1. Текст.
В. В. Маяковский
Разговор с товарищем Лениным
Грудой дел,
суматохой явлений
день отошёл,
постепенно стемнев.
Двое в комнате.
Я
и Ленин —
фотографией
на белой стене.
Рот открыт
в напряжённой речи,
усов
щетинка
вздёрнулась ввысь,
в складках лба
зажата
человечья,
в огромный лоб
огромная мысль.
Должно быть,
под ним
проходят тысячи…
Лес флагов…
рук трава…
Я встал со стула,
радостью высвечен,
хочется —
идти,
приветствовать,
рапортовать!
«Товарищ Ленин,
я вам докладываю
не по службе,
а по душе.
Товарищ Ленин,
работа адовая
будет
сделана
и делается уже.
Освещаем,
одеваем нищь и óголь,
ширится
добыча
угля и руды…
А рядом с этим,
конешно,
много,
много
разной
дряни и ерунды.
Устаёшь
отбиваться и отгрызаться.
Многие
без вас
отбились от рук.
Очень
много
разных мерзавцев
ходят
по нашей земле
и вокруг.
Нету
им
ни числа,
ни клички,
целая
лента типов
тянется.
Кулаки
и волокитчики,
подхалимы,
сектанты
и пьяницы, —
ходят,
гордо
выпятив груди,
в ручках сплошь
и в значках нагрудных…
Мы их
всех,
конешно, скрутим,
но всех
скрутить
ужасно трудно.
Товарищ Ленин,
по фабрикам дымным,
по землям,
покрытым
и снегом
и жнивьём,
вашим,
товарищ,
сердцем
и именем
думаем,
дышим,
боремся
и живём!..»
Грудой дел,
суматохой явлений
день отошёл,
постепенно стемнев.
Двое в комнате.
Я
и Ленин —
фотографией
на белой стене.
1929 г.
Владимир Владимирович Маяковский...
2. У людей, физически и хронологически переживших свои восторги коммунизмом и В. И. Лениным, потерявших В. И. Ленина и коммунизм, восторги, однако, всё ещё хранящих в душе, данное старое стихотворение, которому без малого уже сто лет, но оно отменно сохранилось, до самой последней запятой, тогда как В. И. Ленина и коммунизма уже давно и след простыл, — у этих людей возникли две, на мой взгляд — прямо противоположные, его интерпретации.
Алексей Яшин: «Представь стихотворение, которое заканчивается «...я и <.....> — фотографией на белой стене». Я такое представить не могу. Молчанье поэтов, мельчанье вождей».
Лариса Калинина: ««...думаем, дышим, боремся и живем» — сказал поэт в 1929, не знаю какого месяца и закончил дышать весной 1930 года. Весна — пора депрессий... Если бы эту депрессию пережил, то прожил бы только до середины 30-х...»
3. Сперва дадим интерпретацию интерпретаций и лишь потом интерпретацию стихотворения в целом. Причём последняя интерпретация будет отличаться от интерпретации интерпретаций. Надеемся, в лучшую сторону.
4. Стихотворение даёт прекрасный пример того, как человек, бурно и буйно выломавшийся из религиозного сознания, тут же, рядом с рваниной и осколками прежнего сознания, придумывает себе нового Бога и начинает истово ему молиться, расшибая себе лоб вновь в земных поклонах новому Царю Небесному. То есть он, поэт, не может без Бога. Свободное развитие свободной личности ему всё ещё неведомо, он знает, если вообще знает, об этом развитии только по бумаге, в которую верить ему страстно хочется, но никак не получается.
(1) Это не измельчание вождей и не неспособность поэтов сказать нечто великое о великом человеке, как считает А. Яшин.
(2) И это не психофизиологическая или даже анатомическая особенность индивидуального организма поэта, как считает Л. Калинина, которая почему-то считает поэта способным прожить лишь ещё пятилетку. Не репрессии ли 1937 года она имела в виду? Репрессии ЧК начались гораздо раньше. Как раз в двадцатых. И В. В. Маяковский все двадцатые годы жил, прославляя Советскую страну, Советскую власть, безоговорочно поддерживая все начинания её вождей.
То есть не в обществе и не в индивидууме как таковых, по отдельности, дело.
