…Олег Юрьевич позвонил тогда ближе к вечеру и сказал:
— Н-ну все… Пришла повестка, п-приехали. Да-авай тогда, шестого числа подтягивайся, проводишь, все как п-положено…
Я еще спросил:
— Олежек, а почему шестого? Вроде рабочий день еще? Нет, мне-то все равно, я в любой день приду… Но седьмого — как раз был бы праздник… со слезами, так сказать, на глазах?
И он пояснил:
— И-идиоты, у меня повестка прям на восьмое, прикинь! Мне ж перед «покупателем» надо т-трезвым предстать… ну, хотя бы более-менее! Он, конечно, небось сам будет косой еще! Но мне-то надо в нормальном виде быть — иначе скажет, что это за водила такой, на бровях… Ну, придешь?
— Ну конечно — приду…
«Ну вот и все…» — подумал я. Ну вот и все. Тут как раз в прошлой главе встал вопрос, когда же мы вырастаем, — ну вот, пожалуйста. В том числе и тогда, когда теряешь друзей… не навсегда, конечно, всего на два года, чай, не в космос и не в одиночное кругосветное плавание, и давно ожидалось, ну, не давно, но уж месяц, как восемнадцать годков лауреату стукнуло, пора бы, и все равно неожиданно — но все-таки, все-таки. Кто там его еще знает…
Я вспомнил, как заваривалась вся эта каша. Как сумрачным январским утром мы собрались в военкомате, жизнь уже тогда начала разбрасывать нас по «путягам», «технарям», другим школам и прочим весям, но тут собрались опять все вместе, сбились своей «грядкой» где-то на казенной банкетке в углу, исподлобья поглядывая на кучки будущих возможных сослуживцев, сели вместе, как когда-то, и уже казалось — какое-то бесконечное количество лет тому назад… «Привет!» — «Здорово!» — «Ну как дела!» — «Да все в порядке, путем, понемногу!» — «Вот и молодца! А помнишь, тогда…» И как тогда в туалете в буквальном смысле слова вручную вытягивали шкета Воронина перед финальным замером в медицинском кабинете: ниже скольких-то там сантиметров — и прямая дорога в мужественный подводный флот, а это уже три года бесперебойной службы, тут и два-то — целая вечность, а уж три… И все-таки, как ту репку, — вытянули! И он вышел тогда на воздух, выдохнул…
Нет, правда, заходишь в кабинет самого главного товарища районного военного комиссара, ноги разворачиваешь под уставным углом согласно нарисованному на полу профилю, и чувство такое, будто с тебя уже мерку под будущие сапоги снимают, а он восседает такой перед тобою на возвышении, как сам Господь Бог за престолом, и пищишь чего-то, рыбой хватая воздух…
— Четче доклад, товарищ допризывник!!! Что вы как баба…
— Та-а..рищ… по ваш… прибыл…
— В каком полку служили?!!!
Нет, ну в смысле — не «служили», а собираетесь. И ты ему так робко — дескать, не отрицая ни в коем разе саму соль и суть возврата священного долга… но, если честно… я бы вот ракету какую мог изобрести… или там боеголовку какой-нибудь сокрушительной, несусветной мощности… да я вообще, если честно, уже наполовину студент… а он как рявкнет громоподобно, как на самом Страшном суде:
— Настоятельно рекомендую вам, товарищ допризывник, задуматься о высшем ВОЕННОМ учебном заведении!!! Вы меня поняли?!!! Пшел вон…
Во-от… и сейчас опять вздрогнул!
И Воронин тоже вышел, отдышался, перекурил на крыльце под истошный визг какой-то невероятно полногрудой майорши, а ведь разъясняли ему тогда, и товарищи, и учителя, не говоря уж о предках: Димыч, завязывай! Аукнется потом, ты и так от горшка, на подлодке-то в дальнем походе без всплытия — куда будешь бегать курить, а?! В туалете, как в школе, прятаться? Но теперь — можно! Вот он, штамп — не пыли, пехота!
А потом окончательно пришел в себя и высказал Олег Юрьевичу витавшее в воздухе общее консолидированное мнение:
— Пьяный, вот честно тебе сказать по совести — ты дурак. С твоим-то заиканием, эта, Мишань, как оно это по-умному зовётся… логоневроз, да! У тебя же в карте с первого класса все записано, ну помычал бы перед врачихой сильнее, я не знаю, ну матери бы сказал, добавила бы денег куда надо… Ну на хера тебе эта армия сдалась?! Тут вон, посмотри вокруг — люди за такой диагноз душу продают, вон, видишь, жирный стоит в том углу, да, вон тот, в майке полосатой — вообще под недержание косит, и ничего, не стесняется, не ссыт… ну в смысле — наоборот! А ты?!
