Дома меня ожидают гости. Гость. Он пришел один. Старый подельник деда. Не сдох еще, гадина! Я улыбаюсь, приглашаю его в дом.
- Я знал, - посмеивается он, по-свойски разваливаясь в кресле. – Я знал, что ты здесь! Вадим был старой лисой. Опытной… С Ванькой он, конечно, маху дал… Да, упустили мы пацана, но тебя вырастил как надо. Приехал, разнюхиваешь? Молодец! Но… слаб ты еще против наших, да и знаешь мало. Говорил я ему – вытаскивай его из европ этих. Пид@@сты там одни, тьфу! А он заладил свое «опыт, опыт». Ну и что теперь с этим опытом твоим хреновым?! Не справишься ты один!
- А Вы мне поможете? – говорю я, по возможности скрывая усмешку.
- А что остается то? – вздыхает он. – Все ж просрешь! Что твой дед строил, отец… Все по п@@@ пустишь! – как интересно говорят столпы общества, отмечаю я про себя. А я-то думал, что я матерщинник, каких свет не видывал. Вот оно, заграничное воспитание.
- Ну пущу, делов-то! – в тон ему интересуюсь я.
- И не жалко будет?!
- Ну а что делать?! – я смотрю не него с интересом. Он хочет меня пугать, но боится сам.
- Сядешь ведь, м@дило!
- У меня британское гражданство, - заявляю я, сам плохо понимая зачем.
- Ну значит, пулю получишь… - ворчит мой собеседник из последних сил.
- Так и Ванька ее получил, - мы оба молчим. Дед смотрит на меня ошарашено. Что его так удивляет? Он не знал про пулю? Или думал, что я не знаю? Или то, что я решил об этом заговорить? Или тот тон, в котором говорю? Отец – это святое, только европейский пид@@ст может назвать родителя Ванькой…
- Хрен с тобой! – заявляет гость. – Можешь дальше в своем Лондоне отсиживаться. Без тебя справлюсь…
- Почему в Лондоне? Я возвращаюсь. С Вашим холдингом наше бюро работает уже двадцать лет. Я предлагаю продолжить это взаимовыгодное сотрудничество.
Дед смотрит на меня с недоверием. Думает ли он о том, что я знаю о характере этого сотрудничества. Или о чем-то другом.
- С Аджибаевыми смотри не спутайся! – замечает он в итоге. – Будут угрожать, напомни им про Пятьдесят четвертый куб, - я смотрю на деда с интересом. – Ага, раскатал губу! Так я тебе компромат и подарил. Так и скажи, Петрович их под этим кубом похоронит, если что… И да, - он уже встает. – Зря ты без охраны ездишь… Да и ходишь тоже… Это тебе не Европа. Тут это не кончилось... Тут это никогда не кончится! – добавляет он, не без гордости.
Он уходит.
Я выдыхаю.
И иду к бару.
Вечер проходит про отработанной схеме – я разбираю бумаги, в которых мало понимаю, и пью.
Утром я решаюсь позвонить:
- Добрый день, Юлия Борисовна. Это Вадим, – я, в принципе, готов к тому, что мне придется называть фамилию, но она понимает. Или, может быть, узнает.
Мы встречаемся в тот же день в парке у ее дома. Я прихожу с пустыми руками. Пока собирался, то думал о каких-то цветах, но, в конце концов, решил, что не хочу лишнего пафоса. Я вижу этого человека второй раз в жизни и совершенно не представляю, чего от него ждать.
Очевидно, что она думает примерно так же.
Во всяком случае, мы не знаем, что сказать друг другу в первый момент.
- Вы простите, - начинаю я скованно. – В прошлый раз…
- Момент был сложный, - подхватывает она мою реплику на полуслове. Я смотрю на нее с интересом и благодарностью.
Ей не должно быть больше пятидесяти. Точнее, ей ровно сорок восемь лет. И выглядит она примерно на свой возраст. При том, что одета очень хорошо, но годы – их никуда не денешь. Ивану было бы сейчас пятьдесят, для мужчины совсем немного, но выглядел бы он старше, значительно старше.
