Бестиа́рий (от лат. bestia, «зверь») — средневековый сборник зоологических статей (с иллюстрациями), в которых подробно описывались различные животные в прозе и стихах, главным образом, с аллегорическими и нравоучительными целями. Один из первых источников бестиариев — греческий трактат «Физиологус». Наиболее известны старо-французские бестиарии: Ph. de Thaon’a (XII век), Gervaise (XIII), Ришара де Фурниваля (XIII, изд. Hippeau, 1860) и др. В древнерусской литературе бестиарии назывались «физиологами». Очень часто в бестиариях появлялись статьи, где подробно и с иллюстрациями описывались животные, которые не существуют на самом деле..."
Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Давненько мы не заглядывали в наш "Бестиарий"! И то сказать (в оправдание) - легко ли заставить себя окунаться в тёмные дурнопахнущие воды реки, плыть которою надобно лишь во тьме, ибо ни света денного, ни - тем паче - божественного (или хоть душевного) там нет и быть не может? Да и персонажи-то в "Бестиарии" все спорные, по сути, ни одного прямо-таки злодея, душегуба, воплощения "аццкого сотоны". Дантес - просто дурно воспитанный безбашенный жеребец, к тому же - всего лишь орудие, жена его - влюблённая неблагодарная стареющая дурында, сполна расплатившаяся за предательство краткими годами счастия и самой жизни... В изрядной, пожалуй, мере подпадает под подобную "каталогизацию" лишь тёмная красотка Идалия - и то во многом благодаря мрачной тайне, унесённой ею в могилу. Примерно таков же и нынешний наш персонаж, при чьём прямейшем (я бы даже сказал - активнейшем) содействии были умерщвлены в расцвете лет и сил сразу два ярчайших российских литератора - с одной стороны, а с другой... Впрочем, не станем торопиться, "бестиарий" - вещь неспешная, это не какого-нибудь Пол Пота, с которым всё давно и сразу ясно, лютым чёрным квачом мазать!
В сентябре исполнилось 167 лет со дня смерти в своем подмосковном имении Поречье в возрасте 69 (о подспудном тайном смысле этой цифры – позднее, но, ежели припомнить, столько же было и Вигелю... совпаденьице) лет человека, чьё имя еще при его жизни вызывало сугубую неприязнь практически всех современников, а уж позднее он и вовсе стал едва ли не самым (не преувеличение!) одиозным символом "николаевской" эпохи. Отчего? Да всё просто. Приписывать Николаю Павловичу традиционные "солдафонство", "бурбонство" и "жандармство Европы" - глупо и неумно, не им затеяно и придумано, вопросы - к старшему брату, так неловко и некстати организовавшего и уход свой, и страшнейшую тайну престолонаследия. Политика внешняя - оттуда же, Нессельроде не с потолка "нарисовался", сперва делил министерство с более умеренным Каподистрией, да тот не поладил с Государем по "греческому" вопросу (и не прогадал). "Друзья по четырнадцатому" - опять корнями от Александра тянутся, их что же - козинаками с киселём следовало накормить? Пожурить высокомерно? Вы плохие! Плохие! Езжайте в свои имения, и чтобы я вас более не видел!.. Даже пресловутый Бенкендорф, чей несветлый образ подобно противной бородавке на носу так любили вменять Николаю в советской историографии, - по сути лишь закономерное следствие всё того же александровского попустительства. А вот Увааааров... Это - да! Этот господин - целиком "изобретение" Николая Павловича. Настоящий жупел, хоругвь!
Более престранную для хотя бы краткой его характеристики личность трудновато было бы выдумать даже матёрому историческому романисту. И обелить невозможно, и чернить с головы до ног – тоже вроде как не совсем несправедливо. Поверхностно, во всяком случае. Взять, к примеру, знаменитый «Арзамас», создание которого - целиком идея и заслуга его - с Жуковским, Карамзиным, Вяземским, Батюшковым, Вигелем, Пушкиным-старшим, позднее – и с младшим... Слово - Вигелю!