(3) Тут дело в смычке индивидуума и общества, по которой прекрасно видно, как не готовы оба, и общество и индивид, к коммунистическому бытию и могущих, индивид и общество, жить только на старый лад: со святыми и великомучениками, богами-рабовладельцами и рабами божьими, мавзолеями с трупами, которые живее всех живых, и «коммунистическими» церквами, заполненными на ритуалы и молитвы (партсобрания).
Если после стольких лет битв (1929 — 1917 = 12, как минимум), если после угробления стольких душ народа у пламенного пролетарского поэта в новом обществе ничего и никого в жизни по существу не остаётся, кроме его индивидуальности и портрета мёртвого вождя, который по страстной вере этой поэтической индивидуальности остаётся всегда живым, то холодное рациональное внешнее созерцание этой ситуации приводит к выводу: наверное, что-то не так, не там и не тогда было сделано этими людьми, если они вернулись к разбитому корыту, а из нового только «резкая тоска стала ясною, осознанною болью».
Вообще, это коварная ирония истории, что страстная мечта пролетарских революционеров К. Г. Маркса и Ф. Энгельса стала осуществляться в ненавидимой ими всю жизнь России, оплоте европейской реакции и образце мирового гнёта, а не в их просвещённой и революционизированной их усилиями Европе, прежде всего в наиболее капиталистически развитой, как они полагали, стране Англии. У этих двоих, как бы они себя ни обманывали, случился крах идеала всей их жизни. А в России, пытавшейся осуществить у себя их идеал, погубили многие и многие миллионы людей в ходе Октябрьской революции и Гражданской войны. Так идеальное и реальное дополняют друг друга в одной Европе.
Великую Отечественную войну можно в расчёт жертв стабилизации социума не брать, в 1941 — 1945 годах было уже другое государство.
Но сказанное — лишь интерпретация интерпретаций, показавшихся нам неверными, хотя и возникшими в связи с восприятием вполне определённого поэтического текста.
5. Не менее важно, а даже важнее дать целостную интерпретацию данного стихотворения, которое, на наш взгляд, достойно иного понимания.
5.1. В самом деле, о чём этот поэтически выверенный и местами даже превратившийся в повседневные коммунистические лозунги поэтический текст? Какова его тема?
Это, как правильно и без выкрутасов назвал стихотворение поэт, разговор с товарищем Лениным. И поскольку живьём В. И. Ленина уже пятилетку как нет да и вряд ли бы поэт до вождя государства добрался бы с личной беседой и по личному вопросу, это разговор с образом фюрера, иконически представленным чёрно-белой фотографией на белой стене.
5.2. Но жизнь поэта отнюдь не исчерпывается этим отношением к образу вождя мирового пролетариата. Разговор с портретом — всего лишь эмпирический эпизод в длинной эмпирической жизни вообще, а конкретно — в конце лишь одного прошедшего дня.
Грудой дел,
суматохой явлений
день отошёл,
постепенно стемнев.
Двое в комнате.
Я
и Ленин —
фотографией
на белой стене.
5.3. Поэт вглядывается в фотоснимок и описывает изображённого на ней любимого человека.
Рот открыт
в напряжённой речи,
усов
щетинка
вздёрнулась ввысь,
в складках лба
зажата
человечья,
в огромный лоб
огромная мысль.
Это, несомненно, уже не только сам ленинский фотообраз от какого-нибудь П. А. Оцупа, но и поэтическая интерпретация фотообраза В. В. Маяковским.
Если в открытом рте и щетинке усов, вздёрнувшейся ввысь, сомневаться не приходится, то «огромная мысль, зажатая в складках лба», — несомненно примыслена поэтом и вдумана в образ.
(1) У человека может быть осмысленным взгляд, как у любого не подёрнутого пеленой дебилизма или опьянения лица, (2) на лице может обнаруживаться напряжение мысли, что хорошо видно на портретах Г. В. Ф. Гегеля.
Георг Вильгельм Фридрих Гегель...
Но величина мысли («огромная») и её гуманистические характеристики («человечья») — это уже придумки поэта. Так В. В. Маяковскому хочется думать, выражаясь по-северокорейски, «о любимом руководителе». В этом, конечно же, нет никакого криминала — ни поэтического, ни человеческого. Хочется так думать, думай. Только нам, читателям этого думающего поэта, не стоит воспринимать его выдумки за всамделишную истину. А между тем именно такие поэтические характеристики, а вовсе не чтение текстов политика и не анализ его политических свершений, формируют образ политика и соответствующее отношение к политику в широких народных массах, каковой образ и отношение потом очень трудно поменять, они въедаются в сознание и работают в нём на уровне, может, плохо осознаваемого носителем этого сознания, но вполне определённого мифа.