Поглощенный этими вычислениями, я молчу. Она тоже. И с интересом меня рассматривает. Я тоже ловлю себя на том, что пытаюсь угадать в ее лице свое. Получается плохо – весь в отца…
- Я не знаю, зачем я позвонил, - говорю я честно. – Просто я сейчас в городе… Спустя много лет.
- Ты учился в Европе, - говорит она мягко.
- В Германии, - зачем-то уточняю я. – Я… - что я должен сказать?
- Это хорошо, что ты позвонил. Мне тоже надо с тобой поговорить. Попросить прощения, наверное. Но, прежде всего, сказать… - она задумывается.
Я тоже думаю. Сложно сказать, о чем конкретно. Это моя мать? Эта чужая равнодушная женщина – часть меня? Она красива. Вероятно, она красива. Но что еще кроме этого? Почему она была с Иваном? Любила ли она его? Можно ли было его любить? Можно ли любить его сына?
- С ним невозможно было жить! – заявляю я вдруг. – Я не собираюсь Вас ни в чем упрекать! Я прожил с ним пятнадцать лет. Я понимаю, почему Вы ушли.
- Но… - возражает она, потупив взгляд. Я ее перебиваю:
- И я знаю, почему Вы не могли забрать меня с собой, - я сбиваюсь. – Во всяком случае, я знаю основную причину… И даже если это было не так… я не хочу знать ничего другого! Я не хочу Вас обвинять. Или прощать… Я пришел не за этим.
- А я хочу сказать, что и жалеть меня не надо. Я наладила свою жизнь. Может быть, не так богато, но достойно. У меня муж и дети. И… От твоего деда и от тебя мне ничего не нужно, - это она, конечно, про наш прошлый разговор.
- Я же извинился, - досадливо морщусь я.
- Поняла, но говорю на всякий случай… - она берет меня за руку. - Ты теперь совсем взрослый. И тогда, когда ты во мне нуждался, меня, к сожалению, не было с тобой. Но теперь… если я теперь могу чем-нибудь тебе помочь… Ответить на какой-то вопрос…
- Меня тоже не надо жалеть! – я неуверенно отнимаю руку. – Все это уже давно в прошлом. Иван давно умер. Тринадцать лет назад. Вы знали? – она кивает.
- Мы оба знаем, что тогда я не смогла бы тебе помочь… Но она, - я смотрю на нее с удивлением, - та женщина…
- Почему Вы его любили? – перебиваю я ее, резко, грубо. – Как его можно было любить?! Его?! Вы же не любили его, правда?
- Конечно, любила! – мягко возражает она. – Я его любила, он меня любил. У нас родился ты. Потому что мы оба этого очень хотели.
- Не хотели! Не могли хотеть! Вам было по двадцать лет! Зачем Вы придумываете это теперь?! – кричу я, чтобы не видеть эти фотографии, где мы все трое вместе и мы все счастливы. Я замолкаю и молчу какое-то время. Так как будто бы я обиделся на нее.
- Просто это было другое время. И нам пришлось жить по законам этого времени. И мы сами, наверное, стали другими. Поэтому теперь тебе так трудно мне поверить… Но я любила твоего отца.
- За что? Мне надо знать только одно – за что его можно было любить!
Она смотрит на меня очень долго и пристально, потом улыбается и произносит:
- Ты очень на него похож.
- Неправда! Я весь в деда! – я ухожу, не прощаясь. Просто больше не могу!
А дома снова гости. Молодой человек с труднопроизносимым именем-отчеством. Ну может быть, не совсем молодой, но не больше сорока. Лет тридцать разницы со вчерашнем гостем – другой стиль, язык, манеры. Одним и тем же остается только твердое намерение извлечь из чужой конторы максимум своей выгоды.
Его предложение сводится к следующему – я вступаю в права наследования и тут же переписываю контору на них. Прямо у того же нотариуса для надежности.