- "... Он слегка был задет в комедии Шаховского и придрался к тому, чтоб изъявлять величайшее негодование. Мне кажется, он более рад был случаю теснее соединиться с новыми приятелями своими. Мысленно видел он уже себя предводителем дружины, в которой были столь славные бойцы, и на челе его должен был сиять венец, в который, как драгоценный алмаз, намерен был он вставить Жуковского. Опыт доказал ему, что он никакой подчиненности не может ожидать от соратствующих: все равно в петербургском большом свете он гораздо их более известен и в глазах его может показаться главою партии. Вечно-тщеславные расчеты этого человека бывали часто неверны, но иногда и удачны и тогда помогали ему возвыситься то в общем мнении, то на поприще службы. Друзья литературы поступили бы безрассудно, если б отвергли помощь зятя министра просвещения, человека, который имел непосредственное влияние на цензуру.
В одно утро несколько человек получили циркулярное приглашение Уварова пожаловать к нему на вечер 14 октября. В ярко освещенной комнате, где помещалась его библиотека, нашли они длинный стол, на котором стояла большая чернильница, лежали перья и бумага; он обставлен был стульями и казался приготовленным для открытия присутствия. Хозяин занял место председателя и в краткой речи, хорошо по-русски написанной, осуществляя мысль Блудова, предложил заседающим составить из себя небольшое общество «Арзамасских безвестных литераторов». Изобретательный гений Жуковского по части юмористической вмиг пробудился: одним взглядом увидел он длинный ряд веселых вечеров, нескончаемую нить умных и пристойных проказ. От узаконений, новому обществу им предлагаемых, все помирали со смеху; единогласно избран он секретарем его. Когда же дело дошло до президентства, Уваров познал, как мало готовы к покорности избранные им товарищи. При окончании каждого заседания жребий должен был решать, кому председательствовать в следующем; для них не было даже назначено постоянного места; у одного из членов попеременно другие должны были собираться. Уварову не могло это нравиться, но с большинством спорить было трудно; он остался при мысли, что время подчинит ему эту республику..."
Не стоит, конечно, доверяться милейшему Филиппу Филипповичу во всём, но, кажется, бескорыстия в задумке Уварова - ни на грош. Хотел получить собственную маленькую окололитературную империю, в коей он - вождь и управитель, а получил республику... Что и не удивительно - с такими-то неуправляемыми и скверно контролируемыми "зубрами"! Так что - за идею Сергию Семёновичу - мерси-с, но не более того. Для него "Арзамас" - неудавшийся эксперимент по возглавлению передовых представителей Литературы и Поэзии, для нас - уникальное счастливое по составу явление того времени. Позднее он таким же образом попытается "приручить" Пушкина, но тот его приглашение отвергнет...
Вот знаменитый текст нашего "кандидата" Государю:
«…три максимы, подсказанные самой природой вещей и с которыми напрасно стали бы спорить умы, помраченные ложными идеями и достойными сожаления предрассудками: чтобы Россия усиливалась, чтобы она благоденствовала, чтобы она жила - нам осталось три великих государственных начала, а именно:
1. Национальная религия.
2. Самодержавие.
3. Народность»
Если с первыми двумя постулатами поспорить трудно, то вот как Уваров трактовал третье – самое сложное для понимания:
- «Вопрос о народности более сложен, чем о самодержавной власти, но он покоится на столь же надежных основаниях. Главное затруднение, которое он заключает, состоит в соглашении древних и новых понятий, но народность не состоит в движении назад, ни даже в неподвижности; государственный состав может и должен развиваться подобно человеческому телу: по мере возраста лицо человека меняется, сохраняя лишь главные черты. Речь не идет о том, чтобы противиться естественному ходу вещей, но лишь о том, чтобы не наклеивать на свое лицо чужую и искусственную личину, о том, чтобы сохранить неприкосновенным святилище наших народных понятий, черпать из него, поставить эти понятия на высшую ступень среди начал нашего государства и, в особенности, нашего народного образования. Между старыми предрассудками, не признающими ничего, что не существовало, по крайней мере, полвека назад, и новыми предрассудками, без жалости изничтожающими все, чему они идут на смену, и яростно нападающими на останки прошедшего, лежит обширное поле - там и находится твердая почва, надежная опора, основание, которое не может нас подвести».