Если же ещё малость подумать над этими стихотворными строками, то и в усах засомневаешься… Если усы персонажа не такие ветвистые и многоэтажные, как у Ф. Энгельса, Ф. В. Ницше или М. Горького, если усы пострижены и щетинисты, то в обыкновенном положении, то есть с зарытым ртом, они смотрят вертикально вниз, при достаточно открытом рте — максимум горизонтально.
Фридрих Энгельс...
Фридрих Вильгельм Ницше...
Максим Горький (Алексей Максимович Пешков)...
И как же рьяно человеку надо орать свои речи массам, орать без микрофона, чтобы щетина его усов «вздёрнулась ввысь» да так там, в выси и осталась, запечатлённая П. А. Оцупом? Верхняя губа в этом случае должна быть вывернута на 180 градусов, а усы щекотать нос орущего свои дозволенные начальством речи. Правда, могут возразить, что почти любое открытие рта есть вздымание верхней губы из вертикально нижнего положения хотя бы в положение горизонтальное. Но мы будем мыслить вздёрнутую вверх верхнюю губу восходом её над горизонтом. И потому щетина вздернутых ввысь усов возможна лишь при альвеолярно открытой пасти. Что вождя не красит. Поэт об этом не подумал, к вождю он всей душой, но точность поэтического языка его подвела.
Владимир Ильич Ульянов (Н. Ленин)...
Покусимся и на совсем святое. Мысль не может быть зажата в складках лба. Тем более — мысль огромная. Что в мысли зажато указанными складками? Какие тентакли и пендукли? Или она целиком вся, во всём её громадье, зажата складками лба? Правда ли она столь громадная?
Хуже другое. Морщины со временем жизни появляются у всякого человека. Так что могут появиться не только морщины, но даже и целые складки на лице, на шее, на боках, на спине. Однако, раннее облысение и красование голым черепом ещё в молодости является следствием натяжения скальпа, глупые волосы не выдерживают такого напряжения мысли и покидают умную голову. Самое характерное в этом случае для облика человека — гладкость лба, незаметно переходящего в лысину. В глубокой старости или вследствие истрёпанности организма морщины и даже складки могут появиться и на голове лысого человека. Но В. И. Ленин не таков. Он всю жизнь, пока был лысым, был именно гладко лысым. То есть поэт описывает не реальный фотообраз реального человека, а свою фантазию в связи с ними. Ему хочется показать величину мысли, застрявшей в складках лба оратора, то есть поэтически несомненно оратору принадлежащей.
5.4. Фантазии и предположения поэта продолжаются…
Должно быть,
под ним
проходят тысячи…
Лес флагов…
рук трава…
Такова поэтическая метафора, метафора натурализации социальной действительности: флаги вздымаются как лес, ну а руки как трава на земле, из которой растут деревья флагов.
5.5. И поэт воодушевляется им же сочинённым энтузиазмом.
Я встал со стула,
радостью высвечен,
хочется —
идти,
приветствовать,
рапортовать!
И его личный энтузиазм такой же деятельный, радостный и звонколающий.
5.6. Так унавозив почву сознания, подготовив тем самым своего читателя, вот с этим громадно мыслящим человеком поэт начинает общаться.
«Товарищ Ленин,
я вам докладываю
не по службе,
а по душе.
Товарищ Ленин,
работа адовая
будет
сделана
и делается уже».
Характерно, что о работе говорится не по-божески, и уж тем паче работа — не божественная, она — адовая. Конечно, это только поэтический образ для выявления тяжёлой и многообразной работы. По субстанции это работа — не работа бесов и их начальника Сатаны. Но характерно, какие слова вставляются в характеристику работы. Чудовищное, чертовски тяжкое напряжение сил осуществляется людьми. В этом не приходится сомневаться. Следует спросить: октябрьский переворот В. И. Лениным и компанией был свершён как раз для такого «счастья»? Для включения всех и вся в адову работу? И даже после смерти Владимира Ильича и высылки Лейбы Давидыча адова работа продолжится, «будет сделана и делается уже»? Для чего развязываются и рвутся пупки и губятся миллионы жизней? Ради какого рожна горячего?