- Вы же сами понимаете, Вадим Иванович, последние годы управление велось из рук вон плохо, управляющий Вашего деда, пользуясь его возрастом, выводил средства в овшоры. Вы тоже уже успели наделать долгов, заказов у Вас нет. И не будет в ближайшее время. Все, что у осталось у агентства, это его имя. Вот для его сохранения мы и предлагаем Вам эту сделку…
- Понимаю. Но не понимаю, в чем ее суть. Я вам – крепкое пока еще предприятие с широкой клиентской базой и незапятнанной репутацией, а вы мне?
- Назовем это гарантией Вашей личной неприкосновенности. Вашей, Вашего имущества и счетов…
И вот мы вновь там, с чего начали: один предлагает мне срок, другой – таз цемента. Отличный выбор!
- Личную неприкосновенность мне обеспечивают надежные деловые партнеры. Тот же Петрович очень заинтересован в нашем сотрудничестве. Всем старик готов поделиться: и опытом, и компроматом, и…
- С@ка! – и дальше непереводимая игра слов. Суть речи сводится к тому, что кто кого под куб закатает, еще вопрос. Что это за такой необычный арт-объект, хрен его знает!
Вечером я снова пью. Потому что мне страшно. Мне бы, конечно, хотелось сказать, что мне плевать, что компромат Петровича, точно так же, как и стволы более юных коллег по цеху меня не волнуют… Но это абсолютно и совершенно не так! Я боюсь.
И задаюсь вопросом, а боялся ли Иван?
Точнее нет, не так, то, что он боялся, под сомнение не ставится, но вот как выглядел его страх?
Впрочем, и это не важно! Я не похож не него! Нет!
Сегодня вечером я могу сказать это совершенно точно. И вот почему.
Я пьян. И пьяный брожу по пустому дому. Он живой, этот набор пеноблоков! И он следит за мной! Как-то же узнали Петрович со товарищи, что я уже в городе?! Ведь я нарочно не взял ни одной машины из дедова гаража, чтобы не палить по городу номера! Но все равно весь город уже в курсе. Чувствуя себя летящим против мельницы Дон Кихотом, я кидаюсь на поиски камер. В одной из плохо освещенных комнат я налетаю на зеркало в человеческий рост. И вижу в нем деда. Старый страшный человек, он стоит и смотрит на меня. А я смотрю на него.
И вновь не знаю, что сказать.
Он врал всем, что я остаюсь в Европе с его согласия. Так было страшно ему признаться в том, что он утратил надо мной власть? Или он был убежден, что еще прогнет меня под себя? Ведь ни на мгновение его власть не ослабевала, я всегда, мать его, всегда! – по любому поводу думал и о его мнении тоже. Мне не нужен тот, который вот уже полгода гниет в своем пышном гробу! Настоящий живой дед со мной! Во мне самом! Я сам скоро стану им…
Или пущу себе пулю в висок…
Но и тогда я не останусь самим собой.
У меня нет выбора.
Я просыпаюсь утром. На полу. Перед тем проклятым зеркалом. Оно очень кстати. Я привожу себя в божеский вид: бреюсь, достаю свой траурный костюм. К нотариусу я беру одну из машин деда. Черт знает почему! Не хочу взорваться в арендованном транспорте.
Мероприятие проходит по традиционной схеме.
Домой мы возвращаемся с поверенным деда.
- Я посмотрел подготовленные проекты по ребрендингу. Предлагаю вот этот. Согласны? – мы сидим в кабинете деда. На столе ворох бумаг. Мой собеседник без большого интереса перелистывает страницы, которые хорошо уже знает.
- Пойдет… - заключает он.
- И еще… это, наверное, то, что нужно знать и Вам … Мы сегодня были у нотариуса. И очевидно, мне тоже стоило написать завещание, - я неопределенно хмыкаю. – Все-таки и деньги большие, и ситуация накаляется. Но я, как Вы заметили, этого не сделал.
- И может быть, зря.
- Это все потому, что я уже написал завещание. Оно лежит у моего немецкого нотариуса, - некоторое время мы молчим. – Мне это показалось самым разумным в сложившейся ситуации. Что Вы скажете?
- Да, очевидно, - он теперь знает, и дом теперь знает, и все теперь знают. Вот и славно.