Прося прощения за столь пространную цитату, считаю, что избежать её было бы несправедливым. Хотим мы того или нет, а уваровское «классическое образование» в практически неизменном виде просуществовало у нас вплоть до конца девяностых – пока новое поколение неумного и бездуховного чиновничества не разрушило её окончательно, превратив подрастающее поколение в удручающе подавляющем большинстве в автоматонов и айфоночеловеков, не знающих ни Истории своей, ни литературы, ни корней.
- Он застал наши университеты с самыми ничтожными средствами, материальными и научными, а общую у нас сумму людей с научным образованием — гораздо ниже нынешней; гимназии же застал существующими только по названию. В несколько лет он успел поставить на ноги те и другие, после 15-тилетнего управления оставил нам университеты на степени вполне органических учреждений, в которых начинала возникать умственная самодеятельность, как доказывают лучшие наши мыслители, почти все относящиеся к его времени; гимназии же оставил центрами приготовительного образования не только низших, но и высших общественных классов, чем эти заведения никогда до него у нас не были...
Это - мнение современника. Согласен!
Но одно дело - Организация Системы Образования, другое - определение пресловутой "народности" как насильственное и ограничительное сохранение "святилищ понятий". Буквально: русский мужик столетиями пахал и сеял, да в Бога веровал, да в Царя. Тем и жил. Пусть и далее живёт тако же. А мы - проследим. Показательная картинка - метаморфоза с названиями оперы Глинки. Сперва просто "Иван Сусанин". Слишком незатейливо, без выдумки. Затем (Кукольник предложил, тот, что отмечен был за "Рука Всевышнего Отечество спасла") - "Смерть за царя". Но "смерть" - это уж чересчур, всегда успеется, "Жизнь за царя" - то, что нужно!
Скрепы - готовы. Живите по ним, дети мои, "там всё написано". А ежели что-то непонятно, то...
А что, кстати, в скрепах написано про... то самое? Про то, что "настоящий мужчина" Николай Павлович весьма не жаловал, но - как на явление - "закрывал глаза"?
В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что @@@@ есть.
Немало крови попортил послушный "Дундук" обоим смертельным врагам его покровителя и "патрона" Уварова. (Кстати, умер сей Дондуков в... 1869 году. Кажется, само Провидение метит порою таких господ... весьма лукавым способом). Верно, за это?
"... Пушкин скончался… в середине своего великого поприща!” Какое это такое поприще? Сергей Семенович именно заметил: разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж!? Наконец, он умер без малого сорока лет! Писать стишки не значит еще, как выразился Сергей Семенович, проходить великое поприще!»
Умничка, хороший... мальчик, правильно политику шефа трактует!
