Часть 2
Нидерланды поразили в самое сердце гимном двадцати четырёх вековому подвигу человека. Отвоевавшему треть территории страны у моря, жука-древоточца и фашистов.
Зеваки восхищались сформированной этим подвигом национальной смелостью. Позволившей голландцам открыть Австралию и Новую Зеландию. Заселить Мыс Доброй Надежды. Заложить в устье Гудзона Нью-Йорк. Решительно отобрать у мирового ханжества (древоточца душ) право человека быть, а не казаться (легализовав проституцию, однополые браки, лёгкие наркотики, неприкосновенность частной жизни).
– Умом голландцев не понять...
Туристки сидели на тёплой брусчатке площади – стихийно организованном зрительном зале, перед тремя музыкантами с гитарами и ударными – большими помятыми жестяными банками. Среди лояльно настроенной мигрирующей аудитории, сизого сигаретного дыма и запахов травы…
А через полчаса в закрытой комнате Музея алмазов, перед бизнес-дамами на бархатные доски из замшевых мешочков щедро струились белые, жёлтые, розовые и чёрные бриллианты. Весёлый менеджер, виртуозно играя великим и могучим и женской натурой, живописал характерные достоинства драгоценностей. Помогал подобрать и примерить готовые изделия. Позволял фотографироваться и оформлял покупки поражённым голландской широтой и смелостью русским...
В бельгийском Брюгге семьдесят женщин на «крекс, фекс, пекс» осуществили свою детскую мечту не только посмотреть, как всё устроено в старинном кукольном домике, но даже пожить в нём целый день. Этой истории она дала название: «волшебное путешествие в ночном горшке Европы». В городе, где 360 дней в году небо сочится водой.
Свозь пелену нескончаемого дождя «девочки» в жёлтых, голубых и прозрачных дождевых накидках с замиранием сердца слушали стук подков по булыжной мостовой. И прыгали на ножке, когда из-за водяной пелены появлялась лаковая чёрная карета с грумом. Запряжённая парой блестящих коричневых лошадей с мохнатыми ногами.
Как заворожённые, держась за руки, они переходили по крутым мостикам каналы (с островками и лебедиными домиками на зелёных полянках), окружённые настоящими замками и соборами.
«Домик» в первозданном виде сохранил средневековую архитектуру.
В нём был магазин игрушек с высоким старинным кассовым аппаратом. Заставленный механическими деревянными «Пиноккио» и марионетками. И куклами, как две капли воды, похожими на этих живых девочек. Только наряды у них были не современные, а соответствующие эпохе – капоры, фартучки в рюшах, перехваченная платком грудь, клетчатые длинные юбки и грубые башмаки.
Рождественскими шарами с будто бы настоящей снежной метелью внутри.
Продавца решительно нигде не было видно. И только звон золотых монет, сопровождавший покупку, когда выдвигался ящик для купюр, заставлял девичьи сердца подпрыгивать от счастья.
Девочки разглядывали витрины с младенцами в брюссельских кружевных распашонках и пинетках. Витрины с шоколадными терриконами, и даже покупали себе шоколад «Джулиан»...
А после, продрогшие и счастливые в ближайшем кабачке грелись у большого камина с живым огнём и запахом, попивая глинтвейн и слушая старинную музыку.
Наша путешественница отметила бережное отношение жителей к своим историческим реликвиям. И какую значимость те в ответ придают современникам!
Другими глазами посмотрела на «единое общежитие» своей страны.
И не было в душе печали или сожаления, а было ощущение незапертой клетки… Ошеломляющее открытие единого мира!
Первая встреча с Парижем получилась сплошь живой иллюстрацией к ранее прочитанному и подтверждением, что этот многоликий герой реален, жив и здоров.
Она не слушала гида. Смотрела на многовековые волны Сорбонны, выпустившие «Корабль дураков» Э. Роттердамского и лодки школяров-вагантов. Живописание Бальзака и Гюго. Бездонность Цветаевой. Творения Сартра и Кюри...
Спрашивала себя, что здесь подмешали в вино Хемингуэю, что наделило его титанической силой подлинности.
Любовалась песочными красками города, отражающего от своих стен звуки аккордеона. Смотрела на остров Сите как на все островки любви и последнее пристанище писателей и поэтов нашего Серебряного века…
Тогда Париж потряс её воображение и разбил сердце. Жить без него теперь не представлялось возможным.