Начало.
Полина подшивала письма к историям болезни. Доктор Скворцов читал письма, адресованные ему. Он диктовал ей письмо, а ее пальцы слегка дрожали. Раздавались металлические звуки. Звуки отчаяния. В этот вечер она не думала о нем, как о больном человеке. Михаил Петрович сказал правду. Не надо было беспокоить Горина. Не надо было видеться с ним. Все в доме возбуждены. Другие пациенты нервничают. Полина слышала, как дядя дал указания Ларину объяснить Горину, что его поместят в отдельную специальную комнату, если к полудню он не успокоится. Полина уже знала, что такое отдельная специальная комната. Она представляла собой важную часть моральной терапии, практикуемой в Доме Жизни. Оказывалось влияние на поведение пациентов с использованием их чувства собственного достоинства. Брошюра о Доме жизни отражала опыт, накопленный дяде за восемь лет работы. Согласно его методике, с больными нужно разговаривать, пока они не научатся понимать обращенные к ним слова. С ними нужно общаться вежливо, по-доброму, но обязательно убедить, что условия их содержания зависят исключительно от самоконтроля. Если пациенты вели себя не так, как следует, их наказывали, то есть изолировали.
В полдвенадцатого, когда доктор Скворцов пошел делать обход по палатам, повсюду в коридорах слышался металлический звук и дикий животный крик. Полина понимала, что она отчасти виновата в его наказании, и поэтому, желая как-то поправить ошибку, она попросила охранника показать ей, где находится комната изоляции. Они подошли к лестнице в подвал.
- Третья дверь справа. Сразу за новой ванной комнатой.
Спускаясь по лестнице, Полина обратила внимание, что с каждым поворотом становится тише и тише. Там было холодно, очень чисто, но темно. Третья дверь справа вела в маленькую комнату без окон с деревянным полом и скамьей, прикрепленной к одной из стен.
Не так уж здесь было ужасно, как она себе представляла. Обычная комната. Чистая, сухая, прохладная. На скамейке Библия.
Комната как бы располагала к восприятию спокойного голоса. Неяркий, спокойный свет. Стоя в центре комнаты, она подумала, что Владу будет здесь хорошо.
Ее стала беспокоить тишина.
Сейчас она думала о Владе. Неистовство в его лице. Ломаные звуки. Это все, что издает его голос.
Прошлой ночью она не могла спать. Она лежала без сна. Точно так же, как тогда, когда умерла ее мать. Она старалась понять и принять то, что было неприемлемо.
Молчание, тишина. Теплая тишина дома и семьи, где слова не нужны. Наполненная принцами и цветами тишина опустевшего сада.
Он не говорил ничего… Ни единого слова. Записи, методически заносившиеся в книгу дядей Мишей, повторяли изо дня в день одно и то же: необщителен, свиреп, не обуздан…
Доктор Скворцов назвал это деменцией. Слабоумие, моральное нездоровье. Человек опускается до животного уровня.
Полина посмотрела на Библию, но не смогла дотронуться до нее. Она привыкла думать о заповедях, как о полезном и необходимом в жизни слове, но никогда не воспринимала их более чем руководство Богом над ее действиями, в ее сердце. Находясь в пустой, абсолютно тихой комнате, она почувствовала, как прозрение, истина приходят к ней. Она поняла, в чем состоит ее миссия.
Человек, находившийся наверху, пытавшийся сокрушить свою клетку, звал ЕЕ. Для него эта комната будет не духовным местом, а тюрьмой. Наказанием. Угрозой наказания. Он не понимает тишину. Не знает тишину так, как знает она.
Полина подняла голову. Неправда, что у него разум двухлетнего ребенка. Он не потерял разума.
Он не сошел с ума. Его сводят с ума. Эта мысль прозвучала настолько ясно, что ей показалось, будто кто-то произнес это вслух.
Полина почувствовала, что некое состояние, которым она была охвачена, теперь покинуло ее. Комната стала вдруг грустной, маленькой изолированной камерой в глубине холодного подвала.
Влад не потерял рассудка. Он произносил слова. В противном случае он не мог бы понимать то, что говорят ему.