Впрочем, сперва главный враг Уварова был вовсе не Пушкин, его очередь ещё впереди, да и "На выздоровление Лукулла" ещё не написано. Издатель "Московского Телеграфа" Николай Полевой - вот кто был главной его целью вплоть до 1834-го. Слишком дерзок пером, слишком самостоятелен в суждениях, да и сам Государь явно попустительствует - с подачи странно расположенного к Полевому Бенкендорфа... Надобно доказать! Будучи пока "и.о. министра", достучаться "в лоб", напрямую до Николая Павловича Уваров не смог. Ладно, станем действовать иначе! Будем следить за Полевым и его "Телеграфом" методично, выпуск за выпуском, изучать с лупою скрупулёзно каждую статью, каждую строчку... И даже человек найден способный, специально обученный - барон Филипп Бруннов... О, тот ещё персонаж! Фигура премерзкая, сам - кандидат в "Бестиарий", если бы не был так мелкотравчат в подлости своей. Пресмыкался в Одессе перед Воронцовым, даже у Вигеля вызвал омерзение, не говоря уж о Пушкине... Да-да, все - знакомцы. Бруннов заводит тетрадочку особую, и в неё записывает решительно всё о "Телеграфе", что может подорвать, наконец, терпение Государя. Надёргивать произвольно вне контекста - как редиску с огорода - фразы и даже слова решительно не возбраняется, главное - объёмный контент, свод безобразий! Полевой подставляется сам, подвергнув критике духоподъёмную постановку по пьесе Нестора Кукольника "Рука Всевышнего Отечество спасла", которая имела счастие понравиться Императору. Бенкендорф, встретив Полевого, сочувственно говорит ему: "Что же вы наделали, Николай Алексеевич? Постарайтесь исправить, вдруг еще не поздно". Какая трогательная, почти отеческая забота! Неожиданно... Но поздно, увы. Самое интересное, что тетрадочка Бруннова (была вовремя представлена для прочтения) так и не понадобилась. Осталась непрочитанной. Судьба Полевого и "Телеграфа" была решена. Даже Пушкин (!! Каково?) поздравил Уварова с победою - давно Полевого недолюбливал, ненавидел - не сказать, скорее - презирал. Пока сам не приобрёл в лице Уварова смертельного врага. Удивительно, но даже здесь известный принцип "враг моего врага - мой друг" отчего-то не сработал. Но если о судьбе Пушкина все известно до винтиков, то о Полевом - меньше. Обременённый огромною семьёй, он переезжает в столицу, где, лишённый права заниматься официальной редакторской работой, бедствует, перебиваясь с одной подёнщины на другую, работая в буквальном смысле по 14-18 часов в сутки (половину - "на дядю", половину - до глубокой ночи - "на себя", сочиняя пьесы, романы, статьи). Смирдин хотел купить его перо и голову за дорого, но, узнав, что Полевой не может официальным образом стать стягом его изданий, всё же привлёк его, но цена была уже другая. Переезжал в Петербург - долгу было 40 тысяч (задолжал за закрытый "Телеграф", за возврат средств подписчикам, типографиям и т.д.), скоро "дорос" и до пятидесяти. Жизнь в столице - штука дорогая, в Москве же оставаться более не за чем - никаких перспектив. Переписывал (читай - "переделывал") графоманам рукописи за гроши, не брезговал ничем. Состарился раньше времени лет на двадцать - знакомцы поражались! И в могилу сошёл 49-ти лет - сам себя загнал. Окончательно добили Полевого смерть одного сына, арест другого (решил покинуть Россию, но вызвал этим интерес Николая) и Белинский, открывший вдруг на литератора самую настоящую охоту. "Гадиной" даже называл. Одною фразой - спасибо всем (в том числе сословию именитых дворянских литераторов, брезговавших Полевым и со странной какой-то неподдельной радостью искушённых садистов удовлетворившихся его падением), а Уварову - более всего.
Интересно - ликовал он? Сперва узнав о смерти Пушкина, а после - Полевого? Или чувствовал себя "рукою всевышнего", исполнившей служебный свой долг на благо Отечества? Впрочем, ежели и радовался - то недолго. В 1849-м сам проштрафился, позволив себе "лишнего". В Европе - революции, а он, видите ли, инициирует всякие публикации в защиту университетов. Молодость Геттингенскую вспомнил, что ль? Или и в самом деле - уверовал в высшее своё предназначение? «Должно повиноваться, а рассуждения свои держать про себя» - монарший ответ. Буквально - ты кто, вообще? Горечь отставки спустя год была компенсирована престижною цацкой - Андреем Первозванным. Вот она - высшая благодарность!.. Далее - мы уже знаем. Так и подмывает не без злорадства вспомнить "Мастера и Маргариту": "... и пожалеешь, что послал на смерть философа с его мирною проповедью!"
