Скоро исполнится ровно 260 лет с того момента, когда немецкая провинция, завоеванная русскими в ходе Семилетней войны, по воле не народа, но политиков была отдана прежним хозяевам.
(П)русская провинция
После падения 5 (16-го по новому стилю) декабря 1761 года крепости Кольберг прусскому королю Фридриху II впору было подписывать акт о безоговорочной капитуляции. Однако не прошло и трех недель, как в Санкт-Петербурге скончалась императрица Елизавета Петровна и на престол взошел Петр III, боготворивший «старого Фрица». Вскоре последовало заключение сепаратного перемирия Пруссии с Россией, а 24 апреля 1762 года обе державы подписали полноценный мирный договор. В соответствии с ним Петр обязывался «...возвратить Его Величеству королю Прусскому все области, земли, города, места и крепости, Его Прусскому Величеству принадлежащие, кои в течение сей войны были заняты российским оружием...»
Но легко сказать «возвратить». Ладно из только что покоренной Померании всего и нужно было, что вывести русские войска. А как быть с Восточной Пруссией, которая вот уж пятый год числилась российской провинцией?
- Для российского истеблишмента Кёнигсберг становился все более российским городом, - подтверждает калининградский историк Геннадий Кретинин. - Присоединение к России иноязычного края не было прецедентом. За полвека до этого к России отошли Лифляндия и Эстляндия со значительной долей немецкого населения. Появление в составе империи еще одной подобной губернии никого не должно было удивить. Тем более что российское освоение Пруссии началось сразу же с момента ее оккупации.
Действительно, сразу после приведения местного населения к присяге на верность российской императрице (а пруссаки, надо заметить, присягали чрезвычайно охотно) приступили к созданию по российским стандартам губернских органов власти - хотя и на основе немецкого провинциального управления. Вслед за чиновным людом региональный бизнес потихоньку принялись подминать под себя наиболее оборотистые наши купчины, вовсю чеканились российские деньги, аудитории университета Альбертина заполнялись русскими студентами, в Кёнигсберге, Пиллау и Мемеле появились православные церкви. И куда теперь все это прикажете девать?
Получив приказ, не спеши выполнять
Генерал-губернатор Пруссии Петр Панин подчинялся вновь назначенному главнокомандующим русской армией генерал-фельдмаршалу Петру Салтыкову. Но тот, будучи опытным царедворцем, благоразумно в административную деятельность губернатора не лез, предоставив ему полную свободу действий - в условиях полной же неопределенности. Получив 20 мая с эстафетой известие о заключенном с пруссаками мира и необходимости передачи им местных городов, земель и крепостей, Панин отправил обратно курьера с письмом, прося более подробных разъяснений. Ибо совершенно непонятно было, например, что делать с изрядными складами артиллерии, ядер и бомб, а также других вооружений, как поступить с находившейся на монетном дворе тысячей пудов меди общей стоимостью 10 тысяч рублей, куда отправлять наличные деньги из казны, огромные запасы муки, соли, овса, ячменя?
Ситуация усугубилась после того, как 11 июня пришло распоряжение Салтыкова о назначении нового губернатора - Федора Воейкова. Панину же надлежало прибыть в Померанию, где русские по распоряжению Петра III принялись готовиться к войне с датчанами за его родную Голштинию. Между тем официальной публикации о заключенном мире по-прежнему не было, а в Кёнигсберг уже прибыли представители Фридриха II. Их возглавил Иоганн Фридрих Домхарт (Домгард), до войны руководивший муниципалитетом Гумбиннена. Этот пройдоха вполне успешно сотрудничал с оккупационными властями, а теперь рьяно принялся отстаивать интересы прусского короля, 23 июня потребовав у Панина быстрейшей передачи всей полноты власти. Генерал-губернатор ответил, что согласен вернуть в казенные учреждения прусских чиновников, но с передачей крепостей погодит до особого на то распоряжения своего начальства.
«Опять власть меняется!»
Ответ из Санкт-Петербурга прибыл только 26 июня. Петр III распорядился насчет остававшихся в ведении русской администрации материальных ценностей, вооружения, провианта и прочих запасов. А главное, под пунктом 13 высочайше повелевал «о заключении между Нами и Его Величеством королем Прусским вечного мира в сем королевстве публиковать обнародованием мирного трактата и через то жителей того королевства всякого чина... от учиненой... нам поданической присяги свободными объявить».
- Интересно, что во втором документе новый губернатор Воейков постфактум сообщает, что «Его Величество король Пруссии с 24 июня вновь вступит в полное владение королевством», - замечает Кретинин.
Формально оказавшись губернатором без губернаторства, Федор Матвеевич, однако, по-прежнему обладал всей полнотой реальной власти в провинции, ибо за его спиной угрожающе поблескивали русские штыки. Но пруссаки принялись праздновать свое возвращение под скипетр Фридриха II с тем же пылом, с которым незадолго до этого переходили в российское подданство. И тут под треск шутих и огни фейерверков в Кёнигсберг пришла срочная депеша: 28 июня в результате дворцового переворота на российский престол взошла Екатерина II.
Воейков надеялся, что все уступки «голштинского уродца» теперь окажутся недействительны, и вернул во Фридрихсбургскую крепость русский гарнизон. Численность русских караулов в городе существенно увеличили, причем солдатам демонстративно раздали боеприпасы. А еще вплотную к Кёнигсбергу подтянули расквартированные в окрестностях полевые части русской армии.
За всем этим издалека одобрительно наблюдал главнокомандующий Салтыков, получивший указ новой императрицы с такими словами: «Слава российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, заключением нового мира с самым ее злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение».
Окончательное решение
Все праздничные мероприятия были прерваны, все прусские чиновники сняты с должностей, набор рекрутов в армию Фридриха остановлен. Сообщение от 27 июня аннулировалось опубликованным 5 июля заявлением:
«...всем жителям этой земли, какого бы сословия они не были, разъясняется, что те, во избежание жесточайшего наказания, должны снова вернуться к той верности и тому послушанию, которые они до последнего преобразования обязаны были оказывать Российской империи... Каждый, кому дорого его собственное благополучие, покорнейше должен следовать указу».
Но вдали от столицы Салтыков с Воейковым не могли быть в курсе всех придворных хитросплетений.
- Дело в том, что Екатерина II своим манифестом при восшествии на престол стремилась прежде всего успокоить русское общество, недовольное миром с Пруссией, - объясняет Геннадий Кретинин. - Ни Салтыков, ни Воейков не могли знать тогда, что одновременно с ними генерал Чернышев, командовавший корпусом, выделенным Фридриху II еще Петром III, должен был объявить прусскому королю, что «мы заключенный мир с Его Величеством продолжать будем свято и нерушимо».
И 11 июля 1762 года к Салтыкову прибыл специальный курьер с императорским повелением «исправить свою поспешность» и «все королевство Прусское от занятия освободить». Горькую пилюлю Екатерина подсластила припиской:
«Однако ж будьте уверены, что и я, и все верные сыны отечества весьма довольны вашим поступком, что вы велели занимать королевство Прусское».
Делать нечего - Воейкову уже в третий раз менее чем за месяц пришлось обратиться к пруссакам с известием о передаче власти Фридриху II. Официальное сообщение было опубликовано 26 июля 1762 года - этот день и принято считать днем окончательного возвращения провинции, доставшейся Российской империи ценой пролитой крови множества ее подданных.