- Петрович тоже не преминул обратить мое внимание на этот вопрос. Поэтому я и его поставил в известность, - мы молчим. Дед был опытной лисой, он умел запутывать след, я же нет, просто пока пробую силы, без какой-то четкой стратегии, без большой надежды.
- Значит, ребрендинг в конторе и распродажа имущества. Я почему-то нигде не нашел ни одного объявления о продаже, ни на сайте недвижимости, ни по автомобилям.
- Я специально не стал торопить события. Информация о распродаже частного имущества, во владение которым Вы к тому же официально вступили только с сегодняшнего дня, могла бы повредить имиджу компании и обернуться в итоге дополнительными финансовыми потерями.
- Согласен, но теперь, когда ничего не мешает, надо это сделать. Я не останусь жить в этом доме. Я уже присматриваю себе новый. Моя семья готовится к переезду. Автопарк соответственно тоже будет обновлен.
Мы долго обсуждаем разные, не самые интересные, но безумно важные детали, расходимся уже за полночь. Но и когда он уходит, я не иду спать, я подсчитываю, сколько даст продажа дома и всех машин деда – это очень красивая сумма, она греет мне душу.
На следующее утро я просыпаюсь в приподнятом расположении духа. Мне есть от чего радоваться, вот уже почти сутки я являюсь владельцем дедовской конторы, а меня все еще не посадили и не взорвали в собственном доме! Может быть, оно в действительности и не так страшно. Во всяком случае, не так, как я себе это представлял…
Хотя бред конечно! Контору надо продавать! Однозначно!
Другой вопрос – кому? Кроме труднопроизносимого молодого человека никто не проявлял интереса. А его предложение, при всех его преимуществах, завидным назвать нельзя…
Как вообще делаются такие дела? Очевидно же, что на авито такое объявление не дашь…
Я еду в бюро, чтобы официально вступить в должность и поприветствовать «тесный дружеский коллектив». Встреча, как мог бы подсказать опыт, если бы он у меня был, затягивается до конца рабочего дня. После его окончания мы еще часа три сидим с Юрием в моем новом кабинете – много говорим, спорим, мечтаем. Нам интересно, но…
Но вечер все равно наступает.
И я все равно остаюсь один в пустом, мертвом доме.
Может быть, стоит убираться отсюда?
Я бы с удовольствием переехал в мой деревенский дом. Если бы смог его найти. Но как упорно я не листаю документацию, ни в папке Ивана, ни в переписи наследственного имущества такого артикула нет. Я озадаченно заглядываю в сейф. На самом дне я нахожу конверт – в нем несколько пачек таблеток. И пакетик с белым порошком.
Все понятно, конечно.
Не понятно только, чье. Я смотрю на даты рекомендованного употребления – медикаменты новые.
Откуда они здесь? И были ли они тут в прошлый мой визит?
Почему-то я не запомнил этот конверт…
Может ли такое быть, что у кого-то еще есть доступ к сейфу. И если он у кого-то есть, почему я знаю, кто это?!
Новая волна страха накатывает и утягивает меня в мир какой-то криминальной апокалиптики. Единственное спасение от этой паники – старый добрый алкоголь! В принципе, можно было бы попробовать что-то из того, что лежит передо мной, может быть, даже…
Мне приходит в голову оригинальный план.
С мальчишеским восторгом я принимаюсь за его реализацию. Я начинаю бухать. Потом выпиваю одну таблетку, потом другую, потом рассыпаю перед собой порошок, но изящно выполнить дорогу не получается – меня уже хорошо поднакрыло. Я промахиваюсь и просто вытираю белое богатство рукавом своей черной рубашки. Да к тому же еще водки туда проливаю. Выглядит отвратительно – я стаскиваю поврежденную часть гардероба и вытираю ей стол. Хорошо протираю, спотыкаясь и матерясь отношу все в прачечную. В стиралку летят мои джинсы, похоронный костюм, носки, рубашка, конверт с наркотой – утром все должно быть чистым.
Я тоже останусь чистым – таблетки я выплевываю, когда иду в душ.
Глупость, конечно. Театр, по размахам своим сопоставимый с накрывшим меня страхом. Я боюсь наркотиков, я имею свои причины их бояться…