И всё же... Отчего Уваров так упорствовал с несчастным Полевым? С Пушкиным-то как раз всё ясно: тот сперва побрезговал личным приглашением министра "дружить", опрометчиво приняв пару милостивых разговоров с Императором за окончательное сближение и приближение (нельзя так-то... с Рукою Всевышнего!), а после и вовсе... Нет, правда, "На выздоровление Лукулла" - стихи очень обидные, не говоря уж, что дерзкие! (Опять-таки... нельзя так с Рукою Всевышнего!) Спору нет - поводы были даны, дальше пошла уже изощрённая месть. Но Полевой!!.. Этот трудяга, можно даже сказать, просветитель, - он-то каким боком? Вероятно, Уваров, вращаясь в среде бывших кружковцев-арзамасцев, уловив флюиды недовольства процветающим купцом-издателем, осмелившимся даже на ревизию Истории Карамзина, решил сделать себе карьеру на имени... Тем более, что заступиться за Полевого было решительно некому, напротив - вся писательская когорта вздохнула с облегчением! Конкурент-выскочка устранён!
Какое странное переплетение судеб! Один терпеть не мог другого, оба задыхались от удавки безнадёжного финансового коллапса, в итоге первый выбрал пулю едва ли не как выход (и получилось!), а второй так и был удушён окончательно - отчаянием, отсутствием выхода, безразличием, даже презрением коллег... Кстати, из них двоих Полевой оказался благороднее. Много даже благороднее! Вчитаемся в строки, им написанные памяти Пушкина. Это неожиданно пронзительно и искренне. Едва ли сам Пушкин, доведись ему пережить Полевого, написал бы нечто подобное.
Человек умер. Мир тебе, усопший брат! Что же? Каждый день умирают люди. Каждый день сердятся суетливые живущие, что чей-нибудь похоронный поезд мешает им свободно мчаться по широкой улице. Каждый день кто-нибудь из живущих плачет над чьей-нибудь могилою. И каждый год зарастает какая-нибудь могила "травой забвения"; и каждый год редеют около нас ряды наших спутников, гаснут надежды живущего поколения, темнеют его радости, неоконченные и мимолетные, как падучая звезда. Новый поток жизни сменяет поток, быстро высыхающий, и теснит гроб колыбелью. Свет забывчив: он скоро забудет и Пушкина, как забыл тысячи своих великих и малых собратий. Слезы высохнут. Улыбка сменит печаль. Изредка будет еще оживляться несколько времени беседа современников рассказами о Пушкине, но пройдет несколько десятков лет, и только немногие из нас, дряхлые старики, будут говорить: "Я знал его, видал, помню". Юное поколение будет прислушиваться к речам этих стариков. Но еще несколько лет, и от нас, современников, останется только ряд могил, связка летучих заметок, память добра и зла нашего, темная и безотчетная молва о том, что мы были и что такое мы были.
В какое время эту грозную истину лучше можно сказать человеку, как не теперь, на свежей могиле Пушкина, когда еще так тяжко сердцу, так больно душе; когда еще слезы невольно вырываются из глаз при печальной вести - "уже нет Пушкина!"...
...В холмистой стране могил, которые поспешно вырастают из почвы нашего века, взор потомка будет искать и отыщет могилу твою, наш поэт! И над этою могилою через годы и столетия всегда равно будет гореть для избранных неугасаемый пламень вдохновения! К ней подойдет также холодное любопытство и на ветхом полуразрушенном камне прочтет: Александр Пушкин. Родился двадцать шестого мая, 1799 года. Скончался двадцать девятого января, 1837 года...
Оба - на совести Уварова. И если об "ужасном" Бенкендорфе после смерти его сказано было современниками, что "на его посту не делать зла уже означало делать добро", то о Сергее Семёновиче всё тот же мемуарист (Корф - пожалуй, покруче Вигеля будет - в смысле злоязычия) написал:
"... При несомненной учености, при несомненном даже и уме, в нем и ученость и ум совершенно парализируются, с одной стороны, образцовою низостью характера, с другой – беспримерною ленью… всегда действовавший только по дуновению милости и по внушениям низкой своей души; столько же грязный и подлый в семейной и частной своей жизни, как и в общественной, – Уваров давно уже покрыт общественным презрением, можно сказать омерзением..."
Не могу не согласиться!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