ответ: «Женилки наши чекисты подморили. Вот потерпите малость... откормимся на ваших харчах, тогда и поговорим о незаконном браке».
Некоторое время я пребывал в оцепенении и невольно задавал себе вопрос: «Что же это происходит?» От увиденного я никак не мог прийти в себя. После пережитого за последние годы все происходящее казалось каким-то нереальным и фантастическим.
Нас тут же завели в столовую. На столах появились целые горы хлеба, миски с супом, а хлебные пайки все несли и несли.
Старшая нарядчица, молодая, очень красивая девица по фамилии Глянцева, которая сразу назвала себя, с упреком сказала: — Куда вы натаскали им столько хлеба, ведь они не лошади!..
— Пусть едят вдоволь. Наголодались, бедненькие, скитаясь по лагерям и этапам, — ответила пожилая женщина в большом черном фартуке.
После столь сытного обеда мы все оказались в специальном мужском бараке. Появился надзиратель, предупредивший, чтобы никто не блуждал по женской зоне.
Вечером он же повел нас в баню, находившуюся неподалеку за лагерем. Банщик, старик заключенный, весело подбадривая нас, давал поучительные наставления:
— Ребята, по-осторожней заигрывайте с бабами, можете угодить на этап в Магадан, а там черт знает куда попадете. Не дай Бог в тайгу на проклятые рудники. Надзиратели часто делают облавы в окрестностях лагеря. Так что можно погореть в два счета. Хотя среди вас и много пожилых, но соблазн велик, и до беды недалеко.
На другой день из нашего барака отобрали человек двадцать заключенных — тех, кто был помоложе и физически поздоровее, и отправили ловить рыбу. В числе «рыбаков» оказался и я. Шла путина... Ловили рыбу для горняков Дальстроя. На катере вверх по реке вместе с порожними лодками доставили нас на песчаный плес и разместили в шалаше, в котором уже находились рыбаки — человек пять во главе с бригадиром. Он и объяснил нам довольно нехитрые обязанности каждого из нас. Шалаш напоминал барак в миниатюре и имел одинарные деревянные нары.
Река, со странным названием Тауй, была метров 150-200 в ширину с чрезвычайно быстрым течением. По ее берегам росли гигантские деревья черемухи. Цветение уже закончилось. Крупные ягоды сплошными гроздьями свисали до самой воды. На противоположной стороне, за рекой, тянулись сопки, заросшие кедровым стлаником. На некоторых вершинах еще лежал плотным покровом снег, несмотря на самый разгар лета. Было начало июля, и солнце палило так жарко, что трудно было поверить, что это край вечной мерзлоты. Дичи было такое множество, что выводки уток бродили совсем рядом с нами, как домашние. Глухари летали низко над землей, исчезая в кустарниках. Чайки просто оглушали нас дружным криком.
В желтовато-бурых волнах реки временами появлялись морские млекопитающие — акиба, ларга, нерпа. Вся необозримая природа Крайнего Севера вместе с животным миром и птицами, казалось, благоволила к нам. Яркие солнечные лучи разноцветным перебором блуждали по мрачному одеянию тайги и сопок, ослепительно отражаясь в бурных водах реки. «Да, это настоящий рай» — думал я, и никак не мог поверить и утвердиться в реальности происходящего.
На следующий день бригадир разбудил всех в три часа утра. Пошли косяки рыбы в основном кета и кижуч, меньше горбуша. На берегу укрепляли ломами одну сторону невода, другая кучно лежала на лодке, которая делала замкнутый круг навстречу идущему косяку, затем невод вытаскивали постепенно на берег. Надо было тянуть за канаты два конца невода. Вес пойманной рыбы приближался иногда к тонне. Кета и прочие лососевые заходили из моря в пресные воды раз в три года, чтобы отметать икру и дать потомство. Практически эта рыба погибала после нереста, вернее шла в реку, чтобы, погибая, дать потомство. Лодки, заполненные рыбой, отправляли на специальную базу «Рыбпрома». Мои радужные ощущения постепенно улетучивались.
На Севере жизнь рыбака — это в действительности каторжный труд. В ледяной воде приходилось купаться чуть ли не целые сутки. Даже в полдень, когда солнце жгло, как огонь, вода в реке ничуть не согревалась. Давал о себе знать и тяжелейший физический труд; рабочий день длился шестнадцать часов и более. Постоянно шли косяки рыб и их надо было не пропустить. В таком утомительном режиме работы я быстро потерял свое приподнятое настроение. Хотелось вернуться назад в зону и попросить любую работу, только не рыбалку. Однако я старался всеми силами удержать себя от подобного поступка, потому что вполне могли возникнуть обвинения в саботаже. Почти все члены бригады, за исключением меня и бригадира, после двух недель такого труда решили отказаться от дальнейшей работы и вернуться в лагерь. Когда бригадир попытался убедить их не совершать этого поступка, я встал на его сторону. Окончательный скандал вспыхнул вечером, когда закончили работу. Мы едва различали друг друга почти в непроглядной тьме. Белые ночи к этому времени уже кончились. Все рыбаки столпились на песчаной косе около шалаша.