Но Олег Юрьевич все упрямо повторял свое давнее:
— Д-да ладно, Дим, ну чего там… Сейчас с третьим классом, а вернусь уже с первым, и категории все откроют… Думаешь, мне на автобазе этой сраной быстрее сделают? Все идут, и я иду… Я что, не мужик, что ли…
Да мужик, мужик, кто бы спорил. Говорю же — последний романтик…
Мы редко виделись последние года полтора. Ну там десятый класс, потом выпускные, вступительные, первый семестр, первая сессия, то да сё. И Олег Юрьевич завершал свое профессионально-техническое, и в самом деле устроился на какую-то автобазу, скоротать оставшуюся вольницу… Это маленькому тебе кажется, что ничего нельзя, то уроки, то заболел, то мать куда не пустит — но уж зато когда вырастешь и сам себе хозяин… Но все получается. Потому что в детстве проблемы решаются просто: тебя кормят, а ты есть не хочешь, глаза закрыл — ну вроде как и нет тебя. А становишься большой, и вроде все теперь можно — да понеслось. И все на бегу, так, случайно, на минутку…
— О, здорово! Ну ты как?
— Да вот, нормально все вроде… экзамена только еще два, послезавтра первый, а я не садился даже еще!
— А я это… На базу устроился. Прикинь, ну чуть ли не «помощник водителя» записали! Ну как может быть у водителя помощник! Это ж не машинист какой! Тут или едешь, или нет…
— Ну а этот, который…
— Который?
— Ну, у которого ты «помощник»?
— Такой дурак — ты бы видел! Все меркнет. Сам с какого-то глухого села вообще… Знаешь, как он позавчера сказал?
— Как?
— Колёсья! Не, можешь себе представить — «колёсья»?!!
Нет, не могу представить. Я, если честно, с тех пор так всегда и говорю.
— Ну это… давай, выйдем, что ли, вечером, посидим, возьмем чего?
— Олеж, вот честно: вот реально «прозрачный», а экзамен этот сразу в диплом идет, тут каждый час дорог…
— А-а… ну, мне на самом деле тоже завтра с этим куда-то ехать прям с утра… с «колёсьями».
— Ну давай, ладно, потом как-нибудь созвонимся!
— Ага, ну давай!
Да, и почти всегда потом, а что, времени-то навалом впереди — вроде как вся жизнь…
Ноябрь и вообще — не самый оптимистичный месяц, а уж ноябрь девяносто первого года выдался в этом плане особенным. Когда схлынула революционная эйфория, вопрос «А что же, собственно, дальше?» встал со всей своей неумолимой остротой. Телевизор включишь, прослушаешь выступление какого-нибудь нагоняющего ужас деятеля — и прямо жить не хочется! И даже исподволь закрадывается такая мысль, что, возможно, в рядах регулярной армии было бы сейчас и поспокойнее как-то! Чтобы, значит, встретить ветер перемен на гарантированном рационе питания и с личным оружием в руках. Так что, может, и зря отбили нам летом право на отсрочку… А переключишь канал — так наоборот, эмоции хлещут и бьют через край! Брокеры, трейдеры, менеджеры — вот она, настоящая жизнь! И опять тоска: ну ладно, выучусь я через пять годков, изобрету-таки ракету и боеголовку — и куда я с ней потом? На биржу, продавать?!
И «Спартак», да… Тут вообще горюшко невосплакучее. Сколько ни старались, и даже дважды по ходу первенства всухую приложили цска — но в итоге так и не догнали их. Эх, кабы мы еще пробили столько пенальти, сколько они, хотя бы вполовину… Я рассеянно сидел тогда на какой-то лекции, я знал, что мы в Ташкенте проигрываем после первого тайма, гол забил неведомый Пятницкий, и нам нужна только победа, но смотреть вживую нет никаких душевных сил, и я кое-как слушаю лектора, но информация скачет и не держится в голове, и точно со звонком в аудиторию влетает мой красно-синий одногруппник и натурально планирует сверху вниз с диким криком:
— АААААААААА!!!!!
И я понимаю, что всё, это всё, это совсем ВСЁ, так и осталось 0:1, ну или типа того, уже неважно, это последний чемпионат Союза, больше никакого Союза не будет, это ясно, а будет, небось, какое-нибудь первенство колхозов, и это будет уже никакой не «Спартак»… (скажи мне тогда, что «Спартак» все-таки будет и что Андрей Пятницкий станет одним из самых любимых — вот ни в жизнь бы не поверил. А сразу бы убил. Судьба! — Прим. авт.)
