Недавно к нам на подворье пришла незнакомая женщина с очень больной дочерью.
Я даже «толерантные» слова не буду подбирать.
Даже самому непосвящённому человеку сразу было видно: ребёнок, правда, очень болен.
Да и не ребенок это был.
Взрослая девушка.
Это была очень страшная улыбка. Слабая, беспомощная.
Она вела себя шумно, время от времени размахивала руками, громко издавала какие-то бессмысленные звуки.
Именно – звуки.
И именно – бессмысленные.
Для нас – сторонних наблюдателей.
А мама, казалось, что-то понимала, отвечала ей, старалась как-то успокоить.
У неё даже получалось.
Но на глазах у женщины были слёзы.
И сквозь них она пыталась улыбаться – дочке, нам, куда-то в пустоту.
Это была очень страшная улыбка. Слабая, беспомощная.
Улыбка, которой она как будто пыталась просить прощения и оправдаться.
За то, что всем мешают, за то, что пришли, а не спрятались где-то.
Просто за то, что они есть .
Такие вот – больные, шумные и неудобные.
«Тише, Оленька! Ну, пожалуйста!»
На подворье было многолюдно – воскресенье. Пришли и «свои», и случайные «захожане».
Ещё до того, как я заметила маму с дочкой, обратила внимание на трёх женщин.
Они сидели на лавочке прямо перед входом в храм и разговаривали.
Очень громко, поэтому не услышать было невозможно.
Обсуждали дачи, погоду, урожай огурцов, их консервацию, стерву-соседку, чью-то плохую невестку, которая напропалую хамит и не уважает свекровь... Священника, который приехал на иномарке и «не боится Бога»...
Одна из них была с мальчиком, по-видимому, с внуком.
Он бегал по церковному двору, шалил, как все дети, шумно и весело играл с нашей приходской детворой.
Дамы перестали обсуждать свои овощи и разных «плохих» людей и начали громко восхищаться Коленькой.
Я из их разговора узнала, что он – Коленька.
И вдруг втроём синхронно замерли, заметив женщину с ее больной девочкой.
Последняя как раз что-то в очередной раз выкрикнула, и мама гладила ее по плечам, прикладывала палец к губам и все повторяла:
– Тише, Оленька… Ну, пожалуйста...
И улыбалась этой своей страшной улыбкой.
Улыбкой отчаяния.
Улыбкой-криком.
В глазах дам явно читались удивление, недоумение, страх...
А потом они начали возмущаться:
– Что ж она так кричит?!? Она же всех здесь распугает! Коленька… Коленька…
– Зачем это показывать?
– Мать что, не понимает, что они мешают?! Это же храм! Здесь люди молятся!
– Бесноватая, наверное…
«Чтобы не заметили»
Не знаю, слышала ли это мама той девочки.
Надеюсь, что нет.
Но это услышала я.
И мне стало больно.
До слез! Мне! К которой это все не имело никакого отношения.
Или имело?
У нас пять дочерей. У младшей, Маши, синдром Дауна.
Она чудесная девочка, ее все очень любят.
Давно ещё, когда прошла первая боль, мы поняли, что она – настоящий подарок Божий.
Сколько радости и счастья подарил нам этот маленький человечек!
Сколько новых людей, прекрасных и удивительных, привела она в нашу жизнь!
Сколько поддержки и любви мы получили благодаря ее появлению на свет!
И я не забуду это никогда.
Никогда не было в нашу сторону ни косых взглядов, ни разговоров о грехах, за которые мы наказаны, ни каких-то злых слов.
А если и были, то все это настолько неважно и незначительно, что память давно все стёрла.
Но в тот день я слушала этих трёх женщин, и мне хотелось кричать от боли.
Потому что они, эти женщины, могут громко разговаривать у храма о своих огурцах и не думать, что кому-то мешают.
Эти женщины могут громко разговаривать у храма о своих огурцах и не думать, что кому-то мешают.
Потому что, когда Коленька бегает и кричит, заглушая службу, – это прекрасно, это достойно восхищения.
Понятно, что это нормально. Он – ребёнок.
Он должен бегать и смеяться.
Все время молчит только мёртвый ребёнок.
Но если он имеет на это право (именно – имеет право ), то та девочка – нет!
Потому что Коленька здоров.
Потому что они все здоровы!
А девочка – больна.