— Не смейте отказываться от работы, — громким и раздражительным голосом заявил бригадир, обращаясь ко всем сразу. — Поймите, что здесь няньчиться с вами чекисты не будут. На ваше место пригонят сколько угодно других крепостных. — (На Колыме обычно заключенных называли крепостными). — А вас всех погонят в тайгу прямо транзитом на прииски — и опять голод, нужда, произвол.
— Ладно, ты нас не пугай, — ответил грубо, с угрозой один из отказчиков. Он был самый молодой и настойчивый среди них по фамилии Семкин. — Если ты блатной, то тебе не положено нас, фрайеров, заставлять работать, — продолжал враждебно Семкин, медленно приближаясь к бригадиру, размахивая кулаками. — Подумаешь, командир нашелся.
Я шагнул ему навстречу.
— Возьмите себя в руки. Бригадир прав. Из лагеря вас пошлют как отказчиков только на прииски. А каково на приисках, я тоже хорошо наслышан... — Казалось, вначале, что мои слова подействовали; я уже достаточно хорошо знал всех работающих и имел среди них определенный авторитет; Семкин приостановился и те, кто его поддерживал, приумолкли. Но внезапно в беседу вмешался бригадир: — Я не блатной, — обиженно заявил он. — Вот на приисках, там действительно блатных ставят бригадирами, и они заставят работать каждого. Таких филонов, как вы, бьют палками, приучая к покорности.
— Да ты что... что, гад, за палку желаешь взяться! — грозно выкрикнул Семкин и схватил топор, валявшийся у его ног.
Я мгновенно подскочил к нему и вырвал у него топор. Семкин не стал сопротивляться, махнул рукой и пошел к шалашу.
Обращаясь к оставшимся голосом, не терпящим возражений, бригадир продолжал:
— Не хотите работать, уматывайте в лагерь. На ваше место найдутся другие крепостные и будут спокойно трудиться.
Один из заключенных по фамилии Крутов отвел меня немного в сторону от остальных и по-дружески проговорил:
— Нет, Гришка, лучше пойти на этап в тайгу, чем мучиться здесь на этой каторге. Ведь тут сдохнешь быстрей, чем на приисках. Каждый день в ледяной воде, промерзаешь до самых костей. Туберкулез сразу можно схватить. Да мало ли что от такой простуды привяжется.
— Как хочешь, — ответил я. — Но поверь моим слонам — в другом месте лучше не будет.
Все молча разошлись, забрались в шалаш и улеглись спать.
Наутро пять человек во главе с Семкиным отказались идти на рыбалку, а когда полностью рассвело, не попрощавшись ушли в лагерь.
Как ни странно, но нас никто не охранял, мы практически были на правах расконвоированных, видимо, лагерное начальство исключало возможность побега в условиях непроходимой тайги и довольно умеренного лагерного режима.
Впоследствии я узнал, что всех отказчиков потом отправили этапом в Магадан. Вместо ушедших вскоре прислали новых людей, и мы продолжали прежний труд.
Прошел месяц. Я так уже привык к труду рыбака, что начал находить в этой работе некое удовольствие. Я с интересом наблюдал как рыбы молнией носились в загоне невода; их расширенные зрачки, казалось, выражали вполне человеческий страх. Рыбы в основном ловились очень крупных размеров, и за ними было хорошо наблюдать. Кижуч, примерно, доходил до восьми килограммов. Горбуша и кета немного меньше. Всю пойманную рыбу грузили в специально приготовленные лодки. За весом и количеством такого груза никто не следил. Были случаи, когда перегруженные лодки тонули, и мертвая рыба плыла вниз по течению. Тонули иногда и сопровождающие груз. Ведь подобные происшествия часто происходили в таких местах, где не было ни одной живой души. По всей тайге, не очень далеко от лагеря, располагались сенокосы. В шалашах без всякого конвоя жили женщины, в обязанности которых входила заготовка сена. Как я потом выяснил, как такового конвоя вообще не существовало. Даже на вышках в самом лагере не было часовых. Охраняли заключенных только в особых случаях. Например, при отправке на этап или на лесоповал зимой для отопления лагеря и поселка, а также и для электростанции, работавшей на дровах. Те, кто трудились на сенокосах и рыбалке, до самой осени не появлялись в зоне лагеря. Иногда надзиратели устраивали проверки, но такое случалось весьма редко, потому что побегов никто не совершал: кругом тайга и море. Зимой можно было, конечно, добраться пешком до Магадана через таежные поселки, когда замерзнут реки Армань, Хасина и Яна. Эти реки довольно широкие, с быстрым течением, переправлялись через них только на лодках.
Вы можете оказать помощь авторскому каналу. Реквизиты карты Сбербанка: 2202 2005 7189 5752