И Кубок УЕФА, ответный матч с греками, последний шанс зацепиться, может, если пробьемся — то и не развалится… Но тяжело будет после домашней нулевой ничьей, а главное, Федора Черенкова удалили, он уже не выйдет… Федор уже уезжал за рубеж, но потом вот вернулся, но теперь-то точно все разбегутся… И неизвестно, покажут ли матч по телевидению, тут не до футбола, откровенно говоря, такие дела-то в стране творятся! Но даже если и покажут, то Федора все равно не будет, а значит, я уже не увижу его никогда, НИКОГДА. Да вообще, с Родиной-то нашей бедной неизвестно что еще станется…
В общем, минорный настрой уверенно наступал по всем направлениям. А тут еще и Олегу Юрьевичу повестка.
— А, и это еще — с-самое главное-то забыл тебе сказать! Т-ты днем-то завтра дома будешь?! Н-надо же за в-водкой будет сходить — поможешь ящик дотащить?!
И я спросил в крайней степени недоумения:
— Олеж, а как мы водку-то возьмем? Тем более целый ящик?
Да, со снабжением в ту осень даже в городе-герое Москве было туговато. То есть я не хочу сказать, что прям голодали, нет — но подспудное напряжение при взгляде на пустые прилавки ощущалось. Тяготило немного. Мол, сейчас-то ладно, сейчас ничего еще — но что потом? Зимой, к примеру? И не пора ли уже приступать к созданию пресловутого «неприкосновенного запаса»? Мы второй курс учились по субботам, а в понедельник был выходной, и как раз в понедельник какой-то сидел дома, мама звонит: «Спустись-ка к магазину, подойди, в очереди тут стою…» Спустился, и активистка движения — ну натурально — проставила мне номер на руке химическим карандашом, потом еще раз подошел, взяли на двоих четыре килограмма какой-то крупы вместо двух… было дело!
На сигареты были талоны. Имели, между прочим, в среде курящих соучеников статус практически резервной валюты, вполне можно было какое-нибудь актуальное задание на месячную норму выменять при необходимости!
Не говоря уж про водку. Водка… хвала Провидению, мы не пили ее тогда. В восемнадцать лет человек, по сути своей, счастлив и безо всякой водки, даже если и повестка. Мама тогда опять же — зашла в магазин, ну просто так, даже в непрофильный отдел, хотя там и в профильных на витрине одна морская капуста и минеральная вода, и уже развернулась уходить, и вдруг… и именно что в непрофильный, чтоб хоть как-то отвлечь и сманеврировать — выставили!!! Ее, родимую!!! И мать говорит: «Ну прямо как штормовой волной на берег выбросило!» Прям швырнуло и прижало к прилавку! И продавщица ей орет: «Женщина, вы брать будете, две в одни руки, что стоишь, как неродная!» И мама ей: «Буду, буду!» — «Так берите скорей!!!» — «Да не могу, сзади так навалились, руки под прилавком зажало, я кошелек из сумки вынуть не могу!!!» Но взяла, конечно. Припрятала потом на черный день в укромном месте… Я тогда пластинки свои детские разбирал, и как раз любимую «Алису» вытащил, и вдруг — опа! — стоит еще одна полулитровая страна чудес с канонической «пшеничной» этикеткой. Сразу скажу, что годы, проведенные в заточении, не изменили вкус напитка ни в ту, ни в другую сторону. Время, как говорится, не властно…
А тут еще — целый ящик!
И Олег Юрьевич вздохнул, покачал головой на том конце провода и пояснил:
— Эх, вот с-сразу видно — студент… жизни настоящей не знаешь! По повестке-то — без очереди дают!
— …Дают, дают, отец вчера специально ходил узнавать, — подтвердил Олег Юрьевич, когда мы выдвинулись на захват партии стратегического топлива. — В армию, з-значит, и еще на свадьбу. Ну и на похороны.
— Это что же получается, — спросил я. — То есть по закону человек имеет право выпить водки три раза в жизни? Вот тебе и выросли, значит, вступили, понимаешь, во взрослую жизнь…
А Олег Юрьевич остановился, посмотрел на меня, о чем-то подумал — и произнес навеки бессмертное:
— Н-не три. Не три, а д-два. На своих-то похоронах человек уже не может пить!!!
В магазине все действительно прошло гладко. Мы зашли с черного хода к заведующей, та проставила на повестке значок, и спустя пять минут и правда — вынесли и выдали. Аккурат целый ящик. Ну, за деньги, само собой, «выдали», но деньги тогда, как ни парадоксально это прозвучит, были не главное.
Тут необходимо отметить такую художественную деталь, что водка нам досталась не простая, а «лимонная». И как раз в тот год вышло постановление, что отныне «лимонная» должна быть не аутентичного цвета вышеупомянутого недержания, а обычного, прозрачного. Была даже развернута массированная PR-кампания в средствах массовой информации, с помощью которой народу разъяснялось, что по европейским и международным стандартам Russian vodka — напиток исключительно прозрачный, даже если он по вкусу лимонный. Вообще это, конечно, было странно. Пьем-то мы здесь, и по стандартам исключительно отечественным, — и при чем тут Европа?