5.7. А теперь более конкретно о содержании самой адовой работы.
Освещаем,
одеваем нищь и óголь,
ширится
добыча
угля и руды…
А рядом с этим,
конешно,
много,
много
разной
дряни и ерунды.
То есть, не смотря на циклопически огромную работу добычи угля и руды, не смотря на величайшее напряжение сил, вложенных в освещение и одевание нищи и оголи, «рядом с этим, конешно, много, много разной дряни и ерунды».
По этой вкусовой оценке можно судить, сколь многое поэт считает дрянью и ерундой. Дрянь и ерунда в его сознании заполонили всё, и только адова работа позволяет хотя бы немного расчистить мир от ерунды и дряни. Какие непомерные задачи ставил себе поэт почти перед самой своей добровольной смертью, самоубийством выстрелом в висок. По этому последнему поступку 1930.04.14 легко определить, чего на самом деле стоят и поэтический энтузиазм праздников и «будней великих строек», и личное воодушевление поэта вождём. Самоубийственная смерть показала, сколь фальшивым способен быть глобальный энтузиазм.
5.8. А теперь более конкретно о том, что мешает адовой работе, то есть о неблагоприятных условиях, в которых она протекает. И она не может не протекать так тяжело и не протечь во все неожиданные щели, если весь прежний мир почитать дрянью и ерундой которые следует истребить и на угоризонталенной, спланированной, площади мира начать строить наш новый дивный мир.
Устаёшь
отбиваться и отгрызаться.
Многие
без вас
отбились от рук.
Очень
много
разных мерзавцев
ходят
по нашей земле
и вокруг.
В. И. Ленин, конечно же, как Рафик, ни в чём не виноват, но сверх того, пока был жив и бдителен, ничто не ускользало от его взгляда, всех держал в ежовых рукавицах, а без В. И. Ленина многие и от рук бы отбились. В. И. Ленин, несомненно, В. В. Маяковским обожествляется.
Более того, «очень много разных мерзавцев ходят по нашей земле и вокруг». И чего они ходят! Эх, без В. И. Ленина всё хуже и не так бдительно. А при нём-то хорошо было? То есть с 1917.11.07 (1917.10.25 по старому стилю) по 1924.01.21. Всё тогда процветало и благоухало? Не шла ли Гражданская война аккурат с конца 1917 года по самый 1922 включительно? А по некоторым оценкам, если иметь в виду и Среднюю Азию с её басмачами, то и до конца тридцатых годов, то есть много позже и смерти Владимира Ильича, и смерти Владимира Владимировича? Гражданская война, о которой с 1914 года так страстно мечтали большевики, началась и шла невесть сколько времени, погубив прорву народа и разрушив огромную империю, монархизм которой был так страстно лично ненавидим Ильичом. Личная страсть — это личная страсть. Но какое благо Октябрьская революция и Гражданская война принесли народам России?
5.9. А теперь ещё более конкретно о субъектах мерзости, то есть о собственно мерзавцах.
Нету
им
ни числа,
ни клички,
целая
лента типов
тянется.
Кулаки
и волокитчики,
подхалимы,
сектанты
и пьяницы, —
ходят,
гордо
выпятив груди,
в ручках сплошь
и в значках нагрудных…
Э, да это же не попросту все жители российских деревень и городов. Более того, это же совслужащие. Ибо кто же врагам народа после столь долгого победного шествия Советской власти позволил бы оставаться «кулаками, волокитчиками, подхалимами, сектантами, пьяницами»? Спрошу страшное: разве советские люди употребляют алкоголь? Сухой закон отменили 1924.10.04, видимо, готовились к годовщине смерти иконы пролетарского стиля, вождя мирового пролетариата. Какие ж поминки без водки! Но разве советские граждане когда-либо пили и пьют, кроме как вынужденно и нехотя на поминках, как горькое лекарство скорби, а не веселия на Руси?
А те, кто «ходят, гордо выпятив груди, в ручках сплошь и в значках нагрудных» — те плоть от плоти рабочей, кость от кости пролетарской, управленцы нового мира, кристаллы диктатуры пролетариата, гордящиеся тем, что пишут автоматической перьевой ручкой, дорогой диковиной тех лет, а не пером, банально и пошло макаемым в чернильницу…
Пикантно, что категория этих новых господ не есть категория, отдельная от кулаков, волокитчиков, подхалимов, сектантов, пьяниц, а, по мысли поэта, кулаки, волокитчики, подхалимы, сектанты, пьяницы и суть ходящие «гордо выпятив груди, в ручках сплошь и в значках нагрудных».
Вы к чему стремились, граждане? И к чему пришли?
5.10. Что же с ними теперь делать, с этими порождениями социалистической революции и диктатуры пролетариата?
Мы их
всех,
конешно, скрутим,
но всех
скрутить
ужасно трудно.
Конечно, трудно, когда все такие да ещё постоянно воспроизводятся!
5.11. Как же бороться с этакими-то трудностями?
Товарищ Ленин,
по фабрикам дымным,
по землям,
покрытым
и снегом
и жнивьём,
вашим,
товарищ,
сердцем
и именем
думаем,
дышим,
боремся
и живём!..»
Как видим, это уже пошли гомеровские гимны Богу В. И. Ленину за авторством В. В. Маяковского, несомненного Гомера нашего времени.
Плевать, что нет
у Гомеров и Овидиев
людей, как мы,
от копоти в оспе.
Я знаю —
солнце померкло б, увидев
наших душ золотые россыпи!
В. В. Маяковский. Облако в штанах. Поэма (1915).
Вот современный Гомер от копоти в современной оспе учит своих читателей жить по-ленински, по-коммунистически. Как он это делает? Пронумеруем советы, чтобы ничего не упустить.
У этого Гомера в его гимнах, как и положено, нет ничего личного. Только буйный религиозный восторг пред божеством. Точнее — под божеством.
Извечное (1) ещё шаблоннее думать по выданным под подпись шаблонам строгой отчётности; (2) ещё равномернее дышать носом, а не ртом по неумолимой силы рекомендациям начальства; (3) ещё сильнее вдарить, любому врагу в сокрушение; (4) ещё неуклоннее жить по прямому приказу сверху.
А от себя добавлю в завершение образа: (5) ещё плотнее сплотиться, любому плоту на зависть; (6) ещё непрерывнее возносить Иисусову молитву Богу В. И. Ленину.
Если вы скажете, что это никакой не религиозный гимн, а коммунистическое осмысление роли личности в истории, то будете глубоко неправы. Знаем мы и эту личность, и всю её историю, в которую она попала и что в ней натворила.
5.12. Наконец, поэт закругляется.
Грудой дел,
суматохой явлений
день отошёл,
постепенно стемнев.
Двое в комнате.
Я
и Ленин —
фотографией
на белой стене.
Цикл пройден, повторены начальные строки. Это глубоко символично. Это свидетельствует о том, что такова повседневная жизнь поэта. Поэт каждый вечер сверяет прожитый им день со своим Доном Хуаном. Что он скажет? Как он на это посмотрит?
6. Как видим, узел связи индивидуальности и общества, если внимательно и подробно его рассмотреть в его конкретных хитросплетениях концов и методов затягиваний, не только сигнализирует о недостаточности общесоциального («Да, были люди в наше время!») или сугубо индивидуально-физиологического («Этот персонаж — не жилец после середины тридцатых годов!») взгляда на предмет, но рисует обширную и яркую картину жизни как личности, так и общества.
7. Итог печальный. Имевший гораздо больше средств и возможностей, чем простой обыватель, и действительно гениальный, поэт не смог истребить своего невежества, «всю свою звонкую силу поэта» отдал атакующему классу и, наконец, пустил себе пулю в голову, которая не выдержала такого прицельного надругательства над собой и разорвалась в клочья. Совсем не так, как экономика России, по авторитетному мнению президента США Б. Х. Обамы.
Невежественный и зачумлённый пропагандой человек, даже будь он гениальным поэтом, свободным быть и свободным жить не может. Только принудительно умереть.
Стоит в данном контексте вспомнить о двух личностях, вероятно, предельно свободных поэтически и человечески. Это Иоганн Вольфганг фон Гёте и Александр Сергеевич Пушкин. Кстати, они ни часу не жили ни при социализме, ни при диктатуре пролетариата. А быть свободными им удавалось вполне.
Иоганн Вольфганг фон Гёте...
Александр Сергеевич Пушкин...
2022.07.27.