Собственно, на эту деталь первым делом и обращал внимание всяк входящий гость:
— Олег! А что это у тебя лимонная какая-то странная? Ненастоящая, что ли?! Не потравимся?
Но виновник торжества реагировал стандартно и в присущей ему манере:
— Н-не хочешь — н-не пей. Ты ведь в армию пришел меня проводить, а не в-водку пить, верно?
Верно. К чести собравшихся, надо отметить: никто не убоялся, и довольно быстро градус проводов раскалился до полноценных ста процентов. Градус мероприятия рассчитывается просто: это отношение числа одновременно говорящих к общему числу празднующих. Сперва говорил кто-то один, потом — двое, ну а потом выступают уже все хором и наперебой. И это было легко объяснимо. Мы, конечно, из магазина шли огородами, и даже дали крюк через некогда враждебную территорию «шестисотки», но шила в мешке не утаишь. Все-таки ящик водки, друзья, — это ящик водки. Величина константная и инвариантная в любой системе отсчета координат. Универсумный коэффициент неземного притяжения и тяготения. Сперва потянулись знакомые, потом малознакомые, а потом и вовсе незнакомые люди. Аналогично, как на свадьбах и похоронах.
Характерно, что тематика бесед, дискуссий и сольных выступлений была одна и та же. Все, стараясь перекричать соседа, рассказывали, какое это замечательное, прекрасное место — армия! Практически рай на земле! Прям не «непобедимая и легендарная», а святое, христолюбивое воинство под водительством архистратига Михаила. И что если б не армия, то он, очередной докладчик, никогда бы не возмужал, не закалил бы свой непростой характер, и вообще. А один выступающий даже, фактически под запись и диктофон, смахивая слезу и стоически перебарывая икоту, ответственно заявил, что еще бы отсидеть годка три–четыре на «строгаче» — так и вообще можно претендовать на гордое звание «человека». А то и — «настоящего мужика»!
— Их п-послушать — так они прям рвутся туда! — сказал Олег Юрьевич, когда мы вышли на кухню, и он уже на вполне законных правах отъезжающего закурил. — Может, п-предложить кому вместо меня сходить?! Повестка вон лежит, вещи собраны…
— Что-то мне кажется, вряд ли, — ответил я.
— Мне что-то т-тоже так кажется! — улыбнулся Олег Юрьевич.
А потом я показал ему секретный код для письма, чтобы в обход перлюстрации сообщать о возможных притеснениях со стороны старослужащих. А Олег Юрьевич сказал:
— Ты послезавтра к военкомату и к Угрешке не приезжай, не надо. Мать с отцом будут — и ладно. А то чего-то грустно как-то будет.
— Как скажешь… — ответил я.
Домой я пришел за полночь. Вернее, впал. Вот уж не думал, что пройти от дома до дома и еще два подъезда — это так далеко! Мама ничего не сказала — ну, знамо дело, не каждый день друзей на службу провожаем. Вернее, сказала только это:
— А, ну все ясно… Дмитрий Иваныч номер два! (Это дед, стало быть. В первый раз тогда эта метафора прозвучала, к вящему стыду моему, не в последний… стыжусь, стыжусь. — Прим. авт.) Небось, если он ТАМ сейчас тебя видит — гордится таким внуком! (Вот и я старшему то же самое говорю: «Родители никогда не обманывают!»)
— Оуэбуэ… муэе... бэмэ…
— Спать ложись иди… Мы завтра с отцом в гости едем, я тебе завтрак оставлю…
— Бэмуэ… Омбэуе… — и чего-то ведь еще я хотел сказать? Черт, что же… а, вспомнил! — Бэ… мэ… мэбэ!
— А, футбол… Ладно, разбужу. Но, правда, так толком и не сказали, покажут или нет. Непонятно. И если ты проснешься, конечно!
— Оуб… иээээ…
Но я проснулся. Правда, было уже светло (и, как впоследствии выяснилось, все-таки не показали, но было уже не важно). И вскочил, в липком каком-то ужасе, а как же там «Спартак», и записка рядом: «По радио передали 1:2. Каша на столе. Приезжай, если хочешь»… Я всегда не любил в этом плане выездные матчи, потому что непонятно, как написать или сказать, кого первым, так-то формально, если один–два — то «Спартак» выиграл, но это формально, я же вижу, что даже написано как-то НЕВЕСЕЛО. Вылетели. Всё.
И я подошел к окну, облетали с деревьев последние листья, осень, ну и так далее. И еще раз подумал: «Ну вот и все…»